Брайан, похоже, принадлежал к числу людей, болезненно реагирующих на перемену погоды. За ланчем в кафе «Галерея», где мы решили дождаться обратного поезда, он был молчалив и мрачен. Время от времени он рассеянно скользил глазами то на меня, то на аккуратно перевязанную коробку, но в основном сосредоточенно пялился куда-то в пространство.
Когда мы вернулись в театр, он был все еще хмур.
— Увы, ты не получила особого удовольствия от поездки, — он улыбнулся извиняющейся улыбкой.
— Да нет, все было хорошо. Жаль только, что погода подкачала, но тут уж некого винить.
Майлс и Томми обернулись нам навстречу. Они пили кофе в репетиционной, расположив чашки на крышке рояля.
— А вот и мы, — провозгласил Брайан, сумев придать голосу нотки бодрости и даже игривости. — Спасибо, что составила мне компанию, Нуар! — и он вдруг чмокнул меня прямо в губы.
— Так вы куда-то ездили вместе? — спросил Томми, со стуком опустил чашку и уставился на нас.
— Да, в Эвентайн. Чтобы украсить твой, между прочим, офис вот этой штукой, — Брайан открыл коробку и вытащил «Фурию». — Пойдемте, я покажу, где она будет стоять.
Вслед за Брайаном мы спустились под сцену. Декорации были уже смонтированы и готовы к установке — по крайней мере те, которые я смогла разглядеть, — в дальнюю часть помещения свет не проникал. Мы попали в комнату, напоминавшую рабочий кабинет, хотя без голографической проекции на стены выглядела она довольно голо и нелепо. Брайан подошел к внушительному письменному столу и водрузил на него скульптуру.
— Так, это у нас офис Джонатана. Завтра декорации установят на места, и мы начнем работать в них, чтобы вы успели привыкнуть. К тем, разумеется, к каким положено. Я имею в виду, что тебе, Нуар, например, следует держаться подальше от дома Хакона. Майлс, Томми, как вы порепетировали?
Томми нахмурился.
— Почему ты поехала с ним в Эвентайн? — спросил он, пристально глядя на меня.
Я недоуменно подняла брови: такого голоса у Томми я еще никогда не слышала. В нем звучала сдерживаемая холодная ярость.
— Потому что Брайан меня об этом попросил. Хотя вообще-то тебя это не должно волновать.
— Понятно, период траура у великого режиссера окончен.
Брайан стоял, никак не реагируя на происходящее.
Я вытаращила глаза:
— Что ты несешь? Какого черта я должна давать тебе отчет? И, в конце концов, мы ездили в Эвентайн по делу.
Томми шагнул мне навстречу, стиснув зубы. Я почувствовала, как сердце заколотилось у меня где-то в горле. Казалось, еще секунда — и он ударит меня.
— Томми! — почти закричала я. — Томми Себастьян, немедленно прекрати! Тебе нет никакого дела до того, с кем и куда я езжу, я — Нуар Делакур. Ты не на сцене, Томми!
Томми несколько раз беззвучно открыл и закрыл рот, хватая воздух. Потом мотнул головой, и плечи его безвольно поникли.
— Боже мой, простите… Я сам не знаю, что со мной происходит.
Он резко повернулся и выбежал из комнаты.
— Похоже, ему нужна помощь, — пробормотал Майлс и вышел следом.
Я оперлась руками о стол и вздохнула.
— Возможно, хорошим актерам «веритэ» он когда-нибудь и станет. Но пока ему приходится худо.
— Любой хороший актер должен через это пройти. — Брайан посмотрел на дверь, за которой скрылся Томми, и улыбнулся:
— Но роль-то у него идет просто здорово!
— Вы считаете? — недоверчиво переспросила я. — По-моему, Джонатан не должен себя так вести с Аллегрой.
Он внимательно оглядел меня.
— Да, поскольку она всегда принадлежала ему, была почти его собственностью. У него просто не было повода. А вот когда он узнает о ее восхищении Хаконом, послушает восторженные рассказы о песчаном саде и прочих инопланетных прелестях, тут-то все это и вылезет — в полном соответствии с планом Виганда. Присядь-ка, поговорим лучше об Аллегре. Я все время думал на обратном пути, и, кажется, нашел неувязку в ее характере. Придется внести небольшие изменения в биографию.
Я растерянно развела руками:
— Но ведь до премьеры осталось три дня.
— Тебе этого вполне хватит, чтобы принять изменения. Дело в том, что у Аллегры просто нет никаких оснований опасаться поначалу Хакона и не доверять ему. С чего бы — ее ведь всегда и все любили, с колыбели по сей день. Ей никто не делал ничего плохого. Как же она может кому-то не доверять? Думаю, будет гораздо убедительней, если мы внесем какой-то негативный элемент в ее детские воспоминания. Я предлагаю вот что: допустим, отец Аллегры умер, когда ей было восемь лет. Мать, спасаясь от одиночества, выходит замуж за другого человека — ревнивого и агрессивного. И как-то вечером, заподозрив измену, он избивает ее. Она тут же уходит от него и вскоре находит другого: любящего и нежного, который становится Аллегре настоящим отцом. Ну, а дальше все по-старому.
По спине у меня пробежали мурашки, и я вздрогнула.
— Что случилось? — вскинул голову Брайан.
Я обхватила себя руками за плечи, раскачиваясь на стуле.
