И вдруг вижу, где именно вибрации усиливаются, где напряжение нарастает. Нити вытягиваются как патока и кое-где лопаются, точно гитарные струны. Это что же, значит, и прорыв следующий там будет? Не близко. По грубой прикидке — северная часть Парижа. Восемнадцатый округ или Клиши. Непонятно только, опять толпой фрицы полезут или обычный труп вынесет…
— Поймёшь, — сказал Чудо-в-перьях.
И умер. Окончательно умер.
— Машину, — говорю в микрофон. — Автоколонну на Париж готовьте. Ещё один прорыв там будет.
Голос едва не дрожит. Поднимаюсь медленно на ноги. А вот они дрожат, не слушаются почти. Украдкой вскользь себя осматриваю, не вырос ли мех часом, не выползают ли когти из-под пальцев? Нет, облик человеческий сохранился. Но и способность линии видеть не пропала. Значит, передал он мне силу свою.
Махалыч подошёл сзади, приобнял, утешая. Ни слова не сказал, мол, не кори себя, девочка, мол, не предательство это было вовсе, а жертва великая, ради всеобщего блага жертва. Добрый он мужик, Махалыч. Добрый и понятливый. Лет бы двадцать сбросить да побрить хорошенько.
Да только засунул бы ты свои утешения куда поглубже. Ведь это вы меня, в сущности, предали. Вы все. И босс, и ты, Махалыч, и мальчишки-эксперты, и те эксперты, что с бородой. Сперва выперли из коллектива, в объятия уродца бросили, а потом, только я к нему привязалась, и его забрали, да моей же рукой прикончили. Не прощу я вам Чуда-в-перьях, ни за что не прощу.
Но и службы покуда никто не отменял. Поправляю бейсболку, выравниваю эмблему Корпуса, поднимаю полицейский дробовик. Передёргиваю картинно.
— Поехали!