– В каком измерении? – человек-птица улыбается.
– А ты лучше должен знать, – хитро щурится пьяненький уже Виталий Константинович, – я ведь твои крылья вижу. Никто не видит, а я вижу. Вот я и подумал, что в одном мы с тобой измерении одной ногой, и крылья у тебя там открываются. А?..
Нет, ни Настасья Филипповна, ни Валерий Константинович. Мальчишки. Трое. Покосились на него и прошли мимо. С удочками, они принялись с парапета заглядывать вниз. Один размахнулся и закинул удочку. Опять все свесили головы.
Человек-птица напряжённо вытянул шею. И подойти к ним боязно – испугаются и сорвутся ещё, и страшно за них – только оступись и костей не соберёшь. Нет, поднимаются. На удочке болтается вертолёт со сломанной вертушкой.
Ушли…
Человек отвернулся и принялся опять смотреть на горизонт. В этом районе горизонт можно увидеть лишь отсюда, с его крыши. С соседней – лишь городской музей. С другой – новую десятиэтажку. Со следующей – перспектива намечается, намечается и обрывается у стены старого металлургического комбината. Но и уходить из города ему особенно не хотелось. Там, за городом, он совсем один. Впрочем, как и здесь. Говорят, он один такой. Летун.
Никто не знает, почему он летает. Крутят у виска. Но в психиатрическую лечебницу тоже не берут. Он улыбнулся.
Тогда жена их вызвала. Они стояли внизу и смотрели, как он слетел с крыши, покружил, прошёл босиком по перилам балкона второго этажа и сел на перилах, скрестив руки на груди.
– Это вы живёте в сто четвёртой? – крикнул ему человек в белом комбинезоне, останавливаясь напротив.
– Я.
– Вы Алёхин Олег Павлович, две тысячи тридцать восьмого года рождения?
– Да, это я.
– Спуститесь к нам. Сидеть на перилах опасно.
– Для меня нет. Вы ведь видели сами.
– Да-да, мы видели. Вы бы всё-таки спустились.
– Зачем? Вы и теперь считаете, что я ваш пациент?
– Нет! Вы совершенно нормальный человек. Это видно сразу.
В толпе, собравшейся у подъезда, послышался смех. Но какой-то голос оборвал их:
– Вы ведь видели, он и правда летает…
Человек-птица сидел на чужом балконе долго, потом на глазах у всех перешёл на другой балкон, перелетел на крышу соседнего дома.
– Скажите, милейший, как вы это делаете? – кричал доктор.
– Не знаю, – доносился голос с пожарной лестницы девятиэтажки.
– Ваша левитация… она от рождения? – мужик в белом комбинезоне никак не мог успокоиться. – Что вы делаете, чтобы взлететь? Медитируете? – следил он глазами за человеком-птицей.
– Нет. Не от рождения. Не знаю, кажется, нет. Не пробовал!
– То есть как?
– Крыльев не было.
– А теперь, значит, есть?
– А теперь есть.
– И какие они?
– Серые, в чёрную рябь.
– Серые, в чёрную рябь, – озадаченно повторил медик, следя глазами за летуном, медленно кружащим над детской площадкой. – Вы слышали?
Но зевак вокруг заметно поубавилось.
– Какие они, эти крылья? – не успокаивался никак врач. – Вернее, на чьи похожи? Почему мы их не видим?! Вы вот, вы их видите? – спросил он у мужчины, курившего на балконе.
Стало уже темно, и виден был лишь огонёк его сигареты. Но мужчина не ответил и ушёл, шумно прикрыв дверь.
– Строением похожи на крылья совы, – отвечал почти невидимый теперь человек-птица, – с длинными, загнутыми на концах мягкими перьями. Совершенно бесшумны.
Он говорил временами совсем близко, неслышно приближаясь, обдавая теплом больших крыльев, и поднимался вновь на безопасное расстояние, усаживаясь на карниз открытого окна на третьем этаже. И тогда был виден его силуэт. Хозяева растерянно следили за ним из глубины комнаты.
– Это бред, бред, бред, – голос мужчины в белом комбинезоне в замешательстве раздавался снизу из темноты. – Не, мужики, я так больше не могу, мне самому впору на носилки… крылья совы, с загнутыми на концах мягкими перьями… Не, ну, он ведь летает! Летает, гад! Нет, ты видел?!
Голоса стихли.
Машины внизу уехали.
С женой они развелись через три месяца. Птице осталась квартира на девятом этаже. Сто четвёртая. Квартира его родителей…
Человек-птица подошёл к краю крыши и скользнул вниз. Скользнул с той стороны дома, где его никто не мог заметить случайным взглядом. Торец здания, обращённый к соседнему дому. Тело тяжело падало, набирая скорость. Серые, в чёрную рябь крылья, сложенные за спиной, долго не раскрывались, словно хозяин забыл про них. Но вот раскрылись, человек легко поднялся вверх, миновал крышу и полетел навстречу начинавшемуся утру… Перевернувшись несколько раз вокруг себя, ухнув сильно вниз, почти до земли, летел, касаясь руками желтушной сурепки, высокой пижмы, вдыхая её горький полынный дух. Вывернувшись и поднявшись высоко, так высоко, что замёрз, он ещё раз оглянулся на жёлтый зрачок солнца. И стал возвращаться…
Он чуть наклонил голову и спрыгнул на пол. Щёлкнул чайник. Значит, Нонна уже пришла. Они познакомились спустя год после развода. Нонна. Имя ему не нравилось, и он звал её Эн.
