«И чего ей подумалось про лепесток? — подумал он. — Обычный наконечник».
Он опустил взгляд вниз, увидел Эйси, сверкающую в ручье белым пятном, и, смутившись, отвернулся, стал разглядывать траву, камни, деревья. Почувствовал какое-то шевеление в груди, но решил не придавать ему значения. Откашлялся.
— Ну? — спросил он. — И долго плескаться будешь?
— А что, мы спешим? — она, шлёпая ногами, вылезла на берег и, отфыркиваясь и дрожа, стала забираться в одежду. — В воде, на самом деле, теплей, чем на воздухе, знаешь?
— Знаю.
— Ахх, колется! — Эйси поёжилась. — Всё в волосах! Надо было одежду снять до того, как ты меня брить начал. Теперь чесаться буду. Да ещё и порезал пару раз ножом своим.
— Не надо было дёргаться. Да и вообще, могла бы и в одежде искупаться. Кто тебя просил голой сигать?
— А кто тебя просил меня так пугать? Я ж думала — и правда зарежешь. Трясся весь.
Уэспер молчал. Эйси перестала одеваться и посмотрела на него.
— Так почему?
— Чтобы найти сложнее было. Теперь ты как парень, а искать будут девушку и мужчину. Я им такой трофей оставил — каны на уши встанут, когда увидят.
— Я не об этом. Почему не зарезал?
— Успею ещё, — Уэспер повернулся к ней, затем вновь уставился на траву. — Если ты рубашку не наденешь, будет трудно тебя за парня выдать.
Эйси засмеялась.
— А я тебя теперь не боюсь. Это раньше я думала, что у тебя лицо такое, потому что ты недоброе задумал. А оказывается, у тебя лицо такое страшное только когда ты трусишь. А в легендах-то как о лице твоём суровом поётся! Ты что же, получается, так всю войну и трусил?
— Вот ведь дурная. За нами погоню вот-вот пошлют, а она языком треплет.
— Вот мы уже и ссоримся, как женатые, — Эйси влезла в сапоги и, шмыгнув носом, подхватила свою сумку. — А как меня теперь зовут, если я теперь мальчик, а?
— Уэсли.
— Не хочу я быть Уэсли! — она зашагала к нему. — Хочу быть Гарботогоном Свирепым.
— Не тянешь ты на Гарботогона. Будешь Уэсли.
— Слушай, а что подумают, если заметят, что Уэсли и Уэспер друг с дружкой…
— Дурная ты, честное слово, — вздохнул Уэспер и, повернувшись, зашагал сквозь лес. Эйси догнала его и пристроилась рядом. Через пару минут Уэспер заметил, что она дрожит, и накинул на неё свой плащ.
Вверх они не смотрели, иначе бы заметили, что идут точно туда, куда указывает лепесток-наконечник ярко сверкающей на небе Стрелы.
Джонни Тик-ТакРинат Газизов
29 октября 1988 г.
Джонни Боргевич совсем потерял голову.
Акционер «ПайнерВудс», купивший пару часов назад пакет акций ещё на семьдесят миллионов, собирал ноздрёй кокс с туалетного сиденья. Персонал «ЛитлБигПичи» знал: четвёртая кабинка от входа — зона Боргевича. Если через полчаса не выйдет, надо волноваться. Откачивай потом ублюдка. Джонни всё тянул орешек на себя, а мерещился ему в прозрачной воде унитаза закат. Как огромная красная птица бесшумно ныряет в Мичиган, окропляя залив кровью.
Ещё Боргевич думал, что это он пустил кровь своим врагам.
