— Да, кстати, я хочу, чтобы вы написали еще и симфонию. В ней смогут блеснуть своим мастерством все мои музыканты.
— Но это невозможно! Осталось так мало времени, а я занят репетициями пасторали и кантаты…
— Мне кажется, — нахмурился князь, — что четыре дня для вас — срок более чем достаточный. Я отлично помню, что вы написали симфонию для графа Морцина за одно утро!
— Ваше сиятельство, симфонию мне вряд ли успеть! Я могу написать лишь дивертисмент или квартет. И к тому же…
— Не спорьте., господин вице-капельмейстер! Симфония должна быть готова к четвергу, не позднее. Вы свободны!
С этими словами князь Эстергази, до сих пор вертевший в руках табакерку, так сильно ударил ею о стол, что тончайший фарфор рассыпался на куски…
Гайдн низко поклонился и вышел. Сперва он было направился в залу, откуда доносилась музыка, но остановился в раздумье и затем решительно свернул в боковую галерею, соединявшую основное здание с флигелем. Здесь, в своей небольшой комнатке, он почувствовал себя в относительной безопасности и, усевшись к столу, принялся за работу.
Уже через пару часов десяток нотных листов, исписанных четким, уверенным почерком, указывал на то, что первая часть симфонии близка к завершению. Кто-то постучал в дверь.
Гайдн не любил, когда его отрывали от сочинения музыки, поэтому он довольно грубо крикнул:
— Ну, кто там еще?
Дверь отворилась, и на пороге появился странного вида человек среднего роста, одетый в блестящий черный балахон, который облегал все тело, не образуя складок. Голова, пожалуй, слишком крупная для его изящной фигуры, была обрамлена густой гривой седых волос.
«Монах?» — подумал Гайдн. Но незнакомец, предупредив возможные вопросы, начал сам низким приятным голосом, немного нараспев:
— Я рад приветствовать вас, о славный Иозеф Гайдн! Я прибыл сюда, чтобы своими глазами увидеть того, чье небывалое искусство пережило столетия и покорило нас, людей будущего, в году две тысячи двести двадцать девятом новой эры.
Гайдн в изумлении не нашелся, что ответить, и молча поклонился. Он не понял, откуда появился незнакомец, а последняя цифра ему мало о чем говорила, поскольку в ту пору в мире существовало множество систем летосчисления, и сказать с уверенностью, который теперь год, могли немногие.
Гайдн любезным жестом пригласил гостя войти и сесть в кресло, а сам присел на грубую деревянную кровать.
— Да, да… Именно таким я вас себе и представлял, господин Гайдн! Почему-то в наше время вас почти никогда не изображают без парика… Однако что это я болтаю!
Незнакомец встал с кресла и торжественно произнес:
— Мое имя — доктор Кальвис. Среди своих современников я считаюсь крупнейшим знатоком творчества Франца Иозефа Гайдна, Франца Шуберта и Вильгельма Зильберта!
— Франц Йозеф Гайдн, придворный вице-капельмейстер, перед вами, — отвечал Гайдн. — Простите, я не расслышал остальных имен… Это тоже музыканты? У кого они состоят на службе?
— Франц Шуберт жил, а точнее будет жить, в Вене немного позже — через тридцать четыре года он только родится. А вот о Вильгельме Зильберте музыкальный мир услышит лишь через двести лет, когда при реставрации собора святого Стефана в стене найдут замурованный сундук с его рукописями. Зильберт был потомственным каменщиком и сочинял музыку, которую никто из музыкантов не хотел играть, находя ее неблагозвучной. Он так и умер в безвестности, чтобы родиться композитором в двадцать первом веке, почти через двести лет после смерти!
Гайдн слушал пришельца из будущего внимательно и серьезно.
— Можно посмотреть, над чем вы сейчас работаете? — попросил Кальвис, взглянув на стопку исписанной бумаги.
Гайдн взял со стола нотные листы и протянул ему.
— Ну да, я так и думал… Симфония ре мажор, — бормотал тот себе под нос.
— Князь только что заказал ее мне ко дню свадьбы своего сына… Если бы вы знали, как он донимает меня своими заказами! — сокрушенно пожаловался Гайдн. — А на прошлой неделе ему понадобилась кантата…
— Достопочтенный господин Гайдн! — торжественно произнес гость. — Отныне ваш труд будет состоять лишь в сочинении прекрасных мелодий! Я доставил из будущего аппарат, который облегчит ваш труд, взяв на себя развитие и разработку музыкального материала.
С этими словами он вышел за дверь и вернулся с огромным ящиком на ножках, напоминающим с виду клавесин. Откинув переднюю крышку, гость открыл спрятанную в недрах ящика обычную клавиатуру. Передняя стенка была сплошь покрыта кнопками и лампочками. Последние вызвали живейший интерес Гайдна, и он дотронулся до одной из них пальцем:
— Странно… Эти огоньки не дают тепла!
— Это долго объяснять, мой дорогой маэстро. Называется эта штука «Компиграф». Наиграйте на клавиатуре любую мелодию.
Гайдн недоверчиво взглянул на гостя, но все же начал играть.
— Чудесно! Достаточно! Теперь смотрите.
