— Отпусти его! — закричала она. — Отпусти его, тварь!
Высокий посмотрел на девочку, и первый удар пришёлся ему по челюсти. Голова его дёрнулась, глаза закатились. Девочка занесла руку ещё раз и ударила его краем банки в ухо. Высокий выпустил Илью и плашмя повалился на потолок. Илья, всхлипывая, рухнул на пол и, забыв обо всём, жадно задышал.
Свет погас. Перестала играть музыка. В тишине отчётливо хрустнула шея упавшего с потолка Высокого.
Андрей ещё несколько часов дышал, и Сонька, дрожа от страха, просидела над ним, сжимая в руках смятую банку тушёнки. Мальчика она подтащила поближе к окну — тот всё ещё не приходил в сознание. Сонька боялась их обоих, но Андрея — гораздо больше. Этот, она знала, точно убьёт. Наконец, когда уже светало, Андрей в последний раз выдохнул — и больше уже не вдохнул. Через несколько минут тишины Сонька проверила у него пульс, и, расслабившись, уронила на пол ненужную больше банку. Затем нашла штаны, натянула их на себя и попыталась затянуть на поясе верёвку, но, не выдержав, расплакалась и устало опустилась на пол.
— Ты плачешь?
Сонька вскрикнула и вскочила на ноги. Мальчик, сидя на полу, растирал шею с синими следами от пальцев.
— Ты как? — спросила она. — Живой?
— Живой, — кивнул он. — А почему ты плачешь? Тебе же ничего не сделали.
— Сделали, — Сонька подошла к мальчику и присела рядом с ним на корточки. — Только по-другому… покажи шею.
Мальчик замер, и вдруг уставился на Соньку немигающим взглядом. У той по спине пробежал холодок. Но уже через секунду он, расслабившись, поднял подбородок, и Сонька смогла осмотреть его шею.
— Обычные синяки, — сказала она. — Пройдут через несколько дней.
— А где, — мальчик сглотнул, — Говорунья?
— Она… — Сонька осмотрелась. — Она, по-моему, сломалась…
Некоторое время они рассматривали то, что осталось от Совы. Затем мальчик стал всхлипывать.
— Ну, ты чего? — Сонька обняла его, и мальчик, уткнувшись лицом ей в грудь, зарыдал. — Ты чего, а? Это же просто игрушка.
— Это не игрушка… она мне сказки рассказывала…
Сонька вспомнила фонарик. Вспомнила холодильник.
Вспомнила Лёшу.
— Ну-ну, — сказала она, поглаживая его по голове. — Слушай, а как тебя зовут?
— Илья…
— А меня — Сонька. Рада знакомству.
— Ага…
Сонька взяла Илью ладонями за лицо, отвела от себя и посмотрела мальчику в глаза.
Обычный испуганный мальчишка.
— Хочешь, — сказала она, — я теперь буду тебе рассказывать сказки?
— А ты умеешь? — удивился он.
— Ну, конечно же, умею, — Сонька поднялась на ноги, помогла подняться Илье. — Пойдём, тебе надо поспать.
Медленно передвигая ноги, они добрались до комнаты, и Сонька уложила мальчика на одеяла, затем легла сама и притянула его к себе, обняла. Руки Ильи потянулись вверх, и в душе Соньки заворочались мутные, гадкие воспоминания, но мальчик просто подтянул кулачки к своему подбородку и замер.
«Ему же двенадцать. О чём ты думаешь?»
— Жил-был один мальчик, — начала Сонька. — И однажды…
— Его съели собаки?
— Что? Нет, почему? — растерялась Сонька. — Никто его не съел. Но однажды он встретил девочку…
— Красивую? — Илья смотрел ей в лицо. Сонька подумала, что у него, наверное, лихорадка.
— А ты как думаешь? — спросила она.
Мальчик задумался.
— Да, — сказал он, — думаю, красивую.
— Значит, он встретил красивую девочку… девочка была добрая и честная, поэтому мальчик рассказал ей все-все свои секреты…
— Ты чего? — спросил Илья через сон, — задрожала вдруг?
— Ничего, — Сонька через силу улыбнулась, — Мальчик с девочкой много играли, и пели, и… играли ещё, а потом… потом они с девочкой жили долго и счастливо…
Мальчик заснул. Дыхание у него было хриплым, но спокойным и ровным. Сонька посмотрела в оконный проём и увидела, как восходит солнце.
— И жили они долго и счастливо, — сказала Сонька солнцу.
А затем она попыталась уснуть.
Из всех решений…Антон Фарб
Антон Фарб
14 мая 1979 г.
— Извините, Кирилл Геннадьевич, но в лицензии вам отказано, — сообщила тетка в собесе будничным тоном. — Получите, пожалуйста, детское питание и подгузники, десять комплектов. И распишитесь здесь и здесь.
Кирилл молча черкнул авторучкой в накладной. Он даже как-то не особенно расстроился. Глупо было и надеяться.
— Сами понимаете, — проявила сочувствие тетка. — Третий ребенок. Самая большая вероятность. Желающих просто море.
— Угу, — кивнул Кирилл, упаковывая коробки с сухой смесью и памперсами в рюкзак.
Вроде все влезет. Они еще с Таней ругались: мол, нельзя по этикету к деловому костюму и пальто таскать рюкзак, положено портфель, да и не солидно сорокалетнему мужику бегать с рюкзаком — но Кириллу было пофиг на стиль, а в портфель все это богатство точно не поместилось бы.
— Вы не отчаивайтесь, — сказала тетка на прощание. — Пробуйте еще, вдруг разрешат!