Прокурор закрыл его в Вегасе, но Джонни вписался частником в индейское казино. Закон Висконсина запрещает азартные игры, а резервация — что твой штат: там свои правила. Земля индейцев — сорок тысяч акров, но всего три тысячи принадлежат им. Остальное Джонни забрал у частных владельцев. Сначала он превратил священный край в заповедник. Нечего жрать бобров и оленей — удите рыбу в Грин-Бей. Красная ленточка, егеря, забота о природе, всё по чести. Пресса в восторге (она негодовала за лакоту, а виннебаго невзлюбила за алкоголизм); «зелёные» простили ему поставку древесины на целлюлозно-бумажный комбинат «ПайнерВудс». Только вождь его не простил. Приехал вчера в офис на старом «Тандербёрде» и выплюнул:
— Шаманы виннебаго жгут костры.
Боргевич показал нахохлившемуся вождю, куда он запихает индейские проклятья. И всё его сраное племя, которое уже пять тысяч лет держит эту землю. Виннебаго огребали ото всех, от белых и коренных, они дохли от чумы и оспы, страдали от племенной чехарды в «бобровых войнах». Их превратили в цыган, их сплавляли по Миссисипи, увозили в Дакоту, Айову, Миннесоту и Небраску. Колонисты распыляли виннебаго три века подряд.
Но они возвращались обратно. Всегда. В Грин-Бей, в эти озёрные края, к родным осинам и берёзам, в берлоги танцующих гризли.
И только Джонни Боргевич смог их выдворить по-настоящему. Дайте время — и он вытащит из-под виннебаго последний акр. И пускай шаманы жгут костры. И плюётся вождь Энди Митчелл, старик во фланелевой рубашке, джинсах и кроссовках. Вы уже не те индейцы. Только и осталось — рожа да кличка.
Джонни внимательно отследил долгий путь тонущей птицы, её жидкий огонь на сетчатке своих глаз, и вспомнил вдруг, что кличка у Энди — Громовая Птица. И сам вождь из клана Громовых Птиц. От этого совпадения Боргевичу стало невыносимо смешно, и он затрясся в пароксизмах хохота, обнимая фаянс.
Официант «ЛитлБигПичи», присматривающий за Джонни, облегчённо вздохнул.
Ублюдок совсем потерял голову.
Потом он, Риккардо Ночи и Мэтью Стайлз со своими телохранителями собрались в пустынном зале кинотеатра на Ист-Ллойд Стрит. Всем было слегка за сорок. Каждый считал себя королём Милуоки. Оператор заранее расставил джойстики и погасил свет. Миллионеры скучают на высоких приёмах; гораздо веселее рубиться в игровую консоль на тридцатиметровой диагонали. Сегодня кино не будет.
Висконсин — северный штат, для туристов рай, для американцев дыра. Сплошь нетронутые леса, молочные фермы, «сырные головы». Боргевичу это на руку. Ниже национального заповедника Николе и северо-западнее Грин-Бей он продаст землю под разработку свинцовых залежей. Тех самых, что приманили сюда нищих шахтёров, но не выдержали конкуренции с «золотой лихорадкой». Не беда: Джонни расставит сеть рудников и соберёт приличный улов. Конечно, это не Вегас, зато делёж только на троих. Стайлзу кусок за лицензию на ведение горных работ. Ночи — кусок как подставному лицу добывающей компании.
— Что сказал вождь? — спросил Риккардо.
— Лесные духи, — ответил Джонни. — Живой ветер, поющие камни… Он угрожал расправой. Заодно назвал меня безбожником.
— Абориген.
— Я говорю: «Достань томагавк. Белый против красного, как в старые добрые». Он молчит. Я достал свой: «На! Видел?!».
— А старик?
— Да что старик. Закопал он свой. Через катетер ссыт.
Наигравшись, Боргевич едет к проститутке экстра-класса. Он пьян, укокошен и произносит только «Кама, Кама». В резюме сказано было, что она — посмертная аватара Камы. Почему посмертная? — спросил он у свата. Потому что бог с цветочными стрелами умер на заре Кали-Юги. Говорят, его испепелил Шива. Но считают, умер от сифилиса. Кама, которая ждёт сейчас Джонни в специальных апартаментах, играет на ситаре и цитирует Басё; впрочем, она играет на всём. Её услуги стоят очень дорого, возможно, она самая дорогая американская шлюха. Джонни это нравится.
