яны, захватившие господствующее место в мире лишь благодаря своей дерзости. И мне стало казаться, что йети гораздо умнее.
На нашу цивилизацию обрушиваются катастрофы и ураганы пострашнее того, который я пережил в Гималаях.
Но как я был самонадеян! Готовился привезти Гелену в цепях! Я показался себе мальчишкой, который хвастал своим автомобилем и вдруг обнаружил, что это лишь игрушка. Меня обманули. Я разорился. У меня остался только старый родовой замок и немного пахотной земли. Мой адвокат со своей семьей отравился газом – перед самым кризисом он без моего ведома вложил весь мой наличный капитал в бумаги, которые совершенно обесценились. Я
ждал, не найдется ли покупатель, который заинтересуется землей. Мне пришлось расстаться с обстановкой замка, чтобы расплатиться со слугами. Каждое первое число они получали что-нибудь из ампирной мебели или старой одежды. Но слуги были мне преданы, в то время ни один из них не покинул меня. И я не обошел их в своем завещании.
Я решил умереть в самой старой части своего замка, под портретом деда, участника англо-бурской войны, который застрелился на этом месте, потому что во время смотра забыл приветствовать королеву. Глубокой ночью я вычистил свой пистолет, дважды спасший мне жизнь в
Африке. Пусть теперь он спасет мою честь. Я не могу жить нищим. Лорды Эсдейлы всегда были богаты.
Я медленно вдвигал обойму в магазин. Патроны были совсем новые, слегка смазанные. Дуло пистолета приятно холодило. «Как Павел. .» – подумал я вдруг. Ведь тогда, спускаясь с горы, Павел не сорвался, а нарочно бросился вниз головой. Он не мог жить без своей жены. Сон его оказался вещим: она и вправду влюбилась в мадридского тореадора. Вот теперь и я встречусь с Павлом.
– Сантильяне дель Маре, – вдруг прозвучало рядом.
Была поздняя ночь, и в этой части замка всегда было пусто. Крыша здесь протекает, окна плохо закрываются, слуги не решаются сюда ходить – боятся тени моего деда, умершего здесь.
– Сантильяне дель Маре, – прозвучало снова над самым ухом, словно из дула пистолета. Это был хорошо знакомый мне женский голос, голос Гелены.
– Сантильяне дель Маре, – в третий раз произнесла она, и мне почудилось, что она уходит. Значит, все-таки вспомнила обо мне. Без радиоаппаратов и телевизора следит со своих гор за моей судьбой. Я, глупец, хотел охотиться за нею, мстить ей, а на самом деле она меня любит.
И, быть может, избрала единственно правильный образ жизни в этом мире лицемерия и половинчатого разума.
Я бросился в библиотеку, находившуюся в противоположном крыле замка, и по пути напугал старую служанку, подумавшую, что я гонюсь за вором. Я поспешно спрятал пистолет.
Сантильяне дель Маре – местечко в Испании, в провинции Сантандер. На следующее же утро я позвонил своему кузену в Министерство иностранных дел.
СЧАСТЬЕ
– Сантильяне дель Маре? Знаю, конечно, неподалеку оттуда находится знаменитая альтамирская пещера. Но проехать туда невозможно.
– Почему?
– Да ты что, газет не читаешь? Какой-то генерал Лиро начал в Испании гражданскую войну.
Мой кузен не запоминал иностранные имена и порой даже путал их с названиями валюты. Я занял денег на дорогу и выехал в тот же день. Гелена, несомненно, знала, зачем звала меня туда.
Меня водили по пещерам, я был там единственным туристом. Аббат Нейль и профессор Унтермайер, которым мир обязан исследованием тамошних пещер и многочисленными трудами о доисторическом человеке, как раз собирались уезжать. Они настойчиво предостерегали меня об опасности, говорили, что в Сантандере сильное анархистское движение, фашистам, мол, придется туго, дело дойдет до кровопролития, и оставаться здесь не стоит.
Но меня не интересовала гражданская война. Я нанял местных проводников, и они повели меня по альтамирской пещере, довольные, что нашли работу во время мертвого сезона. Показывали мне достопримечательности, на которых обычно не останавливались: рисунки на стенах низких подземных ходов. К ним надо добираться на четвереньках.
– Аббат Нейль утверждает, что доисторические люди считали бизона даром небес, думали, что он рождается в глубине скал, и потому вызывали его этими изображениями в переходах, лежащих глубоко в горе.
– Ерунда, – сказал я. – Жаль, что ваш аббат уехал.
Я объяснил бы ему, что доисторическим людям надо было тренироваться, чтобы с близкого расстояния убить бизона своим коротким копьем. В этих переходах они приучались подпускать бизона на несколько шагов и лишь потом вспарывали ему брюхо копьем с кремневым наконечником.
– Посмотрите сами, – я отметил длинную черту на огромном брюхе животного. – В местных пещерах художники пользовались светло-фиолетовой краской, какой я не встречал в Гималаях.
– И вправду, – изумился проводник. С тех пор за мной установилась репутация крупного специалиста, который может объяснить, почему некоторые изображения так сильно повреждены. Никого больше не удивляло, что я брожу по местности, разыскиваю новые пещеры и лазы.
