— Тише, тише. Ты с Яэль говорила?
— Конечно, — из горла Далит вырвался прерывистый, похожий на кашель, смех. — Ну, что… Пригрозила переехать в общежитие. Стыдно ей, видите ли… А, забудь. — Она скрипнула зубами. — Дальше. Санкторий. Лиам, ну ты же взрослый, ты-то хоть понимаешь, что это бред? Если бы на самом деле существовал некий заповедник героев — туда бы водили экскурсии, организовали бы круглосуточную трансляцию, как минимум.
— Но есть видео… — осторожно возразил Лиам.
— Загримировали пару дурачков, родственникам заплатили — вот и вся недолга, — зло отмахнулась Далит. — Ты бы видел, как дети в октябре на Чёрный парад лица раскрасили. От мёртвых нипочём не отличишь! Боже мой, ну ведь видно, что белыми нитками…
— Он есть, — тихо отозвался Лиам. — Это такой очень стыдный рай. Но он есть.
— Ты там был? — взвилась Далит.
— Нет. Но отец говорил, что это правда, — Лиам нахмурился. — Говорил, что в Санкторий лучше просто верить, чем быть там. А в его словах я сомневаться не могу.
Ох, как хорошо Далит знала этот взгляд. Верую, ибо абсурдно. Верую, ибо сказали.
Тут уж или ругаться — вдрызг, может, и навсегда, — или…
— А где вы собираетесь строить платформу? — спросила она, неловко улыбнувшись.
— На Западном шельфе, — просиял Лиам. — Хочешь, чертежи покажу?
4
— Ты ведь не спишь. Притворяешься. А я вот возьму и не буду ругаться, — пружины кровати заскрипели. — Так, расскажу тебе немного про папу. У тебя весь вечер песня играла про красивую смерть — так вот. Не бывает она красивой, Элька.
Ровное, размеренное дыхание дочери — может, и вправду спит? На изголовье кровати — алый, дрожащий отблеск света аварийной лампочки.
— Нам по семнадцать было, когда мы познакомились. На военных сборах, где же ещё. Я тогда ещё не знала, кем хочу быть и хочу ли быть вообще. А Нир собирался в инженерный институт — это я настояла, чтобы он в действующую армию записался. Ныла, что тебе будет стыдно за отца-гражданского, что мы так двадцать лет жилого модуля не дождёмся…
Ну и улетел. Я радовалась чуть ли не больше, чем на свадьбе. Знаешь, тогда все с ума сходили с фильма про Тельму и Якира. Ты этот бред не видела, наверное… Там про то, как к суровой красавице-санитарке сватался тунеядец-художник, а она его на смех подняла. Он быстренько слетал на войну, стал сержантом, вернулся домой — а она его у дверей космопорта ждала в белом платье. Что? Это про Мару и Эйрана? Пересняли, значит. Всё равно — бред.
Молчание. Чьи-то торопливые шаги за стеной — пять минут до комендантского часа.
— Когда я получила сообщение о смерти — даже не особо расстроилась. Ну, поплакала, конечно… Значит, Санкторий. Значит, будем видеться раз в год. Я в белом платье — а то! — буду под ручку с Ниром разгуливать, а потом тебя выращу и отправлюсь на войну. Быстренько там сдохну — и мы опять будем вместе.
Только не взяли его в Санкторий. Там, на Шамморе, и закопали. Да, в землю, по старинке. Это у нас кремируют, потому что хоронить негде, а там земли много…
Я до последнего думала, что это ошибка. Думала, прилечу на Шаммору, а там мне скажут, что командир всё перепутал, и Нир в Санкторий загорает. Чёрта с два. Суперинтендант меня провёл в морг, показал закрытый гроб, сказал, чтобы к завтрашнему вечеру его здесь не было — мол, договаривайся сама с местными, как заплатишь, так и закопают. И ушёл.
А я в белом платье.
Нет, конечно, растерялась. Потом поняла — раз не вышло как у Тельмы и Якира, значит, будет, как у Леи и Давида. Хоть попрощаюсь. Знаешь, эти гробы очень хорошо закрывают. Полночи провозилась, ногти в кровь содрала. Но — открыла. Хотела поцеловать в холодные губы… Губ-то, зараза, и не было. Сказали же — прямое попадание. И я таращилась на это гнилое месиво, и понимала, слишком медленно и слишком поздно: вот это и есть смерть. Это насовсем. Это не таинство, не жертва, а корм для чернозёма. И Святой Матери-Родины, конечно, ей-то всегда мало.
А квартиру дали, да. Мёртвые — надёжная валюта.
Глаза Яэль напряжённо всматривались в темноту.
— Ты подумай, дочка. Просто подумай. Жить хорошо, правда.
5
Весна здесь, на средних ярусах Бейт-Джалы, не особо отличалась от зимы — тот же ровный электрический свет, то же расписание занятий. Но что-то такое, видимо, витало в воздухе — матери Яэлькиных одноклассников чуть ли не каждый день поджидали Далит на выходе из школы. Жаловались на своих жутких, невозможных детей. Не хотят учиться. Грубят. Прокалывают уши, носы и бог знает, что ещё. Дни напролёт пропадают на заброшенном сорок шестом ярусе. Вот вам, геверет Харэль, повезло с дочерью…
Далит кивала, улыбалась. А хотелось волком выть.
Яэль прилежно училась. Не тратила время на гулянки. Не воровала деньги, не курила, не устраивала подростковые истерики.
Просто считала дни до собственной смерти во имя Родины.