– Почему Эн? – удивилась она тогда.
– Девушка на букву эн, – улыбнулся он.
– Тебе не нравится моё имя, – обиделась она.
– Зато мне нравишься ты, – рассмеялся он.
Она появилась как-то ночью на крыше. На шпильках, в вечернем платье и пьяная. С бутылкой виски в руке и потёками туши на лице. Взобравшись на парапет крыши, она пошла по нему, покачивая раскинутыми руками.
Олег спал, привалившись к нагревшейся за день трубе, он часто засыпал на крыше, чтобы не пропустить рассвет. Проснулся от шагов. Брызнула осколками бутылка. Оказавшись рядом, Птица стянул девицу с парапета на себя. Она начала пинаться и махать руками. Заехала ему в скулу, укусила в плечо, воткнула шпильку в босую ногу. Он разозлился и влепил ей пощёчину. Не сильно. Девица задохнулась от возмущения и громко икнула. Олег поставил её аккуратно на ноги и, пользуясь затишьем, отошёл.
Она выкрикнула ему в спину пару лозунгов про мужиков, козлов и гадов, перемешала всё это неумело с матами. Упала и отключилась.
Олег некоторое время стоял над ней, изучая бледное лицо. На вид ей было лет тридцать. В плюсы он отнёс заплаканное, очень грустное лицо и простое облегающее платье. В свете фонаря, качавшегося над входом на чердак, цвет он определил, как шоколад или жжёный сахар. Туда же, в плюсы, отнёс шпильки, потому что от её ног с тонкими лодыжками не мог оторвать глаз. В минусы пошло всё остальное.
Олег вздохнул и, взяв девицу на руки, неуверенно шагнул в темноту с крыши – с такой ношей он ещё не летал. Жена боялась и не верила ему, как он её ни звал. А этой было всё равно. Пьяная, она, очнувшись, лишь зажмурилась и опять отключилась.
На следующий день, придя в себя и увидев его стоявшим в оконной раме, Нонна не удивилась. А он не удивился этому – они жили в одном доме и видели друг друга раньше…
– Ну, как рассвет? Наступил? – Эн в шортах и короткой майке варила кофе на плите. – А ты опять опоздаешь.
Олег прошёл в комнату.
Эн задумчиво брякала ложкой, размешивая сахар, и смотрела ему в спину. Ну да, он не разговаривает по утрам. Да, она знает, что он не любит, когда говорят очевидное. Да, она знает, что сходя со своей крыши, он делается мрачнее и мрачнее с каждой минутой. И отвернулась к окну.
– Извини, – он оказался за спиной неслышно, потёрся щекой о щёку, – ты же всё знаешь. Как мама?
– Плохо.
– Я найду деньги.
Эн замотала головой.
– Ты не должен.
– Да, наверное, не должен, – мягко ответил он.
Матери Нонны требовалась операция по пересадке почки.
И, проверяя мелочь в карманах джинсов, ключи, он вышел. Крыльев не было. На земле их не было никогда. «Я, может быть, в другом измерении одной ногой», – вспомнил он слова Валерия Константиновича и усмехнулся.
Институт Аномалий занимал два этажа в большом здании лаборатории по химическому анализу металлов при комбинате. Образовался этот новомодный пузырь совсем недавно, года два назад, когда страницы газет заполонили известия о появлении инопланетян то тут, то там, о всевозможных аномалиях и странностях. И грозил в ближайшем времени с треском лопнуть, потому что финансировать его никто не желал.
Иллюстрация к рассказу Макса Олина
– Ты только подумай, Олежка, – вкрадчиво говорил Коля Абрамцев, бывший одноклассник Алёхина, который теперь откликался только на Николая Вениаминовича, – мы же с тобой можем на областное финансирование выйти.
Он пригласил Олега через неделю после нашумевшей статьи о его полёте над машиной из психушки.
– Кто ко мне только не приходит: и знахарки, и колдуньи в десятом поколении, и шаманы, свидетели и контактёры. Но ты-то… – он помялся, подбирая слово, – ты настоящий, Олежек. Покажи мне свои крылья, а?
Тогда Олег долго объяснял, что нет на земле у него крыльев. Что не знает, почему их нет, что это странная и непонятная для него самого вещь, и он был бы рад, если бы кто-нибудь объяснил, что да почему. Абрамцев не поверил ему тогда и, разочарованно вздыхая, отпустил. Но «приглядывать» за ним не перестал. «Мало ли какая ситуёвина у О лежки нарисуется…»
Тем временем рассказы очевидцев о странных августовских миражах в небе над городом стали появляться в газетах, по телевизору. Рассказчики все были – будто сплошь пациенты жёлтого обшарпанного учреждения на горе, за городом. Или это специально делалось, чтобы не сеять лишнюю панику. Но одна девушка, коротко упомянувшая, что да, миражи над городом в августе она наблюдает вот уже три года, на вопрос газетчика о том, что именно она видит, пожала плечами и резко ответила:
– Колонны, вроде как, замок… но не знаю… – и вдруг выпалила: – Лучше бы вы занялись вопросом, что вызывает подобные галлюцинации у населения города. И именно в августе. Какой гадостью нас травит любимое градообразующее предприятие?..
На этом месте журналист потерял к ней интерес.
А Алёхин рассмеялся впервые за долгое время. И забыл про девушку.