– Привал, братья!
Оглядевшись по сторонам, Самуэль указал на уютную с виду пятиэтажку – почему-то она сохранилась лучше других зданий. Для порядка стоило обойти все квартиры – вдруг последний человек на Земле забаррикадировался в одной из них. Самуэль лениво махнул крылом. В чудеса он не верил.
Ангелы разделились. Уриель взял себе первый подъезд, с ним никто не стал спорить. Малкиелю достался второй, Иеремиилу третий. Габриель отправился с Самуэлем, путаясь под ногами и норовя присесть на каждом пролете лестницы. Толку от него не было. Но Самуэль наловчился и сам – вскрыть оглохшую дверь знаком «далет», войти в квартиру, разжать ладони – не затрепещет ли вдруг на пальцах тепло – и двинуться дальше, оставив бесхозное жильё пыли. Ничего нового – разворошенные постели, посуда с остатками пищи, флакончики из-под лекарств, сиротливые туфельки и ботинки, жёрдочки и ошейники. Ничего святого – только чьи-то самодельные бусы, полные тихой любви, да резная фигурка божка. Ничего…
В кресле-качалке лицом к окну дремала маленькая старушка в вязаной шали, на укрытых пледом коленях свернулся йоркшир. Спали спицы, спал узорчатый пестрый носок, спало причудливое кольцо с нетускнеющим аметистом и бриллиантовые искры в ушах тоже спали. На мгновение Самуэлю помстилось, что их поиск наконец-то закончен. Но ладони оставались холодными.
– Изыди! – коротко приказал ангел.
Мертвый пес зарычал.
– Изыди, дрянь! – повторил Самуэль, угрожающе расправляя крылья.
Бесенок, мерзко хихикнув, растворился в воздухе. Тотчас запахло серой и тлением. Самуэль недовольно посмотрел на товарища.
– Вызывай труповозку, олух царя небесного.
Пока Габриель играл на дуде, немилосердно (для ангела, конечно) фальшивя, пока товарищи из Легиона споро грузили мумию, гадая, получится ли подлатать её для воскресения во плоти или придется реконструировать, Самуэль пробежался до первого этажа. Всё чисто.
Для привала он выбрал большую квартиру на третьем – со времен службы в хранителях любил запах старой бумаги и тиканье часов, а прежние хозяева держали большую библиотеку и не пожалели денег на резные ходики с боем. Ангелы собрались в гостиной, расселись по диванам и креслам, пустили по кругу фляжку с амброзией – лишь Малкиель, как всегда, опаздывал. Им не было нужды спать, но отдых помогал восстановить силы плоти и безмятежность души.
– Земную жизнь пройдя до половины, я очутился в сумрачном лесу, – продекламировал Уриель и взглядом испепелил томик. – Сколько сил, сколько хлопот впустую. Собирали весь этот бумажный хлам, старались, переживали – и смысл?
– Уймись. Людские грешки никому больше не навредят, – зевнул Иеремиил. – Скоро сойдет огонь, за ним вода, и твердь земная будет очищена.
– А я слышал – все сохранится, только мусор придется убрать. Можно будет спускаться гулять, читать книги, разглядывать милые вещи, – мечтательно улыбнулся Габриэль и поставил на тумбочку фарфоровую статуэтку пастушки.
– А я слышал, что это не наше дело, – прервал товарищей Самуэль. – Хватит болтать, отдыхаем. Где Малкиель? О, господи…
Смущенный ангел влетел в квартиру через окно. Его белый хитон подозрительно топорщился на груди и тихонько пищал.
– ЗАЧЕМ. ТЕБЕ. КОТ? – очень спокойно произнес Самуэль. Где-то на кухне с треском упала люстра, хрипло зазвонили часы.
– Это кошка, – прошептал Малкиель. – И она хочет есть.
Пока разом поглупевшие ангелы толпились вокруг дымчатого комочка шерсти, чесали ему нежную шейку и лихорадочно искали, что бы превратить в молоко и фарш, Самуэль вышел на балкон и притворил за собой дверь. Нет уж, лучше исповедовать души африканских язычников, чем работать с этой стайкой птенцов.
Луна неспешно поднималась над городом, гулкая тишина накрывала улицы, сухие деревья топорщили голые ветви. Серая лента шоссе тянулась вдаль, словно бы обвивая опустевшие континенты. Если развалины все же сотрут, станет ли Земля прежней, получится ли опять строить замки из синего льда и купаться в потоках пылающей лавы, парить над водами, видеть звезды, сбросить постылый облик и глупую, придуманную одежду. Стать собой…
– Интересно, какой он, последний человек на Земле? Вдруг он младенец, спрятанный матерью, и сейчас надрывается плачем в пещере? Или забытый всеми старик в больнице? Или девушка? Синеглазая, стройная, длинноволосая, с родинкой на щеке, отнимающей сердце? Когда всадники проходили по городу, она затаилась, и Смерть не коснулась её тёплой, молочно-розовой кожи…
– Молоко не бывает розовым, а родинку на щеке выдумали арабы, – вздохнул Самуэль. – Габриель, тебе вредно читать.
– Вредно быть престарелым занудой. И всё же – если это милая девушка, может быть ей не обязательно отправляться на небеса? Малкиель же оставил себе котёнка.
– В ад захотел? – устало спросил Самуэль. – Щербатые котлы по струночке ставить? Видали мы таких романтиков, и ты видел, совсем недавно.
Красивое лицо Габриеля сморщилось в плаксивой гримасе – бой у горы Мегиддо трудно было забыть.
