— Джейн, — быстро ответил Чебурашка. — То есть Джейн — псевдоним, а зовут её Валентина Сирень.
— Сирень? Звучит как ещё один псевдоним. Эта ваша Джейн должно быть просто матрёшка.
— Матрёшка! И ещё какая! Она снимается в местной рекламе. Дура дурой, но у мужиков текут слюнки, как у собачек Павлова.
— Она связана контрактом?
— Только рекламным. В большое кино её разве что слепоглухонемой позовёт. Но остальные ещё хуже, поверьте.
Да уж, тут было от чего загрустить. Даже Чебурашка легко просчитал ситуацию, и Алексея вовсе не вдохновляло выступать тем самым слепоглухонемым.
И тут его вдруг озарило. Идея выглядела сумасшедшей, не до конца сформированной, но только на таких и совершают настоящие рывки.
— Вот что. Привезите её ко мне, эту Сирень. Но так чтобы никто не видел, не слышал и не говорил.
— Э, да вы хитрец, как я погляжу, — пригрозил пальцем Чебураша. — Сделаю. Но за скрытность придётся доплатить.
Два часа спустя агент втолкнул в номер закутанную в плащ девицу и протянул Алексею ключ.
— Студия ваша. Весь завтрашний день. Сотрудников не будет. Вокруг парковки, склады, никаких лишних глаз.
Алексей перекинул на счёт агента оговоренный гонорар и тот исчез.
— Что будете пить?
— Мартини!
Вот тем и отличаются маркетологи от социологов. Первые бы указали однозначно на Джейн, вторые, ни на кого конкретно, а между тем, именно из их исследования выходило, что Анна сорвала бы кассу, а Джейн с трудом отобьёт затраты.
Впрочем, не такой уж и дурой она оказалась, скорее барышней целеустремлённой, функциональной, отсекающей всё, что может помешать карьере. Вопросов лишних не задавала, не рассуждала о продаже души и порче искусства, а вечером забралась к Алексею под одеяло.
Телефонный звонок чуть не сорвал кульминацию.
— Дэвушка нужен?
Утром прилетел Вадик с тремя кофрами оборудования. Джейн уже сидела в халатике за столом и пила кофе.
Вадику хватило минуты, чтобы разобраться.
— Чем переделывать профиль, проще снять заново. Не хватает многих эмоций, жестов, движений, скудный лексикон.
— Сделай всё тихо, — попросил Алексей. — Я не хочу до поры светиться.
Он повернулся к Джейн и предупредил:
— До презентации ты должна молчать. Иначе контракт утратит силу.
Получив ключ и девицу, Вадик отчалил. Алексей отправился чистить зубы. Почему у него такое чувство, будто он совершил измену?
— Растворимый кофе, соевое мясо и Джейн, — вот вещи которых мне хотелось бы впредь избегать, — сказал он отражению в зеркале.
На этот раз давали «Женитьбу» Гоголя, которую Алексей помнил по старым экранизациям. Он вдруг почувствовал себя посвящённым, эдаким театральным завсегдатаем. Несколько раз угадал реплики, радуясь как дитя, и даже пришёл к заключению, что Гоголь маскировал под комедии драмы. Очень жизненно, актуально, но совсем не смешно.
Это была драма о кастинге. Закон не позволяет комбинировать профили, приставлять губы Никанора Ивановича к носу Ивана Кузьмича, гильдия киноактёров настаивает на работе с живыми людьми. А с другой стороны не было ничего такого, что хотелось бы пересадить от Джейн Анне. Как впрочем, и наоборот. Каждая из них была по-своему совершенна.
— Вчера вас не было на спектакле.
Неужели он покраснел? Она не заметила.
— Скучали?
— Не особенно. Но я так привыкла к этим встречам, что не сразу сообразила, чем бы заняться.
— Дела. Вы отказались от контракта, и я вынужден искать кого-то ещё.
— И как успехи?
— На вашем фоне все остальные меркнут. Я чувствую себя художником, у которого отобрали краски и холст. Приходится рисовать огрызком карандаша на обёрточной бумаге.
— Графика бывает куда пронзительней картины маслом. Она лаконична. Отсекает всё лишнее. Ненужные красивости…
— Как растворимый кофе? Вот уж где ничего лишнего, — Алексей опять вспомнил Джейн. — Скажите, а вас не напрягают эти вот встречи со спонсорами?
— Я раньше подрабатывала в службе эскорта. Привыкла. Знаете, мы ведь не сразу выбились в профессионалы. И до сих пор вынуждены сами накладывать грим, подбирать костюмы, вместе делаем декорации и собираем по знакомым реквизит. Режиссируем по очереди. Просто средневековая бродячая труппа. Артель. А раньше приходилось подрабатывать, чтобы держаться наплаву.
Кажется, она приоткрылась немного. Сосем чуть-чуть.
— А я ведь тоже начинал как любитель, — признался он. — С перешивки старых лент. Конечно, создать на их основе нормальную матрицу невозможно чисто технически. Актёров уже нет в живых, профиль приходилось сильно разбавлять синтетикой. Паллиатив. И всё же нам удалось. Самара слезам не верит, и Екатеринбург не верит, а уж как слезам не верит Казань… это надо было видеть!
— Волго-камский федеральный мегаполис, — бросила Анна.
