Дети всё играли. Им было весело. И ещё они мечтали.
— Когда я вырасту, стану капитаном! И поплыву далеко-далеко!
— А я поплыву ещё дальше!
— А я дальше дальшего!
— А я до Края Мира!
А потом старик услышал волшебную фразу.
— А я поплыву за Край! В другой мир, пор ту сторону Снега!
И слёзы его исчезли…
Юлия Ткачева13 января 1978 г.
Ворон
Я помню, с чего всё началось. В тот день белая колесница, что зимней порой в самые страшные бури проносилась сквозь наш лес в снежном вихре, впервые несла на себе двоих. Те из лесных жителей, что были смелее и любопытнее прочих, выбрались тогда своих из нор и гнёзд, чтобы лучше разглядеть небывалое. Рядом с женщиной, правившей колесницей, сидело человеческое дитя. Ребёнок заворожено глядел в глаза своей спутнице, а она ласково улыбалась ему в ответ. Светлые волосы мальчишки были ничем не покрыты, снег лежал на плечах, ресницы опушил иней — но его это как будто ничуть не волновало.
Много времени спустя, когда стихла метель и улеглась снежная пыль, мы собрались, чтобы обсудить увиденное.
Я сказал:
— Ничего хорошего из этого не выйдет. Для чего бы ей ни понадобился этот ребёнок, уверен, он понадобился для злых дел.
— Всё бы тебе каркать, — возразила мне белка, — может быть, она пощадила и взяла с собой этого мальчика потому, что у неё в сердце впервые шевельнулась любовь. Ты видел её улыбку? Так улыбается мать над колыбелью.
Остальные загалдели, соглашаясь с белкой — заяц, и олень, и синицы. Я решил было, что никто не разделит моих страхов, но тут заговорил лис:
— В сердце хозяйки льдов нет места для любви, — сказал он, и, услышав его голос, все остальные замолчали. — Я не уверен даже, что у неё вообще есть сердце. Мне кажется, ворон прав: надо ждать беды.
Желающих оспорить слова лиса не нашлось, но я видел, что многие не убеждены, просто не осмеливаются возразить.
Шли недели. Вопреки нашим страхам, день за днём не происходило ничего плохого. Напротив, холода пошли на убыль. Мы ждали суровых январских морозов — здесь, на самой границе ледяных пустошей, где даже летом лежал и не таял снег, в глухие зимние месяцы неизменно царствовала страшная стужа, заставлявшая всё живое забиться поглубже в укрытие, оцепенело съёжиться в комок и прижаться к себе подобным, бережно сохраняя остатки тепла до лучших времён.
Но в тот год мороз внезапно отступил. Стояли ясные, тёплые дни. Словно в преддверии весны, в ветвях перекликались птицы, а по лесным полянам скакали разыгравшиеся зайцы. И ни разу с того самого дня, как мы видели ребёнка, белая колесница не показывалась вблизи нашего леса.
— Ничего удивительного, — сказал мне лис. — Королева, должно быть, забавляется со своей новой игрушкой, позабыв на время о старых.
Белки, синицы и другие все громче уверяли друг друга в наступающих переменах к лучшему, твердя наперебой, что, по всему видать, настоящее живое дитя смягчило холодный нрав своей приемной матери.
Я слушал их болтовню, и, мало-помалу, собственные мрачные предчувствия начали казаться мне беспричинными. При ярком свете солнца, глядя, как тает снег на сосновых ветках, так легко было поверить в добрые вести!
Северная сторона леса, вплотную примыкавшая к бескрайним заснеженным равнинам, была мало пригодна для жизни. Землю здесь вымораживало ледяное дыхание пустошей, ветра дули сильнее и чаще, а бури нередко ломали деревья в яростных попытках сдвинуть границу между живыми и мертвыми землями дальше к югу. Сами деревья тут вырастали ниже, чем в других местах, кривыми, с узловатыми сучьями.
Один из таких сучьев я облюбовал для себя, чтобы сидеть на нем в погожие дни — а сейчас дни были сплошь погожими. Щурясь от солнца, я вглядывался в раскинувшиеся передо мной просторы, сияющие белизной. Где-то там, среди сугробов и торосов, стоял дворец хозяйки льдов. Сам я никогда его не видел: жители леса не заходили и не залетали на пустоши дальше, чем на несколько прыжков или взмахов крыльями.
Так было раньше, но не теперь. Я заметил несколько цепочек следов, уводивших из леса на открытое место. Заячьи, волчьи, оленьи. Я пожалел, что рядом со мной нет лиса. Он выругал бы глупое зверьё — и, пожалуй, отговорил бы меня от той глупости, что собирался совершить я сам.
Я расправил крылья, готовый сняться с ветки, чтобы лететь в сторону пустошей, но остановился, увидев на горизонте движущуюся фигуру. Кто-то шёл к лесу: может быть, один из тех зверей, чьи следы я видел, возвращался назад? Но через мгновение я разглядел человеческую фигуру, а ещё миг спустя увидел его целиком.
Он приближался слишком быстро. Не знаю, как такое могло быть. Он шёл пешком, размеренно поднимая и опуская ноги, и всё же с каждым шагом оказывался намного ближе, словно мчался гигантскими прыжками. С каждым шагом я мог видеть его все отчетливее и ощутил, как меня охватывает ужас.
