— В тот последний раз что-то в глаза бросилось? — нет, зря спрашиваю. Лучше обратиться к лаборанту, он глазастей, чем следовало.
— Стас сказал, что хочет взять отпуск, время на размышление. Я еще удивилась: вроде все на мази, опыты успешны, а он недоволен. Несколько раз повторял одни и те же опыты, успешные, — замолчала. — Ты думаешь, это связано?
— Раз он тебя обобрал и…
— Не обобрал, — Женька смутилась. — У меня много осталось. Да и… ты обещал, что найдешь. Ведь не зря же в милицию пошел.
Наверное, зря. В школу милиции отправили родители, не просто косить от армии, но и мужать. Мать очень хотела возмужания, мой отчим считался неудачником и не ставился в грош. Он позволял мне воспринимать себя как старшего приятеля, шебутного, не слишком надежного. В доме хозяйкой была мать. Решала, управляла, отчитывала и рассчитывала. Хотела, чтобы пошел в нее, чтобы стал мужчиной. Водила в секции самбо, плавания, на соревнования, в кружки. Думала: кончит школу, перебесится в милиции, продолжит обучение и окажется юристом. Ведь я человек без особых умений. Юристы же всегда нужны. Но я остался. Понравилось.
Наверное, стал мужчиной, раз ушел из дому, чтобы доказать свое. Не оценила, заперлась на все замки. Вроде и живем в одном городе, а как на разных планетах — не помню, чтобы обменялись открытками. И уже не колет.
Набрал номер молодого лаборанта. Ответили тотчас.
— Знаете, я догадывался, что вы захотите пообщаться. Думал, еще вчера, когда вы буквально вздрогнули, когда я заговорил про контролируемую инфляцию, про раскрытие и схлопывание, я помню, вы уже тогда меня наметили, ведь так, да? — Я согласился. — Только сами понимаете, ничего, кроме того, что сказал, сообщить не смогу…
Пришлось объяснить подробней, почему я хотел бы поговорить с ним. Молодой человек замялся, в трубке слышалось его порывистое дыхание — как к погружению в прорубь готовился.
— Нам вообще не положено встречаться, контракт не позволяет. Но ведь вы в интересах Станислава Федоровича… да-да, его супруги, но я и это имел в виду. Я тоже хотел бы, чтобы нашли, сами понимаете… нет, не подумайте, что из-за денег, Станислав Федорович был человеком очень радушным, добропорядочным, — я прервал, пытаясь договориться. — Нет, только не у меня. Я даже не сомневаюсь, что где-то тут разные жучки и, может, даже видео… да, я понимаю, может, и несерьезно, — он прекратил часто дышать и замер. Ухнул с головой: — Хорошо, приезжайте. Тогда сейчас, а то вечером у меня… ну, дела.
Ехать оказалось неблизко, добрался за час. Маленькая квартирка под чердаком ветхой пятиэтажки. Скромное жилье холостяка, нуждающееся в доброй женской руке. Наверное, у меня квартира так же выглядит. Олег встретил меня внизу, в спортивном костюме и шлепанцах на босу ногу. Боялся, что пройду мимо, сказал, смутившись своему появлению. Посмотрев так, будто сам заблудился.
Приготовил травяной чай из пакетиков, достал конфитюр, печенье и булки. Сел напротив. В глаза смотреть я не мог. Заговорил, спросив о жилье.
— Да, снимаю, но собираюсь купить. Сами знаете, ипотека сейчас неподъемна, но вторичный рынок ухнул, я читал, что можно рискнуть и вложиться. Дешеветь больше точно не будет. Ну, если никаких катаклизмов, не дай бог, я надеюсь. Станислав Федорович мне сам посоветовал. Ведь зарплата у меня неплохая, не то, что на складе, — он отвел взор, — я там год проработал, когда наш «ящик» закрыли. Этажи продали, но большая часть персонала осталась. На подработке, где кто, я вот на склад пошел, все же второе у меня с мехмата, пусть и заочное. Надеялись очень, и вот, наверное, не зря. Станислав Федорович и меня, и Андрея Семеновича…
— Пожалуйста, подробнее, как вас профессор нашел.
Олег даже улыбнулся, мягко так, почти нежно, будто ребенок. Главный инженер порекомендовал, как лучшего специалиста лаборатории высоких энергий, он тогда перешел на другую должность, в руководство компании, на чьем складе он и подрабатывал… но вспомнил сразу. Профессор взял, поверив на слово. Я вспомнил: это Олег сравнил Короткова с Ломоносовым, все посмеялись, он еще повертел головой с обидой — как же так, ведь, правда… И в общий разговор больше не вступал. Ушел последним.
Я вернулся из воспоминаний, молодой человек все еще славил наставника. Поинтересовался работой, о взаимоотношениях в коллективе, но отношений не было, только с Коротковым. Снова панегирики уму и честности.
— Кто еще близко знал профессора?
— Разве что Андрей Семенович, можно сказать, его правая рука, заведующий прежней нашей лабораторией, большой человек, он один позволял ставить слова профессора под сомнение. Я не вмешиваюсь, конечно, но, знаете ли, неприятно слышать подобное. Тем более, что профессор был прав.
— А последнее время? Когда ставил одни и те же опыты?
Олег замолчал надолго. Верность боролась с уважением и победила.