Кирилл опять кивнул и молча вышел в промозглый вечер. Еще тянулся конец февраля, но в воздухе пахло весной. Под ногами чавкало.
В метро он думал, где взять денег на аборт. Шестая неделя, не поздно еще. Опять в кредит влазить. Потому что надо сначала лицензию получать, а потом пробовать. Танька расстроится. Тане уже тридцать восемь. Следующего шанса может и не быть.
На выходе из подземного перехода его обступила небольшая стайка питерпенов. Чумазые попрошайки протягивали ладошки и смотрели жалобно, со слезой. Кирилл привычно их растолкал, отсыпал старшему — лет двенадцати — горсть леденцов, и пошел дальше. В спину ему полетел отборный мат. Правду говорят, что большинство питерпенов попрошайничает не для себя, а какого-нибудь пубера постарше да понаглее. А пуберу не конфеты нужны, ему деньги нужны — на водку и на энергетик.
А по весне, когда теплеет, и девки начинают заголяться, пуберы становятся особенно опасны. Стая пуберов, бегущих за девкой, любого взрослого рвет на куски не задумываясь: инстинкты — страшная сила.
Каждый раз проходя через скверик под домом Кирилл думал о стае пуберов, оккупировавших песочницу и горку на детской площадке, и давал себе клятву купить газовый баллончик — специальный, с натуральным перечным экстрактом, одобренный организацией детозащитников, а лучше два, один себе, второй — Татьяне… Пуберы сегодня были настроены добродушно, из песочницы доносилось довольное гоготание пацанов и веселое повизгивание девок. Начинался сезон брачных игр.
У самого подъезда его встретила Галина Федоровна — пенсионерка с первого этажа, лет эдак семидесяти, лицо как печеное яблоко, в руке вечный пакетик с печеньем и ломтиками хлеба.
— Галина Федоровна, — сказал Кирилл укоризненно. — Ну что вы делаете!
— А что, что я делаю? — заволновалась бабулька. — Я же деточкам, питерпенчикам нашим. Им же голодно, и холодно, в подвале-то.
То ли два, то ли три питерпена — совсем мелких, лет по семь, завелись в подвале дома месяц назад, а гицели из детдома все не могли приехать и забрать.
— Опять на скамейке оставите, — обвинил старушку Кирилл. — А пуберы отберут и на закусь пустят. А потом все тут заблюют. Помните, что в прошлый раз было?
— Ох, Кирюша, миленький, — всплеснула руками Галина Федоровна. — Ну как же их не накормить? Они же плачут по ночам, я же слышу, на первом этаже знаете всегда слышно!
Иллюстрация к рассказу Евгения Краморенко
— Эх, Галина Федоровна… — вздохнул Кирилл. — Ну нельзя же. Все говорят: нельзя их кормить. Неправильно.
Диалог этот с небольшими вариациями повторялся уже в тысячный раз. Бабка была непрошибаема, словно танк.
— Не знаю, как вас, Кирилл, — поджала губы старушенция, — а меня в детстве учили из всех возможных решений выбирать самое доброе, а не самое правильное.
Кирилл предпочел промолчать. В подъезде воняло кошками и детьми. Кто-то из питерпенов нагадил на лестничной клетке. Лифт уже давно сломали пуберы, и на пятый этаж Кирилл поднялся пешком.
Он повернул ключ в замке, дверь распахнулась, и на шею ему бросилась Дашка — полтора метра жизнерадостного энтузиазма с зелеными светящимися глазами.
— Папка пришел! Папка!
Через полторы минуты обнимашек-целовашек Кирилл спустил дочку на пол и, вытащив носовой платок, вытер лицо.
— Как там в школе? — спросил он.
— Ой, нам столько всего задали! — заволновалась Дашка. — А завтра еще контрольная по математике и диктант!
Она ускакала к себе в комнату, а Кирилл снял рюкзак, закрыл глаза и привалился к стене.
Школа для Дашки обходилась в половину его зарплаты. Специальная школа, где девочку будут вечно держать в пятом классе, задавать домашнее, проверять контрольные и диктанты, водить на экскурсии, окружать заботой и любовью — словом, имитировать учебный процесс и обеспечивать счастливое детство.
Навсегда.
Пока не кончатся деньги.
Это длилось уже восемь лет. Нормальный ребенок поступил бы в институт или завел семью. Дашке это не светит. Кирилл любил ее. Любил из последних сил. Как может любить отец дочь, которая никогда не вырастет. Которая до самой смерти останется веселой одиннадцатилетней девчонкой.
Иногда он жалел, что Дашка осталась питерпеном. Если бы она успела повзрослеть — хотя бы на пару лет, стать пубером… Хотя еще неизвестно, что хуже.
В спальне зашевелился и заплакал Глебушек. Кирилл взял годовалого младенца на руки и, мурлыкая колыбельную, пошел на кухню, ставить воду и распаковывать сухую смесь.
Два года назад, когда у Глеба диагностировали синдром инфанта, доктор — высокий и очень худой интеллигент с огромными крестьянскими ладонями — отозвал Кирилла в сторону и сказал негромко: редчайший случай, один на тысячу. Если хотите, я могу дать чуть-чуть эфира. Так многие делают. Совершенно обалдевший Кирилл передал это Тане, и когда до нее дошло, она с визгом вцепилась доктору в волосы. Не смей, верещала она, не смей трогать моего ребенка!
Да поймите же вы, отбивался доктор, он никогда не вырастет! Питерпены, пуберы — их развитие останавливается на определенном этапе, это связано с гормонами, они перестают расти физически, психологически, эмоционально. А Глеб навсегда останется младенцем, мальком, живой агукающей куклой. На что вы его обрекаете? Что это за жизнь?!