отив. Сухощавый, лысоватый, лет за сорок, и бледный, точно из него всю кровь выкачали и заменили молоком. Видно, давно на свободу не ходил. После прогулки он обычно возвращается сытым и красномордым. Что поделать, упырь!
Я приземлился за стол по левую руку от Бедуина. Ник Красавчег — по правую.
Ване наше появление не понравилось, но он смолчал. Булькнул в нутро рюмаху водки, закусил бутербродиком черного хлеба с полукопчёной колбасой и жадно зевнул.
— Чего надо?
— А надо нам, Ванюша, самую малость. Пригони нам со свободы свежего человечка. Ты же слышал, что произошло с Усатым, — ласково так произнес Ник, словно в постель его уговаривал. Тьфу, мерзость какая.
— Здесь все слышали, что мы без ишибаши остались. Но я тут при чём?
— Ваня, не строй из себя жалкого поца. Только ты на свободу, как к себе в сортир, ходишь. Только тебя при возвращении не обыскивают до ануса. Только ты знаешь тайные норы. Стало быть, кто, как не ты, может достать нам свежего человечка, — медленно произнес я.
Так и думал, что он сначала заартачится. Цену себе набивает, скотина. Давно пора ему осиновый кол в сердце вогнать, заразе жадной.
— В последнее время на волю ходить все сложнее стало. Пасут нас по эту и ту сторону забора, — задумчиво произнёс Бедуин.
— Пасут-то пасут, только всё равно норы не закопали. А то закроют проход, стоит только Зелёному и Злому шепнуть. Тогда совсем голодная амба придёт, — намекнул Красавчег.
— Ну, нельзя же так, — разнылся тут же Бедуин. — Я же ничего никому плохого не делал.
— Плохого нет. Только это не по доброте твоей душевной, а потому что наша кровь для тебя — гадость ядовитая. А так, я уверен, ты давно бы всем нам горла поперегрызал. Так что не строй из себя мать Терезу, а добудь нам человечка, — отрезал я его хныканья. — Ты когда на ту сторону идёшь?
— Через два дня собирался.
— Сегодня ночью надо! — приказал Красавчег.
— Но я не могу! Я выпил! Засыплюсь на первой же трубе, — опять расхныкался Бедуин.
— Это твои проблемы, болезный. Идёшь на волю сегодня. Завтра нам нужен человек. К пяти вечера. Приведёшь в Храм, — распорядился я.
— Хорошо, преподобный Крейн, — смирился со своей участью Бедуин.
— И смотри там, чтобы без шуток и выкрутасов, — предупредил Красавчег.
Больше нам нечего делать за столиком. Да и Стеклышко начал нервничать, мерцал, то становился абсолютно прозрачным, то набирал плотность, цвет и объем. Ещё чего протрезвеет окончательно, а у трезвого Димона прескверный характер: ворчит постоянно и занудничает, словно старый дед. И ведь что самое неприятное, собака, всех нас переживёт. Он когда становится стеклянным — молодеет. Так что либо от него всё спиртное прятать да на сухой паек сажать, либо запереть где-нибудь в тюремном подвале до самой старости, чтобы ни капли в рот не попало. Первый способ пробовали, только Димон быстро это непотребство прекратил. Когда друзья-товарищи за ним перестали наблюдать, добрался до бутылки и омолодился. Так что теперь только пожизненное осталось. Но пока терпим и жалеем.
Вернувшись к барной стойке, Красавчег стукнул рюмкой и попросил счёт. Я попытался дотянуться до бумажника, но Ник настоял на том, что за всё заплатит сам.
— Куда мы теперь? — спросил он.
— Надо бы проверить место преступления. Может, остались какие-то следы. Завтра у нас будет новый ишибаши, но за старого надо отплатить, а то и новый долго не проживет, подбрось и выбрось, — предложил я.
— Верно говоришь, — согласился Ник.
— Где Дэнни голову оторвали?
— В районе Вилки. Тут недалеко.
— Я знаю. Пешком пройдёмся.
Мы покинули «Зажигалку». Зелёный добавил градуса и уже пытал взявшимися из воздуха тугими лианами какого-то бедолагу.
— А ты Усатого хорошо знал? — неожиданно спросил меня Ник.
Мы уже находились в двух шагах от Вилки. Так назывался район, где Петровский проспект (одно только название, жалкая грязная улочка) раздваивался и обтекал двухэтажное здание. На первом этаже находился супермаркет «Вилка», где даже ночью, несмотря на запрет властей, можно было купить любое спиртное, второй этаж занимал известный всем бордель «По-пластунски», замаскированный под оружейный магазин. Официально бордельная деятельность была запрещена в городе. Общие законы распространялись и на Большой Исток. Поэтому приходилось маскироваться, чтобы проверяющие комиссии, не знакомые с нашей топонимикой, ничего не заподозрили. А так мы всегда живем по своим внутренним законам.
— По работе часто приходилось общаться. Он приходил ко мне, — задумчиво произнес я, вспоминая Дэнни.
