Где-то через час к нам пришел красавчик и вежливо, хотя и весьма решительно, погнал нас работать. Тогда Патриция вспомнила о найденной газетенке. Они принесла ее и расправила на коленке.
— Это мы нашли на прогулке, — сказала она, вручая листки красавчику. — Подумали, а вдруг пригодится.
— Да, действительно. — Тот глянул на первую страницу, после чего зыркнул в срединку и галопом пробежался по остальной части статьи. При этом он качал головой, кривясь с отвращением. — Холера, да ведь это же самая обычная духовная семинария. Сейчас там у них шесть парней-калек, которые пришли к Богу после страшной аварии с автобусом. У этих журналюг нет ничего святого.
Он развернулся на месте и ушел с газетой в руке. Похоже, статья его и вправду затронула за живое..
— Это только мне кажется, или и вправду этой статейкой вор вора обокрал? — спросила Патриция.
— Не понял?
— Ну, скажем, еще раз проманипулировал отманипулированной нашими гостями действительностью. Смешал им ряды, воспользовавшись их же оружием. Как ты считаешь?
Вновь она сказала «наши гости», но, как вы и сами уже догадываетесь, слишком многого я и не ожидал. К счастью, в тот же самый момент, запыхавшись, в комнату заскочил наш страшила — Эйнштейн, а за ним коротышка плюс прилизанный очкарик. Наперегонки они бросились к дивану и расселись на нем что твои господа, по ходу реквизируя бутыль кока-колы.
Кто-то из них схватил пульт и переключился на CNN. В самую пору, поскольку там как раз начиналась встреча с безруким миссионером, специалистом по кормлению собственным мясом.
Говорят, будто бы жизнь — это чудо. Будто бы чудо — это прекрасный закат, чувство влюбленности, весна с выпускающими почки деревьями, улыбка ребенка… Так говорят, только все это херня на палочке. Все это, пускай милое, чудное и какое-то еще там, с истинным чудом ничего общего не имеют. Я знаю, что говорю, сам видел такое собственными глазами! Я… и почти что три миллиарда человек со всего земного шара.
И вот как оно выглядело:
Аэропорт заполненный до краев, все присутствующие толкаются и лапают один другого. Все без исключения. Репортеры, операторы, звукачи, охрана аэропорта, полиция, армия, атташе посольств и представители правительства. Даже уборщицы и тип, собирающий тележки, тоже пользуются случаем.
Поднятые повыше камеры снимают все, что только подвернется. Виден океан голов и обезумевшие волны рук. Видны сумки с оборудованием и микрофоны, удостоверения прессы и пачки баксов в потных ладонях. Фотоаппараты…
В звуковом плане тоже не лучше. Какофония, словно на нью-йоркской бирже или в каком-то другом обезьяннике. Каждый желает что-то сказать, предложить. Какую-нибудь подручную угрозу, или там сестру/жену/дочку на продажу за пропуск и исключительность. Журналистское соответствие души…
От одного только взгляда на все это делается жарко — на взлетно-посадочных полосах пан Цельсий быстро доходит до пятидесяти, и не похоже, чтобы он на этом останавливался. Температура быстро справилась с косметикой практически всех женщин-журналисток, и теперь атакует все остальное. Никакой тебе Rimmel с Maybeline[50] не предусматривали тестирования своей продукции в условиях журналистского апокалипсиса.
И вот тут-то, наконец, открываются какие-то двери. На экране они видны практически в полную величину, а не до половины, это означает, что к ним должны вести какие-то ступени — сейчас невидимые по причине голов и колышущихся рук. Выход выглядит так, словно выходит прямиком на океан людей. Ассоциации с Иисусом? Весьма своевременные. Данди Крокодил и его путешествие по пассажирам метро в финале первой части? Тоже неплохое направление для потока мыслей.
На пороге становится какой-то военный, затем другой и — наконец — бородатый, исхудавший тип без рук. Этот последний улыбается, скаля зубы, словно в рекламе зубной пасты. Правда, хвалиться особенно и нечем.
— Вот он я, — говорит он, ну совсем как будто был Иисусом, а не кретином, который под влиянием кулинарной книжки отрезал себе клешни. Язык, которым пользуется, это английский со странным, не известным мне акцентом. — Спрашивайте.
И снова пандемониум. У каждого имеется вопрос, каждый предлагает эксклюзивное интервью, каждый желает прикоснуться к культе, словно то была самая святая реликвия на всем долбаном свете.
В надписях, ползущих по нижней части экрана, я вижу, что в этот день под Лондоном разбился самолет с двумя сотнями пассажиров на борту. Ни с того, ни с сего, умерла писательница, завоевавшая две нобелевские награды, всю жизнь сражавшаяся за права женщин. Террорист-сексоголик захватил женское общежитие в Париже и, угрожая взорвать себя и заложниц, требует освободить несколько коллег, а потом оставить их в этой общаге на несколько дней.
В нашей же стране — о чем тоже рассказывают субтитры — паломничество из Торуни в Ченстохову, воодушевленная теми, которые верят, что Папа был каннибалом. Чтобы их котлы никогда не остыли, а шипы дубин, всовываемых им в задницы, никогда не тупились.
