Нет.
Этого не должно быть.
Назад.
Я беру всю эту сцену. Эту каморку в подвале, распределительный щиток в тамбуре, стены с кабелями, тело Тещина… Восьмерых нас, Долгорукова с его сраной реликвией, Соль… Беру все, что есть в подвале, и прокручиваю назад. Резко. Рывком.
Да, только что я этого не умел. Но теперь — могу. Потому что мне — очень надо.
И оно происходит. Это не назвать «вспышкой», нельзя сказать «точно пленку назад отмотали»… нет. Это как вызов рвоты, когда тебе очень плохо. Насильственно, отвратительно… и сразу ясно — да или нет.
Да.
Часы на моем запястье рассыпаются пластмассовой пылью — целиком, и корпус, и ремешок.
Но мне не до этого. Потому что…
— … заканчивать этот балаган, нах, — произносит Соль, которая только что вошла в подвал.
— Давай, снага.
Дальше я отодвинуть не смог — только вот сюда. Но и этого достаточно. Я знаю, что он — Долгоруков — сейчас сделает.
Не успеваю остановить.
Но успеваю сбить.
Сбить выстрел.
Удар под локоть, удар локтем. Не ждал? Сгусток света — веретено плазмы, протуберанец, игла — проходит у Соль над левым плечом. Обжигает.
Но не убивает.
Расплескивается о притолоку: весь подвал заливает светом.
Соль визжит.
Долгоруков валится на бок, а у меня в руках этот его фамильный жезл — деревянно-металлический, из сложно переплетенных деталей… причиндал.
И в этот момент Соль оборачивается.
И глядит мне прямо в глаза. Я хочу ей сказать что-то вроде «сочувствую», «так получилось» или черт знает что, и… просто не могу. Зато вдруг вижу себя ее глазами — друга, держащего в руках оружие, которое только что выстрелило ей в спину.
Валюсь. Как она — тогда. Сил нет даже на то, чтобы закрыть глаза, и я все вижу, но ничего не могу сделать. Приходит мгновенное, острое понимание: я так вот валялся уже — в Твери, на асфальте проезжей части. Когда спас Лидку.
Это — инициация. Ять…
А глаза Соль — не пусты. Теперь в них ненависть. Ко мне. Ко всем нам. Нарушающим свое слово тварям опричь, предателям.
— Почему, Андрюха?..
И не объяснишь.
Подвал наполняют фантомы. Они отпочковываются от Соль, отлетая в стороны — штук десять! — и каждый неотличим от живого. Каждый эманирует чувством, заставляющим реагировать на него, отвлекаться.
А сама Соль исчезает.
То есть это для пацанов она исчезает: они, маги первого уровня, ведутся на эти иллюзии и теряют из вида снага, скользнувшую в тени. Я — нет. Я все вижу и понимаю. Сделать только ничего не могу, даже мизинцем пошевелить.
И поэтому, лежа на грязном бетоне, наблюдаю, как озверевшая снага — мой друг — калечит других друзей. И сослуживцев. И теперь уже шансов нету у них.
Маленькая четырехугольная квадратная комната становится… нет, не бойней. Ведь Ганя потребовал, чтобы Соль рассталась с катаной.
Комната становится рингом, где бьются без правил.
Фантомы встают перед каждым из пацанов, а Соль — я умею теперь воспринимать происходящее с ее скоростью — выныривая из тени, склоняется надо мной. Усмехается. Вырывает из руки чертов жезл.
И…
Перед Федькой встает Мясник — гора мяса, бицепсы торчат из-под майки, взгляд бешеного быка. Федька испуганно машет руками — если он дунет, в комнатке достанется всем. И поэтому не успевает.
— Эволюция сделала вас подлыми, — хрипло говорит Мясник в лицо Федьке.
Кулак Федора проходит насквозь, как через голограмму. А Соль, возникшая сзади, бьет его этим долгоруковским жезлом — резким тычком по шее над воротником, ниже шлема.
Федька падает. Соль каблуком дробит ему пальцы — почему-то без перчаток.
Славики бьются с фантомом самой Соль. Пространство тесное — парни не успевают понять, что это морок.
— Расчеты не в нашу пользу, — визжит фантом, размахивая, кстати, катаной, — верно? Плевать вы хотели на земское… и прочее быдло!
Вячеслав эффективно срабатывает «против мечника», и даже не пострадал бы… будь эта катана реальной. Но реальна другая Соль, которая скользит между Славиками, цепляет лодыжку, бьет в затылок. Мирослав осознал подвох, но не успевает ничего сделать и тоже падает. Соль использует его массу, чтобы удар был сильнее.
Горюнович закрутил вокруг себя вихрь какого-то мусора, бетонной крошки: опознавать фантомов, вычислить настоящую Соль. И движется к лестнице.
— Ваша магия — грязная сила слабых! — кричат ему хором две зеленокожих девчонки, сквозь призрачные тела которых летят камни.
А третья молча бьет жезлом снизу, сбоку под чашечку — сустав «гуляет», Горюнович впечатывается в стену, Соль свирепо добавляет еще.
Тургенев, вдавившись спиной в нишу между шкафов, в перекрест хлещет водяной плетью, рискуя зацепить и своих, а сам судорожно тащит фонарик, выкручивает на максимум и его лучом хлещет по воздуху тоже.
— Я не расист, — убедительно внушает ему призрачный Мясник, стоя в водяных брызгах и бликах, — но…
Соль обрушивается Тургеневу на плечи со шкафа, повисает, тянет… Фонарик летит на пол, Тургенев складывается сломанный. Соль откатывается.
