Не будучи поклонником этого жанра, я тем не менее позволил себе несколько слов в его защиту: напомнил моему чересчур уж практичному другу об аллегориях, о пользе сказок, о заложенной в них скрытой морали.
— Поздравляю, Ватсон, вы только что блестяще подтвердили мою версию этого преступления.
Я вытаращил глаза.
— Читайте, — на этот раз Холмс протянул мне распечатанное письмо:
Дорогой мистер Холмс!
Будучи немало наслышан о деяниях великого частного сыщика и любителя всяческих трудноразрешимых и вовсе неразрешимых загадок, решился Вас побеспокоить.
Вознамерившись составить книгу для детей, я перечитал сборник русских народных сказок собранных г-ном Александром Николаевичем Афанасьевым и с удивлением обнаружил, что одна из них совершенно выбивается из ряда всех себе подобных. Увы, я не в силах с определенностью сформулировать, чем именно не понравилась мне сия история, за которой чудится нечто странное и загадочное, если не зловещее, хотя мотивировать своего неясного ощущения никоим образом не могу.
В меру сил и способностей переложив текст вышеупомянутой сказки на английский язык, присовокупляю его к письму в надежде, что Ваш светлый разум сумеет рассеять сумрак моих туманных домыслов.
Примите уверения в совершеннейшем к Вам почтении,
Я был потрясен. Холмс, всегда с такой щепетильностью подходивший к выбору подлежащих расследованию преступлений — и вдруг заинтересовался подобной безделицей!
По своему обыкновению Холмс не замедлил ответить на невысказанный вопрос.
— Вы неправы, Ватсон. Во-первых, кому еще браться за подобное дело, как не нам, живущим на Пекарской улице! Во-вторых, убийство — далеко не пустяк.
— Убийство… колобка?
— Мой дорогой друг, — улыбнулся Холмс. — Разве не вы только что, столь страстно защищая сказки, вспоминали об аллегории?
— Да, — согласился я, — но какая может быть аллегория в том, что крестьянка испекла колобок?
— Вы абсолютно правы, никакой: начало нашей истории более чем реалистично, зато продолжение… Если бы дело происходило не двести-триста лет назад, а сейчас, то при вскрытии трупа…
— Трупа? — переспросил я, уже окончательно запутавшись.
— Ну, разумеется, — невозмутимо парировал Холмс. — Это же элементарно, Ватсон! В документе четко сказано: крестьянка с трудом наскребла муки, чтобы испечь хлеб. Что это, по-вашему, означает?
— Рискну предположить, что крестьяне испытывали крайнюю нужду.
— То есть попросту голодали. Итак, голодная крестьянка испекла колобок, положила его на окно, чтобы остудить и, вероятно, вышла по каким-то хозяйственным делам. Что делает в это время крестьянин? Пожирает взглядом румяный колобок, вдыхает его аромат, наконец, не выдерживает и съедает, не дождавшись супруги. А теперь представьте, Ватсон, изможденную голодом женщину, которая вместо свежеиспеченного хлеба получила на ужин сочиненную мужем небылицу.
— Небылицу?
Холм придвинул рукопись:
— «Колобок полежал-полежал, да вдруг и покатился — с окна на лавку, с лавки на пол, по полу да к дверям, перепрыгнул через порог в сени, из сеней на крыльцо, с крыльца на двор, со двора за ворота, дальше и дальше…»
— Каково? — продолжал он, поднимая глаза. — Неудивительно, что рука крестьянки сама собой потянулась к ухвату! Совершенно уверен: кроме расколотого черепа, на костях убитого наверняка остались следы ножа. Разделочного ножа, Ватсон!
— О Боже, Холмс, неужели!
— Увы, мой друг, увы, — Холмс сокрушенно покачал головой. — Дикая голодная Россия…
Я мгновенно представил себе бесконечные снега, лютую стужу… До сих пор никому еще не удавалось постичь загадочную русскую душу! А в особенности душу русской крестьянки, которая, как писал один их поэт, «…коня на скаку остановит, в горящую избу войдет…»
— А вот дальше, Ватсон, и начинается самое интересное, — Холмс опять заглянул в документ. — Кто такие, по-вашему, Заяц, Волк, Медведь и Лиса?
— Э-э…
— Заяц и Волк, мой дорогой друг, по всей видимости, соседи, которые спустя время хватились старика. Медведь, скорее всего, представитель местной полиции — урядник. Или что-то в этом роде. Всех троих крестьянке не составило труда обвести вокруг пальца. А вот Лису… Провести следователя убийце не удалось. Он заставил ее повторить показания несколько раз и, вероятно, на чем-то все же подловил. Вот она аллегория, Ватсон:
— «Спасибо, Колобок! Славная песенка, еще бы послушала! Сядь-ка на мой язычок да пропой в последний разок», — сказала Лиса и высунула свой язык; колобок сдуру прыг ей на язык, а лиса — ам его! и скушала».
— Постойте, Холмс, но если уж говорит об аналогиях, то Лиса, насколько мне известно…
— Не забывайте, Ватсон, что перед нами русская сказка. Лиса там является символом хитрости. Так что с аналогией здесь все в порядке, нарушение заключается совсем в другом.