— Что-то очень похожее случилось в детстве со мной. Мне было десять, и мама была в разводе, а не вдовой, но это уже детали. Вы не знали об этом?
Он заморгал.
— Откуда?
— Ну мало ли… Знали же вы откуда-то про мой страх высоты.
— Это скорее случайно. И потом, ты же понимаешь, такого рода семейные истории — другое дело. О них вообще никто почти знать не может. — Он вздрогнул. — Да, боюсь, эти изменения могут быть довольно болезненными для тебя.
Он знал, он абсолютно точно знал и теперь лгал мне, я чувствовала это с леденящей душу уверенностью. Зачем, зачем ему все это?
— Может быть, мы лучше попробуем ввести в ее жизнь какую-нибудь другую неприятность?
Он поскреб подбородок.
— Хотелось бы, но вряд ли это возможно. Никакого другого пути я просто не вижу. Прости, мне очень жаль, но только так и можно добиться эффекта, к которому я стремлюсь. Причем это не потребует от тебя многого: ты прекрасно вошла в образ, и от повторных индивидуальных репетиций я тебя могу освободить. Просто придумай имя этому негодяю, зрительно представь сцену его конфликта с матерью и включи в память Аллегры. И все.
Он убеждал меня так, как будто хотел заключить сделку. Я уже открыла рот, чтобы запротестовать, резко отвергнуть его предложения, но встретила немигающий взгляд коричневых глаз. Тяжелый, почти ощутимый физически. И, сама не вполне осознавая, что делаю, кивнула головой.
— Вот и славно! — он потрепал меня по плечу. — Ладно, посмотрю, куда запропастились Томми и Майлс.
Он вышел, а я в каком-то столбняке осталась сидеть в просторном кресле, глядя на стоявшую прямо передо мной «Фурию». Я пыталась разобраться в происходящем у меня внутри, но получалось плохо. Зато очень ясно стояло перед глазами лицо любовника моей матери — совершенно нечеловеческое, перекошенное от гнева. Я снова чувствовала, как горит на щеке след от его ладони — я пыталась оттащить его от матери, и он, не оглядываясь, хлестнул меня рукой. И снова его лицо — посеревшее, измазанное кровью, когда мама вывернулась из его рук, схватила настольную лампу и ударила его, по-птичьи вскрикнув… И еще я видела глаза Брайана в тот момент, когда он убеждал меня, что не знает всего этого… Но, может быть, он и в самом деле не знал? Просто случайно где-то слышал про мой страх высоты, а этот эпизод действительно придумал сам, специально для Аллегры, ни о чем не подозревая? Ведь потом он смотрел мне прямо в глаза. Я вздохнула и оглядела кабинет. Он как нельзя лучше подходил своему владельцу. Современного дизайна дорогие светильники, жесткие хромированные стулья — все поблескивающее, дорогое и абсолютно стерильное. Живой здесь была лишь скульптура на столе.
Я протянула руку и потрогала ее пальцами. Даже этого движения было достаточно, чтобы «Фурия» начала звучать. Я отдернула руку, и звук усилился. Он действовал мне на нервы, в голосе скульптуры мне теперь слышалось бесконечное отчаяние. Выходя, я забыла прикрыть дверь, и это стон преследовал меня почти до самой репетиционной.
Последние три дня пролетели в каком-то лихорадочном возбуждении. Костюмы были закончены, декорации установлены, голограммы наведены. Мы с Томми провели генеральную репетицию наших сцен в офисе Джонатана. А Майлс почти исчез, я видела его буквально два-три раза, да и то мельком. Однажды, правда, мы все же перекинулись парой слов, я спросила, готов ли его костюм, и он, подмигнув мне и рассмеявшись шелестящим смехом Хакона, ответил:
— Да там и готовить было особенно нечего. У меня главное — грим. Надеюсь, он тебе понравится. По-моему, это — впечатляющее зрелище.
Мы с Томми так основательно изучили его офис, что, кажется, могли найти там любой предмет даже в темноте. Я запомнила все, вплоть до порядка, в котором стояли несуществующие в реальности книги в голографическом стеллаже.
Томми, похоже, отошел от своего не в меру глубокого погружения в роль. Во всяком случае, ничего подобного той вспышке после моего возвращения из Эвентайна больше не повторялось. Он оставался преданным и галантным Джонатаном на репетициях и почти прежним Томми в остальное время. Правда, небольшое влияние персонажа все-таки ощущалось в его поведении, но это было вполне естественно.
Все мы волновались в ожидании премьеры. По сути, для театра-«веритэ» премьерным был каждый спектакль, но нам, актерам, выросшим на традиционной драме, все равно никак не удавалось избавиться от этого волнения перед самым первым спектаклем. К тому же мы не репетировали всю пьесу целиком и до конца, — этого «веритэ» тоже не допускает — и, значит, сами еще не знали, чем же все закончится.
— Подумайте о Захе Виганда, — успокаивал нас Брайан уже в день премьеры. — Он будет в театре сегодня вечером и сжует не один десяток зубочисток, а может, еще и проглотит парочку. Уж он-то точно волнуется больше вашего: вдруг что-то неправильно рассчитал, и пьеса закончится совсем не так, как он ожидает. Ладно, отправляйтесь-ка по домам и расслабьтесь, — он обнял нас всех разом и подтолкнул к двери. — Вы должны вернуться самое позднее — в семь. В восемь — начало.