Далит плакала, глядя на руки дочери — нежная кожа в ожогах и ссадинах, тонкие пальцы со сбитыми костяшками, с обломанными ногтями. А Яэль только улыбалась со снисходительной жалостью взрослого — ну что же ты, мама, никак не поймёшь?
Лиама доводилось видеть редко. Там, на строительстве платформы, не было выходных и отпусков. Но всякий раз, когда Далит уже укреплялась в мысли о том, что Лиам наконец-то нашёл себе загорелую деву морскую вместо вечно заплаканной, полуседой бледной немочи — он возвращался.
— Ну за что она так со мной? Знает же, я для неё и жизни не пожалею. Ну чего ей не хватает? Чего?
В сотый, в тысячный раз — об одном. Потому что больше — некому.
— Да ничего ей не надо, — тихо отозвался Лиам. — Это судьба, понимаешь? Рок. Фатум. То, чего нельзя изменить. Такой уж у неё путь. Но тебе же не обязательно… вместе с ней.
— Не обязательно… — эхом отозвалась Далит.
— Поезжай со мной, — выдохнул он — как в омут с головой. — Яэль уже взрослая. Она справится. А мы могли бы… Там хорошо, ты же знаешь. Море прямо под окнами. Ты наконец-то отдохнёшь. Если захочешь — найдём тебе работу, а не захочешь, так и не надо. Знаешь… мы ведь и детей бы завести могли. Нет, правда!
Другие дети. Загорелые, ловкие, сильные. Которые рассмеются в лицо любому вербовщику. Которых не нужно будет у смерти выцарапывать.
И солнце на волнах.
— Нет, — Далит спрятала лицо в ладонях. — Не могу я её оставить. Не могу.
— Понятно, — голос Лиама не дрогнул. — Я подожду. Сколько надо, столько и буду ждать.
6
Не так уж и страшно здесь было, на нижних ярусах. Никаких тебе толп озверевших мутантов, которыми так любят пугать дочек благонравные мамы девяностых ярусов. То же, что и везде. Стоптанные ступени, понуро обвисшие на стенах провода, устало-безразличные лица, тусклый неон указателей.
Только воздух — какой-то кисловатый, неприятный. И солнце — так далеко…
Ничего. И здесь живут.
Далит брезгливо поморщилась, зацепившись рукавом за створку двери бара. Было что-то нелепое, опереточное в таком выборе места встречи. Но — а где ещё?
Ногти впились в ладонь. Поздно уже рефлексировать. Иди. Покупай.
Вот он. О да, этот подойдёт. Светлые волосы, серые глаза в пол-лица, подтянутая, мускулистая фигура.
Хороший самец.
Далит присела рядом, упёршись взглядом в запылённый пол.
— Что ж, будем знакомы, Марк, — губы искривились в жалкой, неестественной усмешке. — Ну, в общем… всё, как условились. Вот документы на обмен. Восьмидесятый ярус, восточный сектор. Очень хороший модуль, действительно, там минут десять до солнечной зоны. Я очень долго выбирала, думала, дочке на свадьбу…
Она прикусила губу.
Господи, кому я это говорю?!
Парень, аккуратно разложив документы на грязной, изрезанной перочинными ножами столешнице, принялся водить пальцем по строчкам. Далит затаила дыхание.
— Крохотная конурка-то, — проговорил он наконец. — Десять квадратов.
Сердце ухнуло куда-то вниз.
— Но ведь…
— Да нормально всё, эт я так… — Марк смущённо улыбнулся. — Я ж не для себя. Сестрёнка у меня умненькая, не то что я. Нечего ей здесь гнить, на восемнадцатом.
Далит рассеянно кивнула. Хотелось вскочить из-за стола, выхватить документы из рук мальчишки, и бежать, бежать, не разбирая дороги, ломая каблуки о выщербленные ржавые стыки пола. Потому что — ну ведь невозможно так! Нельзя!
Руки всё делали сами. Руки расстегнули сумку, достали фотографию Яэль, протянули её Марку.
— Симпатичная, — парень удивлённо поднял глаза. — Я бы и так…
— Так — не надо, — сухо сказала Далит. — С меня — модуль. С тебя — …
— Знаю, — Марк залился краской.
— Что — знаешь? — зло выкрикнула Далит — и голос сорвался в невнятный шёпот. — Она должна быть счастливой, ясно? Самой счастливой дурой на свете. Ты ведь сможешь, а? Так, чтобы она обо всём забыла, кроме твоей рожи?
Он медленно побрёл к выходу. Высокий, широкоплечий. И вроде бы не совсем сволочь.
— Марк!
Он обернулся, каким-то чудом уловив её шёпот в гуле пьяных голосов.
— Не обижай её. Пожалуйста.
…Яэль вернулась чуть позже обычного. Бросила у порога сумку со снаряжением. Замерла перед зеркалом, не замечая тяжёлого, ждущего взгляда матери. За ужином вскользь, невзначай, отводя глаза, спросила — а нельзя ли на эти выходные к знакомой, с ночёвкой… Можно. Конечно, можно.
Руки всё делали сами. Разливали чай. Разглаживали идеально ровную скатерть. Украдкой смахивали злые, кипучие слёзы.
Да, она потом узнает. Да, конечно, не простит. Но будет жить. Только бы получилось.
7
Нет, грязь к ней не приставала.
Они стояли у порога, держась за руки. Почти неотличимые друг от друга — стройные, сероглазые, в одинаковых чёрных комбинезонах с эмблемой добровольческой группы на рукаве…
И — неприлично счастливые.
— Мам, ну почему ты плачешь? Я ведь ни капельки не сержусь! Марк мне всё рассказал. Если бы не ты, мы бы не встретились.