Лет! Смешно пошутил. С чего бы мышам возраст годами измерять?
Вот мне, например, двести восемнадцать дней. Солидный возраст, между прочим. Жизнь, считай, перевалила за половину. А Хвостату… Хм. А ведь и правда — сколько ему? Дед мой, Слоник, родился уже при Хвостате. Это я точно знаю, потому что имя деду Хвостат и придумал, а уж дед ему это потом всю жизнь припоминал. Нелепость же неимоверная: мышь по имени Слоник. Дед мой, надо сказать, был долгожитель, седьмую сотню дней разменял, прежде чем…
— Я помню Слоника. Славный был мышонок.
Тут я не выдерживаю, говорю:
— Ещё бы тебе не помнить. Сам же его и съел. Вкусно было?
Не отвечает.
Здесь я, конечно, неправ, признаю. Рифмоплёт мышей не обижает, чтит Договор. Полухвоста того же кто из мышеловки вызволил? Он, Рифмоплёт. Так что про деда — это я напрасно. Сам он к коту пошёл, когда смерть почуял. Не хотел умирать в норе. Упрямый был, зараза.
Но это не повод разговаривать с котом. Нет, не повод.
Спать-то как хочется! Надо двигаться, вот что. А двигаться запрещают инструкции. Но, посудите сами, что лучше — нарушить инструкции или уснуть на посту?
Осторожно огибаю трубу — с той стороны, которая подальше от кота. Пробежаться по крыше туда-обратно. Большего мне не нужно.
Тише мыши, кот на крыше…
Кот. На крыше.
Он появляется из темноты, как айсберг из тумана (это я, опять же, от Хвостата нахватался). Мышиный бог! Замираю на месте, жмусь к черепице. Убежал бы, врать не стану. Да только лапы отнялись от страха.
Кот, которому положено лежать без движения в нескольких метрах отсюда, возвышается надо мной грозной тенью. Вот и смертушка твоя пришла, Лапка.
Кошек я не боюсь. Точнее — не боялся прежде. Но три недели террора, который устроили нам убийца Снежинка и палач Мурзик, кого угодно научат уму-разуму.
— Террор? Так вы это называете? — кот смеётся. Хрипло, страшно. Или это не смех, а кашель? — Готов поспорить, этому слову тебя тоже научил Хвостат.
Так и есть, что правда — то правда. Мы, мыши, учёных слов не знаем, разве что Полухвост иной раз выпендрится, да всё не к месту. Но Хвостат — другой. Образованный, всезнающий. Ну, на то он и Хранитель Договора.
— Именно террор, — говорю. — А как называешь это ты?
Заговорить ему зубы и сбежать.
— Я называю это инстинктом, Лапка. Слышал такое слово? Кошки должны есть мышей. Это наша природа.
— Но ты никогда не был таким! — возражаю.
— Был, Лапка. Был. Неразумным котёнком, который ничего не знает, кроме своих инстинктов. Меня изменил Хранитель Договора. Не Хвостат, конечно. А его предшественник. Который, в отличие от Хвостата, следовал своему предназначению и помнил о долге. Помнил, что единственный способ для кошки получить разум, осознать себя и своё место в мире… — кот умолкает. Уснул он там, что ли?
— Что за способ?
Не отвечает.
Внезапно я понимаю, что голос Рифмоплёта звучал оттуда, где ему и положено быть. Из-за моей спины.
А кто же тогда передо мной? Другой кот? Почему не двигается? Очень это подозрительно.
Говорят, любопытство сгубило кошку. Может, правда. Какую-нибудь одну, особо знаменитую. Но сколько оно перегубило мышей — я и чисел таких не знаю. Вот ведь, даже пословицу — и ту кошки у нас отобрали.
Непослушными лапами делаю шаг, ещё один. Кот — ни с места. Есть в нём что-то неуловимо неправильное.
Принюхиваюсь. Вот оно: я не чувствую его. Ни запаха, ни настроения. Ничего.
Тьфу ты. Да он же не настоящий! Силуэтом — кот. А внутри пустышка.
— Очень простой способ, — это снова Рифмоплёт. Говорит устало, ровным, затухающим голосом. — Очень простой.
— Съесть тысячу мышей?
— Одну. Всего одну, Лапка. Хранителя Договора.
Тут я так и присел. Нет, вы сами посудите: Хранителя Договора — съесть. А мы, простые мыши, значит, молча стоим в сторонке и смотрим. Не слишком ли широко он свою кошачью варежку-то раззявил? А с другой стороны посмотреть: будь это правдой, знай Хвостат, что одной его жизни достаточно, чтобы спасти всех нас и остановить убийства — разве не пошёл бы он на такую жертву? Я бы, например, пошёл без сомнений.
— Ты другой, Лапка. И Ушаст был другим. Думаешь, почему Хвостат не выходит из норы с тех пор, как в доме появились котята? Он слишком долго жил. И хочет прожить ещё дольше.
Мышиный бог! Зачем я его слушаю? Безумец — он безумец и есть. Может, я и сам уже. Того. Вернусь в нору и забьюсь в конвульсиях, как Ушаст.
Кот не отвечает. Кажется, снова уснул. Прислушиваюсь. Дыхание тяжёлое, хриплое. Точно кот не спит, а тянет на своём хребте целый мир.
А мне теперь что делать? Надо двигаться. Очень уж зябко и шерсть дыбом.
Смотрю на силуэт искусственного кота, мёртвой тенью зависшего надо мной. Что же оно такое, этот псевдокот?
