Время от времени он навещал меня, и мы мирно беседовали.
Теперь мне это было уже не страшно - я твердо стоял на ногах. И тем не менее каждый его приход привносил в мою жизнь что-то для меня неожиданное, и это причиняло мне боль…
Однажды он появился рано утром - тихо, неслышно, точно привидение. Обратился ко мне так, словно мы беседовали всю ночь и теперь продолжаем разговор.
– Видишь горизонт, что купается в заре? Ты только посмотри, сколько красок! Какие тончайшие переливы света! Да посмотри же! - Он сжал мое плечо так сильно, что я едва не вскрикнул от боли.- Такую зарю ты видел только в детстве! Возьми же поскорее кисть, ведь с каждым мгновением заря меняется, ты не успеешь передать все ее краски!
Я посмотрел на пурпурный край неба и заколебался. Но тут же вспомнил равнодушное лицо Главного художника. О, это бесстрастное лицо! Сколько злобы и ненависти за этой маской! Стоило кому-то из нас опоздать, как он начинал шипеть, словно змея, и в театре поднималась буря. “Нет, с Главным художником лучше не ссориться!” - подумал я и, не обратив внимания на слова, поспешил в театр.
А он преследовал меня и убеждал:
– Да, ты опоздаешь! Но на другое. На работу ты ходишь каждый день, а вот такая заря может и не повториться… Смотри, сколько в ней сегодня оттенков - от зеленоватого до красно-голубого… Быстрее возвращайся и берись за кисть!
– Да пойми - мне некогда! - я выходил из себя.- Сегодня я должен написать рекламный плакат: “Любите прекрасное”. Если я этого не сделаю…
Мой двойник усмехнулся:
– Как ты некрасиво и равнодушно пишешь! Да, кстати, людям нужны не рекламные плакаты о прекрасном, им нужна сама красота! Если бы ты был подлинным творцом и творил прекрасное, этого бы хватило, чтобы оправдать твою жизнь!
Я рассмеялся.
– Вот ты творишь прекрасное, а кто понимает созданные тобой шедевры? Люди-то ценят картины, которые сейчас в моде.
– Ты говоришь о тех, кто выше всего ставит сытость, о тех, в чьих душах - пустота. А я творю для того, чтобы сеять семена цветов в пустыне…
– Сытые не поймут твоего искусства, они посмеются над тобой…
– Ты не прав. Не все окаменели душой. Но оставим этот разговор. Посмотри лучше на горизонт! Краски уже потускнели, еще немного - и они исчезнут!
Я равнодушно смотрел на небо: - Все эти оттенки, так удивившие тебя, мне кажутся серыми…
– Потому что у тебя искусственные глаза?
– Да.
– Зачем ты приобрел их?
– Они избавляют человека от усталости, облегчают жизнь.
– Ты боишься жизни?
Его вопросы раздражали меня и вместе с тем будили нечто похожее на угрызения совести.
– Иди, не сбивай меня с дороги,- бросил я двойнику в гневе.
– Тебя уже сбили с истинного пути, но я хочу тебе помочь. Ты должен вернуться к настоящему…
– Не мешай! Ты расплещешь краску, которую я несу.
– Черную!
Он резко остановил меня, посмотрел прямо в глаза.
– Ты не художник. Ты… ты…
Несколько месяцев он не попадался мне на глаза.
Откровенно говоря, я боялся двойника. Отчего, отчего он преследует меня, отчего не дает жить спокойно, ни о чем не заботясь?
Он появляется тогда, когда я вспоминаю детство, и тогда, когда я беспечно веселюсь с друзьями. Появляется худой, изможденный. Может, это оттого, что его гложет неведомое мне горе!
Нас связывают с ним какие-то таинственные нити. Чем выше поднимался я по служебной лестнице, тем жалостнее выглядел он. Стоит мне получить большой гонорар - он впадает в нищету, собирая на кусок хлеба. Чем богаче и элегантнее мои костюмы, тем больше заплат на его ветхой одежде.
Но пусть он пеняет на себя! Попал под влияние красавицы Дурданы - лишился спокойной жизни! И все из-за какого-то вдохновения, каких-то мифических принципов. Ему не понять, что главное в жизни - преуспевать!
И вот он, моя Совесть, снова передо мной, словно призрак.
Пришел поздравить меня, значит, и себя, с сорокалетием. Не забыл… А вот я уже стал его забывать. Легко без совести.
А он буквально читал мои мысли:
– Хочешь знать, зачем я пришел? Знай: тебе уже сорок лет! Зрелая пора жизни. Можешь ли ты сказать, что уже сделал что-то во имя великого искусства? Уверен ли ты, что люди будут помнить о тебе, о твоем творчестве?
Я постарался рассмеяться как можно беспечнее:
– Послушай, правдоискатель! Все восхищаются моими картинами. Критика считается с моим мнением. У меня появилось много учеников. И все они любят и уважают меня.
– Как ты наивен,- ответил двойник с горечью.- Да тебя просто боятся. В лицо тебя хвалят, восторгаются твоими ничтожными творениями, а за твоей спиной смеются над ними. Ведь ты, сознайся, в душе смеешься над тем, что публично расхваливаешь! И так вы все лицемерите!