Крупнейший специалист по творчеству Гайдна, Шуберта и Вильгельма Зильберта нажал подряд несколько кнопок. «Компитраф» зажужжал, и из боковой стенки через узкую щель начала вылезать лента с нотными знаками. Гайдн схватил ее и с изумлением увидел, что это строка партитуры квартета, записанная по всем правилам искусства, причем наигранная им тема уже была развита и видоизменена в партии виолончели.
— Великий боже… — тихо произнес он. — Возможно ли такое?
Доктор Кальвис потирал руки в восторге от произведенного эффекта.
— Ваша задача — сочинять темы да резать ленту на куски по формату страниц. Вы создадите столько прекрасной музыки, сколько еще никому не удавалось написать. Это будет сто восемнадцать симфоний, двадцать четыре оперы, четырнадцать месс, тридцать пять инструментальных концертов, восемьдесят пять струнных квартетов, сотни других ансамблей…
— Свыше ста симфоний! Не может быть… — вымолвил Гайдн, совершенно подавленный перечнем «своих творений».
— Именно, сто восемнадцать! — радостно подтвердил Кальвис. — Сейчас я научу вас управлять аппаратом и прошу обращаться с ним поосторожнее. Недавно мой коллега оставил «Комлиграф» одному венецианцу по имени Антонио Вивальди, и тот испортил его так, что пришлось возвращать этот чудо-клавесин к нам, в двадцать третий век, для ремонта. Вот теперь он у вас. Кстати, вы не были знакомы с Вивальди? Одно время он жил в Вене. Ах, да, ведь он умер, когда вам было только девять лет… Итак, смотрите — сначала вы нажимаете вот эту красную кнопку…
Подробно объяснив назначение каждой кнопки и рукоятки, показав, что и в какой последовательности надо нажать, чтобы «Компиграф» сам написал мессу, кантату, оперу, симфонию или квартет, не говоря уже о таких простых вещах, как клавирные сонаты, доктор Кальвис вежливо откланялся и удалился. Перед уходом он пожелал Гайдну прожить долгую и славную жизнь и встретить свое 77-летие всемирно известным композитором.
Оставшись один, вице-капельмейстер с интересом принялся испытывать аппарат. Он проиграл на клавиатуре мелодию второй части симфонии и нажал нужные кнопки. Из прорези вновь полезла нотная лента. Черные значки на ней лаково блестели.
Пробежав глазами начальные такты, Гайдн одобрительно кивнул, и, вооружившись портновскими ножницами, стал резать ленту на страницы и складывать в кипу…
За этим занятием его застала жена, Мария Анна, урожденная Келлер, пухленькая блондинка с вечно обиженным выражением лица. Скинув теплый капор и отороченную мехом накидку, она присела у камина и стала ворошить щипцами угли.
— Анхен! Посмотри, что за чудо, — позвал ее Йозеф.
Жена нехотя подошла к волшебному клавесину.
— Откуда этот ящик, Йозеф?
— О, ты все равно не поверишь! Человек, принесший его, сказал, что он явился из будущего. Но я полагаю, что он англичанин, хотя довольно чисто говорил по-немецки. Англичане — большие мастера всяких изобретений… Эта штуковина, которую он назвал «Компиграф», сама записывает музыку, стоит мне только сыграть начальную тему… Смотри-ка!
Йозеф нажал еще одну кнопку и сыграл быструю энергичную мелодию, потом повернул несколько ручек с латинскими буквами. Аппарат зажужжал, и из прорези появился край нотного листа.
— Вот и все… Это финал симфонии, Анхен! Вполне прилично для свадебного заказа. Теперь у меня будет столько свободного времени! Я не буду больше сидеть при свете свечи, всю ночь переписывая бесчисленные партитуры!..
Их прервало появление первого скрипача.
— Господин капельмейстер, оркестр уже вполне разучил увертюру. Не соблаговолите ли вы проработать с нами первый акт?
— Сейчас иду, дружище! Анхен, я скоро вернусь — ничего не трогай без меня…
Затворив дверь, Анна подошла к чудесному аппарату. Особенно ее восхищало то, что из прорези в изобилии появлялась отличная, твердая белая бумага. Дело в том, что супруга господина вице-капельмейстера употребляла черновики мужа на папильотки, и вот теперь она лишалась этой возможности — ведь «Компиграф» сразу выдавал написанные набело партитурные листы.
Подталкиваемая любопытством, она нажала несколько кнопок. Аппарат вновь застрекотал, но уже как-то надсадно, и из щели появился край листа. Анна схватила его и потянула.
На передней стенке часто замигали красные лампочки. Анна с силой дернула лист. Что-то щелкнуло, и лента пошла свободно, но уже без нотных знаков.
Скручивая бумажную ленту в рулон, Анна напевала забавную песенку, которую слышала от йозефа:
А всего их восемь надо,
Чтоб зарезать кабана.
Двое тут, они и вяжут,
Двое там, они и режут,
А всего их восемь надо,
Чтоб зарезать кабана.
Решив, что бумаги уже достаточно, она захотела остановить аппарат и скова дотронулась до нескольких кнопок наугад.
«Компиграф» зажужжал басом и начал трястись. Анна в испуге отбежала в угол комнаты. Раздался металлический щелчок, и лампочки погасли. Из щели повалил густой синий дым.
В этот момент вернулся Иозеф. Он сразу все понял, бросился к аппарату, стал нажимать кнопки и дергать за ручки, но тщетно — «Компиграф» не подавал признаков жизни.