Я все жду, когда вырублюсь, но этого не происходит. А вот и база. Незнакомые мне бойцы тащат носилки в незнакомую часть лазарета. Изолятор, ага. Причем выглядит так, что неясно — обо мне заботятся или об остальных.
Хочется пошутить в духе: «Пацаны, а вы чо все седые?» — но по-прежнему сил нет. И тоже, наверно, к лучшему.
Наконец, выключаюсь, глядя в потолок.
Когда прихожу в себя, потолок неизменен. Окна в изоляторе нет. Часы над дверью показывают, сколько времени, но спешат на сорок секунд.
— Здравия желаю, Андрей, — шелестит голос из-под потолка.
— Ты кто?
— Искусственный интеллект Посошник, очень приятно.
Ого. Посошник — главный, координирующий искин всей базы. Раньше он до разговоров со мной не снисходил.
— И чего тебе надо?
— Пользуюсь случаем, чтобы поговорить с недавно инициированным магом второй ступени, пока есть время. Это нечастая возможность. Может представлять интерес.
— «Пока есть время»? Что это значит?
— Андрей, вы инициированы, цель достигнута. Здесь вас оставлять незачем. В ближайшее время вертолет заберет вас в Южно-Сахалинск.
Инициирован… Вспоминаю то, о чем нам рассказывали. Инициация второй ступени — большая редкость. Происходит лишь в молодом возрасте, а чаще — в подростковом. Случается на фоне бурных событий, острых переживаний, стресса.
— Значит… Это и было целью всего? Подтолкнуть кого-то из нас к инициации? За этим все… провокации и манипуляции?
— Ваш уровень доступа не предполагает ответа на этот вопрос.
— Ясно.
Неожиданно я понимаю, что должен сделать прямо сейчас. Не лясы с искином точить.
— У меня есть другой, самый обычный вопрос. Варя сейчас на базе? На него ответишь?
— С удовольствием: ведь я собираю все сведения о ваших реакциях в доступных мне рамках. Варвара Сокольская, крепостная подполковника Челядниковой, сейчас на территории гарнизона, в штабе. К сожалению, вы не можете ней пообщаться…
— Неужели, — усмехаюсь я.
Вскакиваю с кровати.
— Курсант Усольцев, — начинает волноваться искин, — прекратите самоуправство. Вам надлежит дожидаться сопровождения в изоляторе. Изолятор построен с учетом попыток недавно инициированных открыть двери изнутри! У вас не получится состарить замок…
— А как насчет этого?
Моя форма лежит тут же, около кровати. Кто-то поленился принести новую… или испугался.
Вытягиваю из внутреннего кармана мундштук — прощальный привет Альбины Сабуровой, артефакт, что так у меня и остался после вылазки на комбинат. Той вылазки, для которой Сабурова и ее подруга Челядникова меня… использовали. Последний, третий заряд. Вот и пригодится.
— Отставить, Усольцев! — вопит искин. — Я вынужден объявить тревогу! Будут приняты меры к вашему задержанию!
— Ой, не смеши. Скажи еще «ликвидации». Столько манипуляций и крови, чтобы инициировать, а теперь вы мне повредите? Да щас.
Я чувствую себя… превосходно. Как заново родился. Внутри кипит отчаянная решимость. Прыгаю к двери, подношу артефакт к замку… выдох… да!
— Сбой магического контура, — писклявым голосом говорит из косяка искин, но не Посошник, а мелкий, который по автоматике. — Дверь разблокирована.
Огонек рядом с дверью гаснет, и я с усилием, но отодвигаю в сторону тяжелую лифтовую створку.
Коридор. Еще дверь. Заперто… Ну уж этот смогу состарить?.. Смогу.
У выхода из блока — дежурный, но он не решается ни стрелять в меня, ни попытаться задержать, лишь начинает что-то кому-то докладывать. Я иду в штаб.
На базе какая-то непривычная суета: много пришлых, не наших, незнакомых лиц; везде кто-то на кого-то орет; караулов на своих местах нет.
Поэтому я беспрепятственно дохожу до штаба и оказываюсь внутри.
Лестница. Коридор.
Из кабинета Ожегина тоже доносится ор:
— Очаг Хтони в жилой застройке! Сговор с криминальным авторитетом! Ритуал крови! Если б мы были в Японии, я бы тебе самому предложил брюхо себе вспороть!.. Три-бу-нал, ять!
«Посеяв ветер — пожнешь бурю», — любил изрекать дядя Женя, дернув бутылочку пива. Каждому свой «грубый помол», господин полковник.
Мне — не сюда.
Иду в кабинет Челядниковой. Глафира Арефьевна судорожно перебирает какие-то бумаги, покрикивая на Варю, — та ей помогает.
Когда я появляюсь в дверях, застывают обе.
Иду к столу. Пытаюсь взять Варю за руку — прикасаюсь даже — но она отдергивается, встает со стула, жмется к стенке.
Челядникова смотрит надменно, но в глубине глаз — страх. Напыщенно, блин, звучит. Но это так.
— Чего надо, Усольцев? Почему без доклада⁇
— За вами долг, Глафира Арефьевна, — говорю я. — И мы знаем, о чем я. Что скажете?
Челядникова прикусывает губы.
Окно приоткрыто, из него доносится гул — вертушка, что ли, летит? — и вопли:
— А второй, второй где?
— Второй на месте!..
— А я тебе все сказала, Усольцев. У нее спрашивай. Вот прямо сейчас, давай, вот она стоит. Бери и спроси.
Я чувствую какой-то подвох. Но не понимаю в чем. Варя таращится на меня своими глазищами — огромными, влажными, — волосы опять растрепались, губы подрагивают. На шее, у самой впадины, пульсирует синяя нитка.