Взрыв бомбы в штаб-квартире «Газеты Выборчей», ответственность за который взяла неизвестная до сих пор террористическая организация «Это мы — талибы».
Президент в своем обращении просит сохранять спокойствие и просит Ватикан «немедленно дезавуировать» сплетни.
Все это появляется только лишь в виде надписей. Как второплановые, несущественные известия. Ибо — что признали почти все — теперь самым важным был мужик, который отрезал себе руки и накормил ими жителей деревушки. Прибавим, один из двух.
— Задавайте вопросы по отдельности, — отзывается усиленный микрофоном голос из-за спины миссионера. Ясное дело, по-английски. И, естественно, никто его не слушает. До времени…
Потому что сразу же после этого миссионер, которому явно осточертел весь этот балаган, поднял культи рук… и все умолкают. Действительно — застывают, словно все это была какая-то долбаная «Матрица», а не репортаж в реальном времени. Даже камера застывает — и вправду, под каким-то немного странным углом — и перестает трястись. Неожиданно делается настолько тихо, что слышится звук кондиционера.
— То, что мы сделали вместе с братом Ансельмом, это ни глупость, ни проявление слепого фанатизма, — через какое-то время говорит миссионер. Слова звучат вроде бы и по-английски, только мне кажется, что в одинаковой степени это может быть любой язык в мире. Словно одухотворенный апостол миссионер обращается на универсальном, понятном любому языке. — То было свидетельством веры и выражением преданности по отношению к Господу и Его планам. Нам были нужны слова Святого Отца, чтобы правильно понять, что имеет в виду наш Господь. Мы молились об откровении и о том, чтобы мы могли дать свидетельство. И Господь нас выслушал.
Он прерывается на мгновение и слегка поворачивается, глядя теперь прямиком в нашу камеру. Вновь он взмахивает культями.
— Вы все еще считаете нас безумцами, но сегодня ночью мне приснился Иоанн-Павел II и сказал, что не пройдет и трех дней, как я вновь обрету свои конечности. И то будет знаком от Господа для всех, которые еще не верят.
И в этот момент его конечности начинают заметно удлиняться. Вот так, сами по себе. Ведь чудо же, мать его за ногу?
Три дня. Ровно столько нужно было Иисусу, чтобы — как говорит Писание — отстроить храм тела своего. Ровно столько же миссионер из Уганды заставил ждать репортеров и людей перед телевизорами, прежде чем снова нормально помахать всем им. Впрочем, ровно столько же времени получил и я, чтобы написать свои письма. Просьбы о чуде и обещания чудес, выписки из мемуаров и сообщения, составленные для самых ближних родственников. Даже одно завещание. Всего же, семнадцать текстов, написанных, якобы, девятью абсолютно различными лицами — в том числе, понятное дело, Папой римским — в диапазоне всех восьмидесятых лет прошлого столетия.
И вот что читатель должен был из них вычитать: Люди болеют. Иногда, очень даже серьезно, а случается и так, что неизлечимо. И есть среди них такие, которые соглашаются с болезнью, смертью им всем тем дерьмом, но имеются и такие, которые — не важно, насколько грешно они жили — будут дергать Господа за штанину и требовать, курва, второго шанса. Дергать, понятное дело, это метафора, посредством усердных молитв, к тому же, возносимых не лично ими. Но, во всяком случае, не без солидной поддержки.
Так вот, мы имеем письма с просьбами — люди просят в них Папу замолвить за них словечко и помочь в организации чуда. Папа, в свою очередь, что все видели, был ужасно впечатлителен к страданиям других людей, и он отдал бы всего себя, лишь бы только помочь одному из тех братьев своих малых, о которых упоминал Христос в своих проповедях.
Ответы — это уже вторая часть писем; Папа отвечает в них, что он готов всем пожертвовать и соглашается помочь. Но тут же он замечает, что это дело исключительно между больным и Господом, так что громко говорить об этом не следует.
Но с людьми так уж случается, что им трудно соблюсти тайну, тем более, ту, что связанную с чем-то и вправду великим. Наиболее сильные ограничиваются к откровениям в дневниках и мемуарах, слабые ищут наиболее доверенных близких. Но есть и такие, которые считают, будто бы смерть освобождает их от необходимости хранить тайну. Эти исповедуются юристам и родственникам в собственных завещаниях.
Это уже третья категория препарированных мною писем — сообщения о чудесах, написанные для посторонних личностей. Рассказы о том, как Папа лично приезжал в дома тех, которые просили помощи, а потом — после прочтения молитв — закрывался в кухне и готовил для больных какие-то необычные блюда. Все они, якобы, обладали изумительным вкусом, а содержащееся в них мясо всегда было первоклассным.
В каждом из этих писем упоминалось, что Папа выходил из кухни с забинтованной рукой, и все выглядело так, словно ему не хватало пальца. Только он всегда утверждал, что это только так кажется, что он всего лишь порезался, такой уж он стал старый недотепа.