Его кортеж мчится в восточную часть Милуоки, вдоль побережья. Луна парит над водами Мичигана, а озеро тихо плещет и волнуется. Боргевич высовывается в окно и изображает руками летящую над озером птицу. Двести километров в час на фоне звёздного неба. Джонни кажется, что он властелин пространства и времени. Тот, у кого есть земля, владеет всем, что на ней зиждется.
Охрана помогает Джонни войти и скрывается в соседней квартире. Если случится неладное, шеф нажмёт особым образом на часовой ремешок, и его свита перейдёт в боевой режим. Предусмотрены два секретных выхода. Боргевич сбрасывает пиджак — слышно, как стукается пижонский «кольт» о пол — и уходит в спальню. Он помнит балдахин с вышитыми сценами из Махабхараты, шёлковое бельё, ароматические свечи, он помнит, что Каму надо называть апсарой. В спальне пусто: наверно, она принимает душ. Джонни падает и тонет в недрах кровати; постельное бельё исполнено в виде звёздно-полосатого флага. Это чтобы одновременно трахать и Каму, и государство.
Ему надоедает ждать, и он, шатаясь, плетётся в гостиную.
Кто-то пыхтит и всхлипывает за стеклянной панелью. Боргевичу открывается ошеломляющая картина. Кама судорожно бьётся на полу в размётанных подушках, отбивая от себя ползучего гада, розовую змею толщиной с локоть. Тварь то обвивается вокруг шеи, заставляя Каму изогнуться в припадке асфиксии, то вонзается ей между ног, задирая пеньюар, то шлёпает по лбу. Сначала Джонни думает, что она так играет с резиновым другом. Мужчина трёт глаза, его до смерти пугает подобный приход. Наконец Кама, извернувшись, хватает змею и стучит ею о пол.
Боргевич понимает, что происходит «неладное», тянется к часам.
И тогда его запястье перехватывает чья-то рука — холодная, как наручники. Возникает узкое лицо с острой улыбкой от уха до уха. Голос, не женский, не мужской, исходит из треснувших губ:
— Ты совсем потерял голову.
И в сумасшедших глазах внезапного гостя богатый ублюдок из Милуоки видит, как пляшет в сверкающих молниях феникс — дикая кровь виннебаго…
Вождь виннебаго Энди «Громовая Птица» Митчелл вернулся поздним вечером в резервацию Грин-Бей. Ему понадобился день, чтобы добраться до Милуоки и увидеть глаза Джонни Боргевича, человека, который отбирает у племени родину. Энди увидел — и проиграл.
Седой коршун оказался слабее.
Духи гризли, вибрировавшие в окрестной чаще и обещавшие сопровождать Энди, понурились, застонали и растворились ещё в предместьях Милуоки. Их мощные тулова, что внушают страх и уважение белым, не выдержали городского воздуха; их беспомощный рёв терзал сердце старого вождя. В гнилом воздухе задохнулись и волки диких лесов, эманации сплочённой стаи, лучшие-из-охотников. Они скулили, завывали в рёбрах Энди. Даже белохвостый олень, дар земли и приманка для хищного гона, науськанный хитрой старухой Куну, не помог. Его спугнул шум трассы, его ослепили фары, его отравил выхлоп.
Но не это добило Энди.
За плечами Боргевича он увидел клубящееся марево денег. Их неуловимая рать то шуршала бумажной трескотнёй, то ныряла в депозиты, то конвертировалась в драгоценные металлы. Сила, которая стояла за Джонни, прикидывалась землёй, но она не была ею. Сила притворялась верными людьми, огромным корпоративным племенем, но она не была ими. Сила имела глаза с выражением лёгкого превосходства, дряблый подбородок, жидкие патлы — она прикрывалась Франклином, легендой белых, но она не была им.