Рублю сплеча:
— Варенька. Я… Я тебя… Я хочу тебя освободить. Я ведь выполнил поручение твоей… хозяйки. Тогда. Я хочу, чтобы ты была свободной… и мы с тобой были вместе.
Челядникова усмехается:
— Ну, что скажешь, Варвара? Уговор Андрей действительно выполнил. Так что вот тебе как есть мое слово: если хочешь, выпишу тебе вольную. С ним останешься, — тон Челядниковой презрительный, но сейчас некогда с этим разбираться. — Ну а если нет — со мной едешь. Только, Варвара, надо прямо сейчас решать. Говори! Ну?
Варя всхлипывает. Ломает руки.
Я, не обращая внимания на лежащие на столе бумаги, перемахиваю туда, к ней. Пытаюсь обнять. Варя вся сжатая, угловатая.
— Не хватай! Не твоя еще, — говорит Челядникова. — Варька, ну?
Она достает из шкафчика со стеклянными дверцами какой-то бланк.
— Это гербовая бумага — будет считаться. Искин заверит. Слышишь, Посошник?
— Так точно, — отвечает растерянный голос из-под потолка. — Готов заверить досрочное расторжение контракта, если требуется.
— Ну, Варька⁈
— Глафира Арефьевна-а!.. — Варя выкручивается из моих объятий. До меня доходит, что глядит она в этой сцене не на меня… она глядит в первую очередь на хозяйку. — Глафира Арефьевна! Матушка! Ну зачем вы меня так мучите!! Я ведь вам честно служу! Стараюсь! Все делаю!! И в тот раз все сделала, как вы велели…
— Видишь, курсант, — удовлетворенно говорит Челядникова. На слове «курсант» она делает особый акцент. — Я ведь Варьку не в черном теле держу. Кормлю, одеваю. Ты, конечно, не соображаешь. Только у нее вон один шарфик больше стоит, чем твоя доля в хате… в Твери.
Синяя жилка над сползшим шарфиком…
— Прости, Андрей, — говорит Варя, отступая от меня к хозяйке.
От припухших век катятся по красивым щекам крупные слезы. По щекам цвета слоновой кости. Идеального цвета. Варина тушь не течет.
— Прости. Ты хороший. Но… Просто уйди, Андрей!
В кабинет входят четверо: Рокотов, двое незнакомых бойцов в форме рядовых без погон, в полном боевом обвесе и… грузный мужчина с усталым лицом в форме вахмистра, смутно знакомый.
— Вот он, — говорит Рокотов, с раздражением глядя на Варю, Челядникову и разбросанные по полу бумаги. — Усольцев! Почему одет не по фор-рме⁈
Я и вправду в кителе прямо поверх нижней рубахи, не заправлен, не зашнурован.
— Ерунда, Рокот, — говорит тучный вахмистр, и я внезапно его узнаю.
Это ж Хоботов! Тот, который нас сюда в вагоне вез.
— Пошли, Андрей. За тобой вертушка. Вещи твои из тумбочки забрали уже.
— В Южно-Сахалинск? — спрашиваю я.
Меня штормит. Абсолютно не владею собой сейчас — и понимаю это. А значит… а значит, главное — ничего не делать. Просто ничего не делать.
Выдыхаю.
Хоботов улыбается понимающе, «рядовые» подобрались как два охотничьих пса, Рокотов, кажется, сейчас плюнет на кипу бумаг, и тут все вспыхнет.
— А куда потом? — автоматически спрашиваю я у вахмистра.
— А потом — как разговор сложится… господин маг второй ступени, понимаешь.
Варя отнимает руки от лица:
— Что? — слезы как будто высохли. — Маг второ… Андрей! Ты инициировался?!!
— Пока, Варя, — говорю я.
Ничего не делать. И мы с Хоботовым, Рокотовым и двумя бойцами в закрытых шлемах идем прочь из штаба.
На улице ротмистр наконец сплевывает:
— Вот насколько же в Хтони легче, а, Хобот?..
— Ну кто-то же должен и тут. Покурим? А то на площадке нельзя.
— Покурим.
Хоботов достает пачку, угощает, не глядя на «рядовых» и меня, ротмистра. Потом, улыбнувшись, молча предлагает и мне.
— Не курю.
Невдалеке на посадочной сразу две вертушки — в одну из них как раз забирается долговязая фигура. Лев.
И оттуда бегут сразу семеро — вразнобой, толпой. Сперва бегут быстро, но чем ближе к нам, тем медленнее. И даже пытаются в построение.
— Ну что за бар-раны, — цедит Рокот. — Курсанты! Смир-рна! Сицкий! Опять визор не заряжен! Тургенев! Чо ты мокрый, как после течки! Тут трехсот метров нет! Мамонтов! Ты! Ты куда пояс свесил? Рановато еще! Совсем потеряли страх? Суворин! На кой ляд перчатки нацепил к этой форме? В сортир теперь тоже в перчатках будешь ходить? Всему кагалу — «банька по-опричному», третий и пятый ангары. Все! Вольно! Теперь у вас пять минут. Попрощайтесь с Усольцевым. А ты иди к ним, не грей уши, пока мы с Хоботом покалякаем… инициировался он, ять… важная птица…
Прощаемся. То есть не прощаемся. «Теперь я опричник, мама». Пересечемся.
Напоследок, перед тем, как идти к вертушке, Хоботов окликает Ганю:
— Сицкий!
— Я!
— Привет бате передавай.
ЭпилогЧасть 2. Андрей. С видом на огни
В вертолете в основном молчим. И шумно, и неохота мне ни о чем говорить с Хоботом. Хочется заниматься самоедством.