Ведь для чего-то Гелена послала меня сюда. Не собиралась же она встретиться со мной в альтамирской пещере.
Это было бы равносильно свиданию на многолюдной площади. К тому же она назвала не Альтамир, а Сантильяне дель Маре.
Я исследовал местность целую неделю. И наконец обнаружил нужную пещеру. Указали мне ее дети; они ходили туда играть. Она начиналась неподалеку от каменоломни. Я стал осторожно спускаться. Дети не решались забираться дальше нагромождения камней у подступа к пещере, поэтому вход остался нетронутым.
Я сразу понял: это нечто вроде передней, подобной входу в гималайский лабиринт. Идти надо было осторожно, хотя на этот раз я запасся альпинистским снаряжением и мощным фонарем. Но я был один. Сломать ногу здесь, под землей, было равносильно верной смерти, так как о моем походе не знали даже дети, указавшие мне пещеру.
Да и отправился я туда поздно вечером. Не хотел привлекать внимание к своим поискам. Ведь моя экспедиция могла закончиться позорным провалом, а голос Гелены, быть может, я слышал потому, что перед смертью нам всегда мерещатся голоса наших близких.
В конце концов я был вознагражден. Правда, мне пришлось переправиться вброд через подземную речку, ползти на животе и обходить спящих летучих мышей. Но вот я очутился в сводчатом пространстве, погруженном в подземный сумрак и напоминавшем готический храм. Изображения на стенах были еще прекрасней и совершенней, чем в Альтамире. Но ничто не напоминало ни о Гелене, ни о ее таинственном зове. Я решил закусить.
– Хорошо уже то, что ты пришел, – послышался женский шепот. Вглядевшись, я обнаружил вторую, меньшую пещеру, а в ней худого, высохшего старца, настоящий скелет, обтянутый грубой, толстой кожей с облезшей шерстью. Он едва дышал. Я хотел накормить его.
– Я только что съел олений окорок, я сыт, – сказал старец. Я стал смотреть по сторонам. На стенах были изображения кроликов, диких уток, а также кошек, собак, крыс. Неужели здешние йети так низко пали, что едят крыс?
– Ты можешь получить все, что пожелаешь. Но надо по-настоящему желать... – послышалось снова. Я посмотрел на этот живой труп, все еще сжимавший в руках кисть.
Поодаль стояли сосуды с красками. Был ли он действительно счастлив? Как сохранился его род в течение целых тысячелетий, никем не замеченный, в стороне от всей нашей жизни? Это была, вероятно, какая-то особенно упрямая семья, если она не переселилась вслед за отступавшими ледниками. Может, какие-нибудь жрецы, хранители местных храмов, кто знает. Надо сказать, что изображения жрецов на их рисунках никогда не встречаются.
– Не уходи, – снова услышал я голос Гелены.
– Не стану же я ждать здесь, под землей, пока этот человек умрет.
– Останься, ты должен познать истинное счастье. .
Это было смешно, но в глубине души я надеялся встретить ее здесь, думал, что она придет сюда или при помощи какого-нибудь медиума сообщит мне, где ее обиталище в горах, как к ней добраться. Не люблю оккультные фокусы и не намерен в них участвовать.
Я принялся собирать свое снаряжение. Завтра приведу сюда местных археологов: авось еще удастся спасти этого старика. Это был действительно уникум. Уходя, я споткнулся о его одежду. Какая одежда может быть у йети?
Ее я у них никогда не видел. И все-таки здесь лежала одежда начала столетия, даже шляпа была продырявлена пулей. Уж не принадлежит ли этот старик к нашему, человеческому виду? Быть может, это какой-нибудь сумасшедший, нарочно забравшийся сюда, в горы, и продолжающий дело доисторических художников? Зачем он это делает? По каким соображениям?
Но через неделю я уже держал в руках его кисть и пробовал провести первые линии на стене. Мне не объяснить вам, зачем я это делал. Это чувство надо испытать.
В первую ночь я остался там, потому что совершенно обессилел и хотел спать. Мне приснился удивительно реальный сон, будто я вернулся на лоно природы, будто бегаю с Геленой по странной долине меж ледников и пью сырую кровь диких зверей.
Мне мерещилось, что мы любим друг друга, счастливы, что все это не сон, а реальная действительность. Мною снова овладело безразличие, которое я уже не называл апатией. Его не нарушали никакие воспоминания. Я жестоко обманулся, поверив, что можно достигнуть счастья рациональным путем. Мне было безразлично все, что творится наверху, под солнцем, не страшили голод и холод, безразличны стали родственники, человечество, Англия, весь мир. Мои машины казались мне теперь смешными.
Важно было только совершенство рисунков на стене, только их создание казалось мне достойным человека. Я
был спокоен. Был счастлив. И наконец, понял, почему те, кто встречает снежных людей, никогда не возвращаются.
Я уже не хотел возвращаться.
ПЕРЕСТРЕЛКА
Спустя несколько дней мои мечтания нарушили странные, ритмичные сотрясения почвы, какие не могла вызвать какая-либо нерациональная сила. Это был гул орудий, а к вечеру стала доноситься и ружейная стрельба.