Иллюстрация к рассказу Макса Олина
Усатого привел три года назад Бедуин, когда прежний ишибаши умер от старости. Ему было сорок четыре года. Что поделать, ишибаши в Большом Истоке долго не живут. Дэнни тогда был совсем молодым пареньком, и тридцати ещё не было. Усов он тогда не носил. На свободе бродяжничал и подрабатывал разнорабочим, где что прикажут. Мы предложили ему отличный контракт. Если прослужит десять лет на районе и не умрёт от старости, то выйдёт на свободу богатым человеком. Впрочем, кое о чём мы умолчали. Мало кому довелось дожить до конца контракта…
Усатый был весёлым, беззаботным парнем. Любил жизнь отчаянно. Часто зависал в «Зажигалке», был душой любой компании. И его все любили. Кто же мог убить его? Ещё и таким зверским способом. Тут подумать надо.
— Вот здесь ему и оторвали голову, — Ник показал в сторону фонарного столба.
— Когда это случилось?
— Ночью. Часа в три.
— Что ишибаши мог делать в три часа ночи под этим фонарем? — задался я законным вопросом.
— Может, за опохмелом ходил? — предположил Красавчег.
— Или к девицам заглядывал, — выдал я свою версию. — Но сначала заглянём в «Вилку», может, они что и знают.
Мы заглянули, впрочем, это нам ничего не дало. В «Вилке» никто не видел Дэнни. Он к ним накануне не заглядывал. Стало быть, вариант только один — идти в заведение «По-пластунски». Вероятно, им что-то известно.
Давно я не заглядывал к весёлым девчонкам, с тех пор, как принял сан. Да и с моими способностями не по борделям разгуливать… Я каждого человека вижу как на ладони. Какое тут удовольствие может быть, если я буду знать, о чём размышляет партнёрша во время процесса.
Поднявшись на второй этаж, мы вошли в оружейный магазин. Не обращая внимания на колюще-режущие и огнестрельные игрушки, прошли во внутреннее помещение. Продавец Коля нас, казалось, и не заметил. Узкий коридор, и мы оказались у стойки администратора. Полуголая девица мирно дремала в кресле и не обращала на наше появление внимания, пока Ник не плюхнулся в кресло рядом и не состроил одну из своих обаятельных рож.
— Что вам надо, господа? — спросила тут же проснувшаяся девица, обращаясь к Нику. Потом она заметила меня и разом поскучнела. Преподобный Крейн редкий гость в заведениях подобного типа.
— Убили Усатого Дэнни. Вот хотели бы узнать, не был ли он у вас вчера? — спросил, отвлекая девушку на себя, Красавчег.
— Да, он был у нас.
— С кем отдыхал?
— С Натой Рыжей. Он у нее всё последнее время зависает, — с готовностью доложила девушка.
— И что, он у вас был частый гость? — спросил я.
Девушка отчего-то смутилась, но всё же ответила:
— Да уж… Постоянный. Почти всех перепробовал. Только он подолгу зависает то с одной, то с другой, а в последнее время — с Натой.
Я знаю всех жителей Большого Истока. За долгие годы служения через Храм прошли многие, но сотрудницы увеселительного заведения редко заглядывали ко мне. Предпочитали заботу о душе отложить на потом. Но Нату Рыжую я знал. Вполне приличная девушка, ничем особо не отличающаяся, кроме того, что характер у неё взрывной. Уж если припекло, может воспламенить даже молоко. Но девушка добрая, голову Усатому оторвать не могла. Хотя разгадка этого преступления лежит именно в этом заведении, чувствовал я.
— Мы можем поговорить с Натой?
— Подождите, я спрошу Мамашу Змею.
Конечно, такие дела самостоятельно не решаются. Девушка вскочила с кресла и, подрагивая грудями, упорхнула за портьеру.
Ждать пришлось недолго. Вскоре появилась Мамаша Змея. Дородная женщина в возрасте, раскрашенная, словно балаганный индеец, разодетая в искусственные меха. На груди массивные стеклянные бусы.
— Чем могу вам помочь, преподобный Крейн?
— Я хотел бы поговорить с Натой Рыжей.
— Отчего же не поговорить. Поговорить — это завсегда пожалуйста! — засуетилась Мамаша. — Следуйте за мной.
Она привела нас в маленькую комнатку с диванчиком, стеклянным столиком, на котором лежал незаконченный пасьянс, и двумя креслами.
— Подождите здесь, — попросила Мамаша, потом заметила пасьянс и зашипела как змея. — Вот Касси зараза, опять свое гадание оставила! Будет срать и не убирать, запрещу ей подрабатывать!
Я скривился. По выражению моего лица Мамаша догадалась, что мне неприятно всё это выслушивать, поспешно извинилась и покинула комнату.
Она больше не возвращалась. Ната Рыжая пришла сама. Девице хватило ума нарядиться в более строгую одежду, чем обычно, видно, предупредили, что её ждёт священник.
— Добрый вечер, преподобный, — поздоровалась она.
— И тебе добрый, — кивнул я ей в ответ. Ник осклабился, превращаясь в красавчика. Ната его узнала, видно, приходилось раньше зависать с Красавчегом.
— Что потребовалось преподобному и шерифу от меня? — спросила девушка.
— Ты слышала, что Дэнни Усатому голову оторвали? — спросил я.
— Да. Какой ужас… Как жалко парня. Кто бы мог поднять руку на ишибаши?
Ната Рыжая скуксилась, того и гляди, заплачет. Я взглянул на неё своим особым взглядом и удивился: надо же, не врёт. Все её чувства были искренними. Ната и вправду была очень расстроена смертью ишибаши. С чего бы это?
— Это мы и хотим выяснить. И ты должна нам помочь. Расскажи, как прошел вчера вечер с Дэнни, — ласково попросил Ник Красавчег.