— Что? Да, с названиями теперь не очень. Потом мы взялись за Штирлица. Внедряли его то в ЦРУ, то в Ми-6, то в Моссад. Кстати, с Моссадом получилось удачно. Мы сделали кассу в самом Израиле, как ни странно. Денег хватило, чтобы перейти к серьёзным проектам. Так мы стали профессионалами.
Всё впустую. Откровения не помогли. Как всегда она провела с ним оговоренный час и ни минутой больше.
Телефон он на этот раз опередил. Злой был, вот и опередил. Метнулся к столику коброй и, запихивая аппарат в холодильник, радовался как выигравший войну полководец.
Победы над телефоном оказалось, однако, мало для душевного равновесия. Он попытался почитать Горького и бросил. Затем бросил Гюго и Золя. Когда сама жизнь — драма, как-то не до написанных пьес.
— Серёга, мне нужен драматург.
— Не вопрос. Просмотри резюме в агентстве и выбери, который из них подходит. А я пока досплю с твоего позволения.
— Слушай, мне не нужен человек, который пишет о себе, что он драматург. Мне нужен тот, кого драматургом считают другие.
— Театров нет, нет и драматургов.
— Повертись среди богемы, тусовки.
— У меня ориентация не та, чтобы в этот вертеп соваться.
— Ну, ты уж пересиль себя как-нибудь. Ты среди нас единственный, кто в этом понимает хоть что-то. Мне нужен кто-нибудь вроде Бернарда Шоу. Вот это вот э-э… в русской манере.
— Дом разбитых сердец? Старьё!
— Классика. Слушай, мне просто не подходит постмодернизм, актуальное искусство, эксперимент, абсурд, не нужна политическая сатира, гротеск и всё прочее в этом духе. Обычная драма, простые люди, запутанные отношения, скелеты в шкафах. Короче, вертись, как хочешь, но найди мне лучшего.
Чебурашка пил дармовое пиво и казалось готов был высосать целую бочку.
— Я так понимаю, вы берётесь за разную работёнку?
— Если кого-то пришить, то это не ко мне, — хохотнул агент. Да, он определённо играл «грязного Гарри».
— Мне нужно пустить слух.
— Я распускаю лучшие из них!
На этот раз Анна на сцене не появилась. Алексей заглянул в программку и убедился, что её нет в составе. Вот что значит работать без подготовки. Расслабился. Он даже не стал досматривать постановку, ушёл, и бродил потом три часа по старому городу, надеясь переждать телефон.
— Рота, подъём!
— Обломайся, Лёш, я в Париже, а здесь ещё вечер. Люди гуляют по бульварам, целуются, пьют вино, слушают уличных музыкантов. Жизнь!
— Что ты делаешь в Париже?
— Ты просил найти лучшего, а лучшие все здесь.
— Ах, да. И как успехи?
— Всё пучком. Клиента отправлю завтра же прямым рейсом.
— Встречу. Спасибо, брат, удружил. Кто он?
— Гений.
— Ладно. Ты можешь купить мне театр?
— С ума сошёл? Какой ещё театр?
— Большой.
— О’кей. Скинь размеры, насколько большой тебе требуется, я закажу тотчас.
— Так себе шутка.
— Лёша, ты вроде собрался заняться драмой, я не ошибся? Я тут драматурга искал, а не балетмейстера. А Большой театр, он к твоему сведению, когда-то был оперным и балетным. Но это всё в прошлом. Теперь там конгресс-центр. Если тебе нужно партийный съезд провести или экономический форум, то самое то.
— Всё что мне нужно, это красивая дореволюционная коробка с историей.
— Кладбище, — произнёс гений полушёпотом, провёл рукой, как проводят все демиурги, и замолчал, ожидая, по-видимому, уже сейчас бурных аплодисментов и шороха лавровых листьев.
— Кладбище? Отлично. Прямо на сцене?
— Да. Декорации подойдут самые примитивные. Кресты, оградки, деревья. Но там обязательно должна быть аллея и лавочки.
— Так.
— На кладбище приходят люди.
— Люди.
— Да. Они навещают усопших родственников.
— Поразительно!
— Я вижу, вы не в восторге от идеи, — насупился гений.
— Ну, что вы. Дурная привычка к немотивированному сарказму. Продолжайте, прошу вас.
— А то смотрите, — обиделся гений. — Мне-то не трудно. Могу написать про групповой секс рабочих на рыборазделочной фабрике. Кровавые потроха, чешуя, потные переплетающиеся тела… дисковая пила в сантиметре от пальцев.
— Нет, нет, мне нужно что-то более консервативное. Вот что. Давайте-ка я ещё раз поясню. Мы сняли вам номер, там есть компьютер, можете заказать еду, выпивку. Сейчас вы пойдёте туда и напишете то, что хотите, к чему лежит душа, то, что мечтали создать всю жизнь. Я не собираюсь вмешиваться в творчество, советовать, править, вообще не буду заглядывать к вам. Но прежде я хочу, так сказать, оценить фронт работ.
— Всё к чему лежит душа?
— Самое сокровенное.
— Актов будет пять. Но фактически получится один большой акт, перебитый длинными паузами. Никаких антрактов. Персонажи во время пауз будут сидеть на скамейках и молчать. А дни будут меняться посреди актов, проходом через кладбище группы работников с лопатами. Это будет своего рода антитеза парада масок комедии дель арте. Не маски — мрачные злые физиономии кладбищенской мафии.
Алексей кивнул.
— Ну, так вот. Диалоги персонажей как бы перетекают из одного дня в другой. Все эти люди словно не чувствуют времени. На кладбище время остановилось!