Иллюстрация к рассказу Майя Курхули
– Отдыхай, утро вечера мудренее, – смягчился Самуэль. – И я тоже посижу поразмыслю.
Помотав кудрявой головой, Габриель легко вскочил на перила, расправил крылья и с места взмыл вверх. Что ж, пока есть надежда, можно и полетать вволю. Удачи, малыш!
К лунному свету удивительно шла арфа. Самуэль достал инструмент, прикрыл глаза и задумчиво тронул струны – поедем на ярмарку в Скарборо, Мэг, исчертим следами сереющий снег, куплю тебе ленты, куплю кружева – другим не жена, а со мной не вдова… Прошлый грех он уже искупил.
Небо уже бледнело, когда ангелы проснулись от торжествующего вопля Габриеля – тот бился о стёкла, словно огромный голубь.
– Нашёл, нашёл! Полетели!
Лигах в пяти от города, на побережье и вправду расползалось пятно живой зелени. Жалкая рощица, виноградник, лужок, бурые скалы, покрытые скудной растительностью. Комары, воробьи, чайки, белый кролик, очень голодный хорёк. Сложенная из непотребного сора хижина, прижатая к скале, рядом грядки, скамья, верёвки с ветхим бельём. Отвернувшись, Самуэль вознес краткую молитву – только бы там и вправду не оказалось прелестной дурочки. Бог услышал старого ангела.
На приступочке хижины восседал мужичок, кряжистый, мускулистый и совершенно седой. Из одежды на нём были лишь подвёрнутые до колен штаны и меховая жилетка. По правую руку мужичка лежал старенький дробовик, по левую приплясывал, повиливая хвостом, толстый щенок. Впереди на треноге красовался котелок, исходящий пряным, аппетитным парком. Мужичок то помешивал варево ложкой, то подсыпал душистую зелень. Где-то в хижине копошилась некрасивая грузная женщина, тяжело ворочая обтянутый платьем живот. Под камнями пищали новорожденные крысята, на камнях под утренним солнцем разлеглась толстая кошка. Ангелов здесь не ждали.
По сигналу Самуэля, Уриель с Малкиелем изо всех сил задули в золотые трубы, Иеремиил забряцал на гуслях, а Габриель задудел в дуду.
– Радуйся, человече! Возвещаем конец света и воскрешение мертвых! Нынче же будешь с нами в раю, ты и жена твоя! Встань и…
– Бах! Ба-ба-бах! – громыхнуло ружьё. Дробь просвистела над головами, сшибая нимбы. Ангелы дружно присели.
…уроды! – сказал последний человек на Земле и закрыл дверь.
Джон Карсон и его дети
Борис Богданов
26 декабря 1963 г.
ПиДжей должен был вызвать недельную слабость и недомогание. Достаточные, чтобы воины демократии взяли под контроль важнейшие военные и промышленные центры противника. Однако то ли разработчики ПиДжея воспылали внезапной страстью к суициду, то ли они зря носили видовую приставку к родовому имени, но вирус оказался летален для всех мужчин вида Homo Sapiens. Вернее, смертелен на 99,999 процента, что тоже, тоже…
Майор Джон Карсон, раскачиваясь под куполом парашюта над Уссурийской тайгой, не раздумывал о таких вещах. Он гадал, сработал ли пиропатрон контейнера с ПиДжей до того, как русская противоракета врезалась в движок, и молился, чтобы его не заметили на фоне низких туч.
Конечно, он костерил яйцеголовых, но совсем по иной причине. Дорогущий «стеллс» был подбит с первого выстрела. Похоже, для русских он ничем не отличался от любого другого самолёта. Теперь «птичка» догорала на склоне заросшего лесом холма где-то на западе, а он болтался между небом и землёй, страшась, не поджидает ли его внизу взвод автоматчиков или агенты страшного КГБ.
Там оказался низкий перелесок на краю болотца – и ни души вокруг. Спрятав парашют, майор обустроил, как учили, место для ночлега, растянул на ближних елях паутину антенны и стал слушать эфир.
На третий день Карсон надумал застрелиться. Но не стал. Было ли это упрямство деда по отцу, шведа Карсона, или жизнелюбивость материной бабки, француженки, но майор достал парашют, смастерил подобие рюкзака, смотал антенну и отправился в сторону падения «стеллса». На его обломках не полетишь, но Джон рассчитывал сделать из них лопату или топор.
Очень хотелось плакать, и не было слёз. Смириться можно с чем угодно, но не со смертью ребёнка. Мария выровняла свежий, третий холмик на своём закутке обширного кладбища и воткнула в серозём яркую погремушку. Мишенька, её последний сыночек, родился живым, но дышал всего три дня. «Будь проклят Джон Карсон», – думала Мария, обирая сорняки с могилок Женечки и Толечки. Позаросли могилки, пока дохаживала она с Мишей последние недели. Сёстры присматривали, конечно, так ведь и сами на сносях через одну, и у каждой свой детский закуток.
Жили общинницы на окраине довольно большого, по здешним меркам, города. Там, где Мать остановила пятнадцать лет назад толпу испуганных женщин и девочек, бегущих из горящего ада. Мария не запомнила по малости лет, как это было. В памяти остались только клубы едкого дыма вокруг здания железнодорожной станции. Некому было тормозить, и скорый Хабаровск – Владивосток врезался в товарняк с бензином. Вкус этого дыма долго снился Марии, и она просыпалась с колотящимся сердцем и липкими руками.