Ловко взбираюсь по суставчатой деревянной лапе. Отверстие в боку — идеальная ловушка для глупой мыши. Страшно! Но любопытство не победить. Ныряю внутрь. Оглядываюсь. Рычаги какие-то. Педали. Ремни. Колесо. Знаю я эти колёса. В таких мыши бегают. Зачем — не спрашивайте. Мир полон нелепостей.
Вроде этого деревянного кота.
— Ничего не трогай там, Лапка, — доносится снаружи глухой голос Рифмоплёта. — Если не хочешь повторить судьбу Ушаста.
Настораживаюсь. При чём здесь Ушаст?
— Он его построил. Деревянного кота. Талантливый был мышонок.
Рифмоплёт не врёт по крайней мере в этом. Запах Ушаста почти выветрился, но здесь, внутри, его ещё можно различить. Вот так номер! Куда катится мир, если мыши — мыши! — принялись строить памятники котам?
— Это не памятник, Лапка. Это оружие. Глупый маленький Ушаст. Хотел меня защитить.
Ну вот, опять он за своё. Мышь строит оружие, чтобы защитить кота. От чего, спрашивается?
Кот не отвечает. Только ведь особых талантов не требуется, чтобы приложить хвост к хвосту. Я-то, в отличие от других, хорошо слышал, что именно шептал несчастный Ушаст в предсмертном бреду. Там только одно слово-то и было.
Мрак.
До чего страшное слово! Хвост сам собой принимается отстукивать чечётку по деревянной поверхности.
Спокойно, Лапка. Спокойно. Смотри: ты на крыше. Рядом с котом, который, если верить Договору, каждую ночь один на один встречается с самым страшным, что только есть в этом мире. Вот ты, Лапка, вот кот, вот ночь. А Мрак? Нет его. Сгинул. Точка.
— Не верь Хвостату, Лапка. Ни единому слову не верь.
— А кому верить, тебе, что ли? — не выдерживаю я. — Как поверил тебе Ушаст?
— Мне жаль Ушаста. Он не заслужил такой участи. Но это был его выбор.
Рифмоплёт устало умолкает. Дышит хрипло.
Я выбираюсь из деревянного нутра искусственного кота. С тревогой смотрю на чёрное небо. Тоненький серп луны кажется таким беззащитным. Может, это и не так плохо, что зрение у меня неважное. Нет уж, нет уж. Никакого Мрака. Отработаю сегодня смену, и больше сюда ни одной лапой. Пусть Хвостат сам сторожит кота, если такой умный.
Когда на востоке показываются первые лучи солнца, и я собираюсь уходить, Рифмоплёт открывает один глаз.
— Прощай, Лапка. Следующей ночью я умру, — говорит он. — А котята не доживут и до ночи.
Ждут вас, мыши,
котята с пустыми глазами,
с мягкой смертью
в когтистых кошачьих лапах.
Их дурманят
мышиные ваши раны,
мышиные ваши слёзы
и страха мышиного запах.
Обычно я сплю не дольше часа к ряду. Но после ночного бодрствования просыпаться никак не хочется. В моём сне жива Камышик, мы с ней сидим в уютной норке, и всё по-прежнему.
— Вставай, Лапка! Вставай! Хватит дрыхнуть! — суровый голос Полухвоста вырывает меня из эфемерных объятий Камышика. Пробормотав что-то невразумительное, я переворачиваюсь на другой бок, в надежде, что Полухвост оставит меня в покое, но тот упрям. Он ведь и полхвоста потерял из-за того же. Из-за упрямства!
— Люди ушли. Пора.
И тут я, как говорится, сразу настораживаюсь. С чего это его вдруг волнуют передвижения людей? Куда это, позвольте спросить, пора?
Поднимаюсь. Смотрю. Бегут! Все бегут. Стройными рядами мыши спешат наверх. В дом.
Волна подхватывает меня и уносит за собой. Что тут поделаешь? Все бегут — и я бегу. Бегу и слушаю.
— Трое за ночь! Невиданно!
— Как будто мало им было Вышеуха!
— Я сам видел, как Мурзик истязал Коврижку. Настоящий палач! Когтем подцепляет, подбрасывает и ловит. Тошнотворное зрелище!
— Правильно Хвостат говорит. Пора! Пора их давить.
Голова кружится. От бега, от разговоров. И главное, от того, что сам я едва сдерживаюсь, чтобы не выкрикнуть лозунг в поддержку происходящего. Это — действие толпы. Феромоны и прочая научная ерунда.
— Что происходит? — кричу я соседу, седому Прыгуну. — Куда бежим?
— Ты что же — Хвостата не слышал? — укоряет Прыгун. — Хотя я, когда молодой был, тоже все эти собрания страсть как не любил.
Толпа оттесняет меня от Прыгуна, но я слышу, как хриплый голос его вплетается в общий мышиный хор:
— Смерть котятам!
— Смерть убийцам и палачам!
Бочком, бочком, проталкиваюсь в сторону и ныряю в ближайший поворот.
Так, сначала отдышаться. Оглядываюсь. Мыши стройными рядами проносятся мимо.
Что, кот тебя дери, происходит? Кружной тропкой выбираюсь из-под плинтуса, короткая перебежка — и вот уже я ловко карабкаюсь наверх по портьере.
Устраиваюсь на карнизе.
Смотреть отсюда бессмысленно. Но слух и обоняние меня не обманут.
Тёмная громада справа — книжный шкаф. Любимейшее место! За ним, за шкафом проложена, можно сказать, настоящая мышиная магистраль. Первый путь к безопасности, если попал в передрягу. Да и в шкафу пересидеть всегда можно, в культурной атмосфере классической литературы. Сам я по книгам не большой специалист, но тот же Ушаст, помню, очень их уважал.
Именно туда только что едва не принесла меня мышиная волна. Что они задумали?