– Хватит! - разозлился я.- Не болтай глупостей! Ты всегда завидовал мне, моему росту - отсюда все твои сентенции!
– Это верно, слава твоя растет… А ты опускаешься все ниже и ниже…
– Замолчи,- закричал я, не в силах больше сдерживаться.- Ты лишь моя тень, жалкое мое подобие!
Он расхохотался впервые за много лет.
– Да знаешь ли ты, что я твой талант и совесть?! Ты не дорожишь своим талантом и потерял его. Я возвращался к тебе вновь и вновь, но ты гнал меня прочь! Так прощай же… Больше ты никогда не встретишь меня.
Он ушел…
Михаил ФЫРНИН. СНОВИДЕНИЯ(Записки сновидца)
Перед читателем - сорок девять сновидений, увиденных примерно за двадцать восемь лет, начиная с 1962 года, когда сновидцу минуло семнадцать лет. Для записок отобраны разные картины, чтобы читатель мог сравнить их со своими и получил представление об их живой стихии.
Для постороннего глаза в них не хватает биографии сновидца (для одних - художественной, для других - документальной), которая могла бы связать их в одно целое- картину или повесть о человеческой жизни, освятив ее смысл причудливым светом иного мира. Без биографии, то есть без фактов, судить о сновидении почти что значит - судить о произведении искусства без истории человечества. И хотя мы знаем, что произведения искусства рождаются в сплетении судьбы автора, действительности и некой третьей таинственной силы, которую люди часто называют просто талантом, тем не менее искусство не нуждается в оправдании себя действительностью, ибо имеет свои законы, а значит, и свою причину существования.
Сновидение, думается, также не может и не должно претендовать (как и произведение искусства, ибо природа их, их источник представляются идентичными) на полное объяснение реальностью, потому что оно не сводимо в принципе к реальности. Хотя сновидение, как любое другое фантастическое явление, есть, видимо, следствие некоторой причины, оно тем не менее представляет собой явление, развивающееся самостоятельно и живущее по собственным законам. Одним из них является то, что сновидение несет в себе не только последствия неизвестной причины, но и нечто иное, что не может быть переведено на другой язык вообще. Ведь суть сновидения в самом сновидении, а не в “способе” получения его из действительности. Только анализируя содержание огромного множества сновидений (их сюжет, образность, философию), мы можем понять и смысл их в человеческой жизни.
То, что происходит в произведении искусства условно, в сновидении наполняется физическим смыслом происходящего, то есть не эффектом физического присутствия, а самим буквальным присутствием. Время и пространство - и это, пожалуй, - одно из поразительных свойств плоти сновидений, превращающих сон в настоящую- машину времени, всегда присущую человеку,- перестают существовать в том земном виде, в каком они обычно для нас являются. Значит, мир сновидений говорит о возможности другой “действительности” (или другого нашего состояния), которая-пусть вторична, пусть второстепенна, пусть зависима от нашего мира (хотя, может, в этом-то и весь вопрос, вся загадка), но она есть, и мы каким-то непостижимым образом нуждаемся в ней. Как в физическом мире существует многомерность и многомирность, так и в сознании нашем, возможно, повторяющем строй целой Вселенной, ее колоссальный масштаб и фантастическую сложность, есть это свойство перехода в разные состояния, как бы пульсация от простого к сложному, от реального к мистическому, от бытия к небытию.
1. 1962
Полузабытый, полуисчезнувший в прошлом сон. Я простерт на непонятном ложе. Неясно помещение, где я нахожусь, хотя отчетливо работают память и сознание. Последнее чувствуется как-то особенно четко, даже подчеркнуто четко. Все остальное состоит в том, что мое тело напоминает разлагающийся труп со смрадным запахом (которого до сих пор я слышать нигде не мог, но который, уверен, зловонит именно так) и всеми остальными “принадлежностями” мертвеца. Только одно продолжает оставаться как постоянная величина - мозг, работающий как часы. Я в полном сознании, но оно тяготится тем, что жить мне, видимо, осталось совсем недолго. (Как сумел я сохранить его до смерти чистым, не знаю, хотя мне и подсказывается мысль, что смерть моя может быть и ранняя).
Мною владеет одно ощущение - неуправляемого тела. Оно почти прах, а может, и совсем прах, только живое сознание не дает мне проникнуться полным реализмом мертвеца.
2. 1963
Около ворот старинного монастыря течет бесчисленная толпа простого люда. Поздний вечер, по глухой темени даже ночь раннего лета, но ни тепло, ни холод не заметны. Я нахожусь у самых ворот в толпе, движущейся одновременно в монастырь и из него. Я в темном современном костюме,.но никто не замечает меня, не обращает на мою другую чуждую всем одежду ни малейшего внимания, будто меня нет. Глаза и души идущих устремлены к предмету своей цели - монастырю. Я лишь угадываю его громадные размеры, потому что не вижу ничего, кроме занимающей меня толпы, распахнутой створки ворот, где крестящиеся целуют образ богоматери, и кусочков черного неба с монастырской стеной. Вокруг - неизвестно чем освещены - одни напряженные, сосредоточенные лица. Одетые в длинные пепельно-сер