— Да, Андрей Семенович тогда был прав, но не в таком же тоне. Я пытался примирить, не очень удачно, в начале мая у них тяжелый разговор был, я переживал, как бы совсем не разругались.
— Дело могло прекратиться?
Он кивнул:
— Да, боялся. И сейчас боюсь, как бы что с профессором не приключилось. Но вам трудно понять.
Матери, когда уходил, объяснял теми же словами. Про долг, про интересы, про возвышенные устремления. Ее это коробило, я понимал, но остановиться не хотел. Продолжал, покуда не выгнала. Еще пару слов напоследок и пошел паковаться. Я для себя уже решил, что лучше, она и подавно не отступала, та стычка в ночи и должна была так закончиться. У каждого имелись пути к отходу и непреодолимые баррикады.
— Кто-то еще пытался оспаривать Короткова?
— Нет, но… — повторения опытов легли на него и еще одного лаборанта, остальные больше делали вид. Не перечили, но оппонировали методом Ганди. Хотели продвигаться дальше, не то боясь прекращения финансирования, не то всерьез заинтересовавшись. Но Коротков тормозил. А потом заявил, что хочет уйти в отпуск, в июне-июле, соберется с мыслями перед новым этапом. Кто-то противился? Да почти все. Но согласились переждать, ведь зарплата и место сохранялись. С кем хотел отдохнуть? Олег залился краской. Я вдруг понял, что профессор ни с кем не говорил о том, кого возьмет в отпуск.
— Профессор хорошо разбирался в финансах? — он кивнул и выдал порцию: советы по игре на бирже, про паевые фонды, про ненадежность золота, про дешевеющие металлы. Полчаса без остановки. Казалось, вещает радио. Знакомые фразы, трепетно повторенные, заученные за любимым учителем. Я удивился разносторонности Короткова, — ну что вы, он удивительно много знающий человек, до всего докапывающийся. Спросил про спонсора, нарвался на новую порцию похвал. Олег не сомневался, что Коротков и Владика консультировал.
— Особенно последние месяцы?
— Да, но не прямо, конечно, вы понимаете.
— Но отношения сложились?
— Конечно, Владислав часто бывал в лаборатории, раз или два в неделю. Тревожился насчет экспериментов, но профессор умел убеждать в нужности перерасчетов. Вы знаете, он ведь не побоялся и сам дважды участвовал в них. Когда мы перешли к крысам и шимпанзе.
— Участвовал? — переспросил я. Он кивнул, сообщив, что пусть и после шимпанзе, но все равно риск, вы же понимаете, статистика не на нашей стороне. Меня задело другое.
Думаешь о человеке одно, собираешь непротиворечивый материал, считаешь, что все понял и разобрался, а вдруг: Коротков-то авантюрист. Сразу кольнуло за Женьку, значит, зря все подозрения. Да, пройдоха та еще, всегда ловила кого покомфортней. Первого мужа сменила на меня, потом прицепилась к Короткову. Шла по жизни, смеясь. Пока не посмеялись над ней.
Вот только почему Коротков решил это сделать? Я попросил уточнить насчет эксперимента профессора. Олег снова замялся.
Не сложены у меня извилины к пониманию физики. Собеседник упрощал до предела, а я едва понимал сказанное. Начал с неравномерности расширения вселенной, с давних ученых попыток использовать эту неравномерность в своих интересах. Далее про кипящий вакуум. Выбирали чистое пространство, в котором ни полей, ни частиц, только те, что самозарождаются и тут же исчезают, не в силах разделиться, поскольку нет на то энергии. В лаборатории как раз разделяли их — частицы от античастиц, — закачивая внутрь энергию, создавая карман в пространстве, инфляционный пузырь, овитый силовым полем. Внешние его размеры ничтожны, но внутренние адекватны нашему миру. Сколько получалось? От кубометра до нескольких сотен, в зависимости от степени закачки. Температурный, атмосферный и прочие режимы также соответствуют. Затем в ходе исследований наткнулись на предсказанный еще в шестидесятые академиком Адамяном предел существования кармана — сто восемнадцать секунд.
После успешно ввели в него сперва атомы, аннигиляции не было, не случилось и схлопывания Себоревича-Гнедых. Затем увеличили объем загружаемого пространства, подтвердилась теория Переяславского о временном расхождении. А в марте сумели создать стационарный двадцатисекундный проход. И тогда убедились в полной безопасности кармана для высших существ, на примере крыс и шимпанзе. Уточнили теорию, опровергнув теорему Мелитмана, заменили ее уравнением Короткова. Временное расхождение нагруженного инфляционного кармана, согласно исследованиям лаборатории, оказалось экспоненциальным, начиная с массы свыше пятидесяти девяти килограммов. Снова просил уточнить.
— Профессор сделал это, я знаю, — не без гордости в голосе, — Забрался в карман и провел там по часам лаборатории трое суток. При его массе в семьдесят два килограмма, внешнее расчетное время пребывания должно было составить семьдесят один час сорок минут и шестнадцать и четыреста девяносто пять тысячных секунды. Расхождения не случилось! — с ликованием в голосе закончил Олег и взглянул на меня. Потихоньку начало доходить.
— То есть, если влезть в этот карман с железяками, на ваши сто двадцать секунд, сколько для внешнего наблюдателя времени займет?
— Сто восемнадцать, — тут же поправил он. — В зависимости от массы…