— И в чем же?
Холм откинулся в кресле.
— Будь мистер Игнатьев специалистом в этой области, то сразу бы сообразил, почему, как он выразился, история «выбивается из себе подобных».
Я был весь внимание.
— Перед нами завуалированный рассказ об убийстве и его расследовании. Начало относится к так называемым бытовым сказкам, продолжение — к сказкам о животных. Явное нарушение канона. Встает вопрос, кому и с какой целью понадобилось создавать подобную мистификацию? Крайне интересно. Правда, не уверен, что в России найдется человек, способный… — на мгновение Холмс задумался. — Впрочем, постойте, кажется, один приличный следователь там все же имеется — некто мистер Фандорин…
Теперь, после объяснений моего гениального друга, все встало на свои места. А я в очередной раз убедился в собственной тупости: ведь мы с Холмсом читали один и тот же документ! Неужели я никогда так и не научусь применять на практике его знаменитый дедуктивный метод?
— Знаете, что я вам посоветую, Ватсон? Не публикуйте эту историю: одно дело — частное расследование и совсем другое… Никогда не покушайтесь на великий памятник словесности! — Холмс взглянул на часы. — Если мы чуть-чуть поторопимся, то, пожалуй, еще успеем в оперу. Мадам X как раз сегодня дает концерт…
Татьяна Адаменко16 октября 1987 г.
Огонь свидетель
— Вот что бывает, если подмастерье-первогодок берется за заклинания третьего уровня, — со вздохом произнес чародей Себастиан Моран, глядя на горку пепла на полу. Прорезавшие его смуглое лицо морщины делали Морана почти стариком, намного старше его сорока лет.
— Да… ужасный несчастный случай, — отозвался сэр Чарльз Роуэн, внимательно рассматривая рабочий кабинет мага. В нем, за исключением вышеупомянутой кучки пепла, царил идеальный порядок: восходящие под потолок ряды книг выстроились, словно солдаты в шеренге; письменный прибор на столе сверкал чистым золотом рядом со стопкой белой глянцевой бумаги; многочисленные флаконы, бутылки и колбы на стеллажах были сгруппированы по цвету и форме; и даже чучело крокодила в потоке света сияло каждой чешуйкой.
— Вы ничего здесь не убирали? — неожиданно спросил сэр Чарльз.
— Нет-нет. Я знаю, как это важно для расследования, и я все оставил, как было… — заверил хозяин кабинета с поспешностью, не вяжущейся с его массивной фигурой и военной выправкой, заметной даже под мантией.
Затем Роуэн и сержант Бэйнс, сопровождаемые по пятам Мораном, прошли в комнату его ученика. Там царил истинный первозданный хаос: книги лежали повсюду — на столе, на полу, на смятой и неубранной постели; на стенах были развешаны увеличенные во много раз иллюстрации к бестиарию; раскрытые и небрежно заложенные травами конспекты угрожающе потрескивали искрами, когда к ним подходили слишком близко.
— М-да, — только и сказал Роуэн, стоя в центре комнаты, на более-менее свободном от книг месте.
— У него вашего ученика были родственники? — вмешался Бэйнс.
— Нет, он сирота. Упорно учился, выиграл стипендию, — снова вздохнул Моран. — Талантливый мальчик, но всегда слишком спешил… Мы с ним могли в скором времени стать родственниками: он собирался жениться на моей подопечной. Эмили — дочь моего покойного двоюродного брата…
Бэйнс мельком взглянул на рыдающую в гостиной девушку. Даже горе и слезы не смогли полностью скрыть ее хрупкую красоту танагрской статуэтки.
— Конечно, у Джастина не было ни гроша за душой, но я был уверен, что его ждет огромный успех в науке, — твердо заявил Моран. — А у Эмили есть собственный капитал. Им не пришлось бы нуждаться…
— Это она первой увидела… останки? — замялся сэр Чарльз, подбирая подходящее слово.
— Да, она. Я был на конференции в Кембридже и, как только получил сообщение, ринулся домой… Приехал часа через три, застал ее в ужасном состоянии… Когда увидел все своими глазами, то сразу понял, что здесь произошло: мальчишка пытался вызвать Каргелита, одного из сильных огненных элементалей, и не справился с ритуалом…
— Ужасный несчастный случай, — печально повторил Чарльз Роуэн, прощаясь с магом и его убитой горем племянницей.
— …Держу пари, что это убийство! — выпалил сэр Чарльз, взволнованно вышагивая по своему кабинету. Черноволосый, широкоплечий и коротконогий, с глубоко посаженными карими глазами под сросшимися прямыми бровями, он в этот момент поразительно напоминал скотч-терьера.
Сержант Бэйнс, которому уже не раз приходилось исправлять ошибки своего начальника, совершенные тем из-за чрезмерного энтузиазма, тем не менее, уважал его за острый ум, неиссякаемое любопытство и жажду работы. «Не ошибается тот, кто ничего не делает», — говорил сержант в домашних беседах и сурово пресекал попытки подчиненных позлословить насчет свежеиспеченного главы Скотленд-Ярда. Впрочем, после полугода работы сэра Чарльза в этой должности, шепотки за спиной сами собой стали сходить на нет.