Он стал выше ростом и выглядел старше, чем мне помнилось, словно за неполные два месяца для него прошло несколько лет. Его кожа была мертвенно-бледной, цвета лежалого февральского снега. Волосы издалека показались мне белокурыми, но потом я увидел, что они совершенно седые. Описывать его глаза я не возьмусь, знаю только, что подумал тогда: это последнее, что я вижу в своей жизни.
Он остановился у кромки леса. Дерево, на котором я сидел, прижавшись к стволу, ни жив, ни мёртв от страха, стояло первым в ряду других деревьев, и вышло так, что существо, ещё недавно бывшее человеческим ребёнком, оказалось стоящим едва ли не прямо подо мной. Оттого ли, что он не подумал взглянуть вверх, оттого ли, что ствол был узловатым и бугристым, почерневшим и полумёртвым от выпавших на его век морозов и бурь — только он меня не заметил. Это спасло мне жизнь.
Наклонившись, он взял в ладонь немного снега из-под ног, сжал и снова разжал пальцы — я видел каждое его движение — и швырнул в сторону леса получившийся снежок. Только вместе снежка из его руки вылетело облако ледяной пыли, в следующую секунду ставшее вихрем, ставшее ураганом. И этот ураган обрушился на лес.
Я видел, как валятся вырванные с корнем сосны и ели, как мгновенно чернеет и осыпается от холода хвоя. Видел оленя, что пытался бежать, но вихрь настиг его в прыжке, и мёртвое, окоченевшее тело упало на землю. Я видел, как место, бывшее моим домом, превращается в ничто, в обледенелое кладбище, а на лице того, кто это сделал, не отражалось ни сожаления, ни радости, одна лишь холодная безмятежность.
Когда всё закончилось, от нашего леса осталось стоять одно-единственное дерево — то, на котором я прятался. Тогда со стороны пустошей приблизилась белая колесница, в которой сидела хозяйка льдов.
— Отличная работа, Кай — сказала она. Голос у неё был нежный, словно перезвон ледяных колокольчиков.
Тот, кого она назвала Каем, подошёл и стал перед ней на колени, а королева погладила его по голове, как человек потрепал бы за уши послушного пса. На лице у него расцвела улыбка, сделав его до ужаса похожим на того мальчика, каким он был, когда ещё был человеком.
— Я счастлив служить тебе, — ответил Кай.
— О, ты ещё послужишь мне, — произнесла королева ласково. — В этом мире ещё так много лесов, полей и людских городов.
Она указала на одиноко стоящее дерево:
— Закончи с ним.
Кай небрежно хлопнул ладонью по стволу сосны, её кора треснула, встопорщилась ледяными иглами, и дерево со скрежетом завалилось на бок.
К тому времени, как я смог выпутаться из наполовину обломанных сучьев и выползти из-под упавшего ствола, ни колесницы, ни королевы и её слуги уже не было. Я долго кружил над тем, что осталось от моего леса, но не нашёл никого живого, ничего, кроме окоченевших тел.
Тогда я полетел на юг. Я летел много дней, останавливаясь лишь для еды и короткого отдыха. Меня гнал страх. Я желал оказаться как можно дальше от ледяных пустошей и их королевы. Но я всё думал о её словах — так много лесов, так много городов — и, в конце концов, понял, что если только Хозяйку Льдов не остановить, то нигде в целом мире не будет достаточно далеко, чтобы скрыться от неё. Потому что рано или поздно там появится седоволосый мальчик с ледяными глазами, расчищающий путь для её белой колесницы.
Конечно, я много раз рассказывал свою историю. Поначалу я рассказывал её каждому встречному зверю и птице. Но мне мало кто верил. Наверное, если бы мне самому рассказал подобное какой-то бродяга, я сам не поверил бы ему. Один раз я прибился к стае кочующих грачей и галок и больше недели летел с ними. К тому времени я забрался так далеко к югу, что мои рассказы о хозяйке льдов слушали, как страшную сказку. Я искал одно место, о котором мало кто знал, и которое я сам до недавних пор считал выдумкой. Беседуя с перелётными гусями, сороками и бродячими котами, я понемногу продвигался в нужном направлении, по крупицам собирая сведения. И, в конце концов, я нашёл то, что искал.
Она жила в доме, окружённом цветущим садом. Мои поиски завершились к середине марта, и в других местах деревья едва зазеленели, но только не здесь: здесь падали лепестки с вишен, гудели пчёлы над яблонями, а траву под деревьями усыпали фиалки, гиацинты и лилии. Из дверей дома с высокими цветными витражами, переливавшимися радугой в солнечном свете, мне навстречу вышла женщина, и я, как умел, поклонился ей. Сначала мне показалось, что она очень стара и идёт, тяжело опираясь на клюку, но потом я увидел перед собой статную красавицу средних лет с посохом в руках, в следующий миг передо мной была молодая девушка, а затем — снова старуха. Приблизившись, она заговорила со мной:
— Кто ты, и как попал сюда?
Я рассказал ей всё.
— Хочешь ли ты помочь мне, маленький ворон? — спросила повелительница лета, выслушав мои слова. — Не желаешь ли ты отплатить моей сестре за то, что по её повелению сделали с твоим лесом?
Я вспомнил, как падали снежные хлопья на рыжую шкуру лиса, лежавшего мёртвым у своей норы, и ответил: — Да.