— Вы, опричники — худшее в человеческой расе, — назидательно сообщает Мясник и рассеивается.
Сицкий тоже забился в угол, бестолково вертит башкой. В какой-то момент решается на рывок к лестнице. Проскакивает мимо двух Соль, не обращая внимания ни на них, ни на сетование:
— Взаимодействие с вами не принесет ничего, кроме проблем и потерь!
На третью Соль он тоже не обращает внимания, но она берет Ганю за ворот и впечатывает в стену башкой. Сицкий был, как всегда, без шлема: ему не повезло.
Буран швыряет ледяную стрелу. В кхазадку Клару, которая стоит перед ним и орет:
— У тебя нет собственной воли и собственной совести! Потому что ты — опричник! И меня ты готов прихлопнуть, как комара, ради сраного высшего блага!!
Надо отдать Морозову должное — он успевает влепить в фантом целых три ледяных стрелы. Правда, все они попадают в стену за Кларой, но Буран — упорный.
А потом Соль подпрыгивает, вцепляясь в трубу на потолке, на мгновение виснет, и Буран получает пяткой в ключицу. Перекособочивается — Соль мягко падает, виснет уже на нем, роняет… Буран тоже все.
Снага действует жестко, умело, зло. Она не просто выводит ребят из игры — причиняет боль. Калечит. Мстит.
Разворачивается к последнему, который у меня за спиной. К единственному, кого я не вижу. Фантомы маячат у нее за спиной. Парни — все, кроме Льва — лежат на полу.
Ненависть кипит в глазах снага. Стоя над скрюченным телом Морозова, она пинком бьет его в шлем. Еще раз. Еще. Голова дергается.
Соль смотрит не на Бурана, а на меня и на Долгорукова: как вам?
Она улыбается.
— Тварь, — говорит ей Лев.
И взрывается светом. Иначе это не описать.
Свечение изливается из его фигуры волнами, толчками затапливая подвал. Сияние окутывает тела — и лечит.
И обжигает. Обжигает врага.
— Я же говори-и-и-л! — верещит Лев, создавая новые и новые волны света. — Я же говорил, что всех вас смогу защитить! А вы не верили, дураки-и-и!
Фантомы исчезают мгновенно — как соль в кипятке. Снага с горящими на голове волосами вылетает наружу, прочь из подвала — с диким, звериным воем. Кажется, своей невеликой массой она сносит дверь.
Мне в грудь бьет колено Льва, и сам он тут же валится рядом, как мешок.
У него тоже инициация.
ЭпилогЧасть 1. Андрей. В комнате с белым потолком
Парни приходят в себя быстрее, чем мы со Львом. Мы в себя вообще не приходим. Валяемся, как два куля. Мир вокруг тонко-тонко звенит, все какое-то ненастоящее. И я остро чувствую… то, что раньше было словно за мешковиной, нащупывалось в грубых очертаниях, с усилием. А теперь течет прямо сквозь меня.
Ток времени. На его пути можно возводить плотины, а можно его убыстрять. Можно даже поворачивать вспять, как я выяснил. Отчетливо осознаю, что теперь я все это умею — это и еще очень многое! — и могу тренировать умения. Но сил нет.
А Долгоруков там что, интересно, в сиянии купается? Воин света хренов. Пацаны его с меня оттащили — уже хорошо.
Ганя опасливо идет на разведку — наверх. Возвращается невредим:
— Ну, там эти, эльф и кхазадка, шепнули теперь не дергаться, сидеть тут.
— Да мы, блин, и сидели, — постанывает Горюнович, потирая коленку. — И зачем тогда было нас тащить? Теперь снова сидим, только битые.
— Вот зачем, — говорит Тургенев, кивая на нас со Львом. — ДВЕ инициации второго порядка враз! К этому и были все мутки. Усольцев, это ты все подстроил⁈ Вот ты… химик. Кукловод, мое уважение.
Наверное, хорошо, что я не могу отвечать. Пусть думает, что хочет.
— Эх, ну почему, почему тупые снага так и не подожгли керосин? — продолжает бесноваться Тургенев. — Ведь тогда я бы инициировался вторым порядком, я!
Или сгорел бы заживо. Но этот риск не кажется водяному слишком высокой ценой за статус великого волшебника.
— А мне папа сказал — нахрен эту инициацию, — неожиданно произносит Сицкий. — «Не выйдет — и слава Богу. Ты, главное, сын, себя береги». Я только сейчас понял, что он имел в виду… Блин.
И плачет.
Сверху шум, через некоторое время в подвал врывается группа бойцов — камуфло как у нас, только посвежее. Иронично. Чтобы спасти здесь сидящих, сюда второй раз за день заходит спецгруппа. Слава богу, в этот раз никто не сопротивляется.
— Двое вторично инициированных. Работаем протокол номер два, — в пространство говорит незнакомый нам капитан прямо из подвала. Ага, появилась, значит, связь.
Протокол номер два выглядит вот как: нас с Долгоруковым растаскивают еще дальше, окутывают — отдельно каждого — каким-то мерцающим полем. На носилках тащат наверх и везут, кажется, на базу — каждого на отдельной машине.
Слышу, как кто-то из новоприбывших орет на Никитюка:
— Насрать, пешком пойдете!
Не многое успеваю понять, но судя по виду промзоны и обрывкам реплик, прибыло подкрепление, снага смылись, остатки монстров успешно уничтожают. Соль нигде не видно.