Он поднял пистолет и прицелился.
«Будет ли у меня после этого чистая совесть? — спросил себя капитан. — Верно ли я поступаю, что беру это на себя? Да, верно. Я знаю, что делаю, знаю причину, и все правильно, потому что я уверен, что это надлежит сделать мне. От души надеюсь, что я окажусь достойным».
Он кивнул головой Спендеру.
— Уходи! — крикнул он шепотом, которого никто, кроме него, не слышал. — Даю тебе еще тридцать секунд. Тридцать секунд!
Часы тикали на его запястье. Капитан смотрел, как они тикают. Его люди бегом продвигались вперед. Спендер не двигался с места. Часы тикали очень долго и очень громко, прямо в ухо капитану.
— Уходи, Спендер, уходи живей!
Пистолет был наведен на цель. Капитан глубоко вздохнул. Тридцать секунд истекли.
— Спендер, — сказал он, выдыхая.
Он спустил курок.
Крохотное облачко каменной пыли заклубилось в солнечных лучах — вот и все, что произошло. Заглохло эхо выстрела.
Капитан встал и крикнул своим людям:
— Он мертв.
Они не поверили. С их позиций не было видно просвета между камнями. Они увидели, как капитан один взбегает вверх по склону, и решили, что он либо очень храбрый, либо сумасшедший.
Прошло несколько минут, прежде чем они последовали за ним.
Они собрались вокруг тела, и кто-то сказал:
— В грудь?
Капитан смотрел вниз.
— В грудь, — сказал он. Он заметил, как изменился цвет камня под Спендером. — Хотел бы я знать, почему он ждал. Хотел бы я знать, почему он не ушел, как задумал. Хотел бы я знать, почему он дожидался, пока его убьют.
— Кто ведает? — произнес кто-то.
А Спендер лежал недвижно, и одна его рука сжимала пистолет, а другая — серебряную книгу, которая ярко блестела на солнце.
«Может, все это из-за меня? — думал капитан. — Потому что я отказался присоединиться к нему? Может быть, у Спендера не поднялась рука убить меня? Возможно, я чем-нибудь отличаюсь от них? Может, в этом все дело? Или есть другой ответ?»
Другого ответа не было. Он присел на корточках возле безжизненного тела.
«Я должен оказаться достойным, — думал он. — Теперь я не могу его предать. Если он обнаружил, что я в чем-то схож с ним, и потому не мог заставить себя меня убить, то какая же ответственность ложится на меня! Ну конечно, так и есть. Я — тот же Спендер, только я думаю, прежде чем стрелять. Я вообще не стреляю, не убиваю. Я направляю людей. Он потому не мог меня убить, что видел во мне самого себя, поставленного в несколько иные условия».
Капитан чувствовал, как солнце печет его шею. Он услышал собственный голос:
— Ну почему он не пришел ко мне переговорить, прежде чем убивать кого-либо — мы бы что-нибудь придумали.
— Что придумали? — буркнул Паркхилл.— Что общего у нас с такими, как он?
Равнина, скалы, голубое небо дышали зноем, от которого звенело в ушах.
— Пожалуй, вы правы, — сказал капитан. — Мы никогда не смогли бы идти рука об руку. Спендер и я — еще куда ни шло. Но Спендер и вы, и вам подобные — нет, никогда. Для него лучше так, как вышло. Дайте-ка глотнуть из фляги.
Предложение схоронить Спендера в пустом саркофаге исходило от капитана. Саркофаг был на древнем марсианском кладбище, которое они обнаружили. И Спендера — руки сложены вместе на груди — поместили в серебряный сундук, и туда же положили свечи и вина, изготовленные десять тысяч лет назад.
Они постояли в древнем склепе.
— Думается мне, не худо будет, если вы время от времени станете вспоминать Спендера, — произнес капитан.
Они вышли из склепа и плотно затворили мраморную дверь.
На следующий день Паркхклл затеял упражняться в меткости в одном из мертвых городов — стрелял по хрустальным окнам и сшибал макушки изящных башен. Капитан поймал Паркхилла и выбил ему зубы.
МАРСИАНИН
Устремленные вверх голубые пики терялись в завесе дождя, дождь поливал длинные каналы, и старик Лафарж вышел с женой из дома посмотреть.
— Первый дождь сезона, — заметил Лафарж.
— Чудесно… — вздохнула жена.
— Благодать!
Они затворили дверь. Вернувшись в комнаты, стали греть руки над углями в камине. Они зябко дрожали. Сквозь окно они видели вдали влажный блеск дождя на корпусе ракеты, которая доставила их сюда с Земли.
— Вот одно только… — произнес Лафарж, глядя на свои руки.
— Ты о чем? — спросила жена.
— Если бы мы могли взять с собой Тома…
— Лаф, ты опять!
— Нет, нет, прости меня, я не буду.
— Мы прилетели сюда затем, чтобы тихо, без тревог прожить свою старость, а не думать о Томе. Он умер столько лет назад, попробуем забыть его и все, что было на Земле.
— Верно, верно, — сказал он и снова протянул руки к теплу. Его глаза смотрели на огонь. — Я больше не заговорю об этом. Просто, ну… очень уж недостает мне наших поездок в Грин Лон Парк по воскресеньям, когда мы клали цветы на его могилу. Единственное место, где мы бывали…
Голубой дождь ласковыми струями поливал дом.
В девять часов они легли спать, и вот молча, рука в руке, лежат в постели, ему — пятьдесят пять, ей — шестьдесят, и мрак со всех сторон, дождь шумит.
— Энн, — тихо позвал он.
— Да? — откликнулась она.
— Ты слышала?
Они вместе прислушались к шуму ветра и дождя.
— Ничего, — сказала она.
— Кто-то свистел, — объяснил он.
— Не знаю, я не слышала.
— Пойду посмотрю на всякий случай.
Он надел халат и прошел через весь дом к наружной двери. Помешкав, толчком отворил ее, и холодные капли дождя потекли по его лицу. Ветер дул.
Возле крыльца стояла маленькая фигура.
Молния распорола небо, и волна белого света выхватила из мрака лицо. Оно глядело на стоящего в дверях Лафаржа.
— Кто там? — крикнул старик, дрожа.
Никакого ответа.
— Кто это? Что вам надо?
По-прежнему ни слова.
Он ощутил предельную усталость и слабость в онемевшем теле.
— Кто вы? — крикнул Лафарж снова.
Жена подошла к нему сзади и взяла его за руку.
— Почему ты так кричишь?
— Какой-то мальчик стоит возле крыльца и не хочет мне отвечать, — объяснил старик, дрожа от холода. — Он похож на Тома!
— Пойдем спать, тебе почудилось.
— Он и сейчас стоит, взгляни сама.
Лафарж отворил дверь шире, чтобы жене было видно. Холодный ветер, редкий дождь — и фигурка, глядящая на них задумчивыми глазами. Старая женщина прислонилась к притолоке.
— Уходи! — сказала она, отмахиваясь от видения рукой. — Уходи!
— Что, разве он не похож на Тома? — спросил старик.
Фигура не двигалась.
— Мне страшно, — произнесла женщина. — Запри дверь и пойдем спать. Не хочу, не хочу!..
И она ушла, всхлипывая, в спальню.
Старик стоял на ветру, и руки его стыли от студеной влаги.
— Том, — мягко сказал он. — Том, на тот случай, если это ты, если это каким-то чудом ты, — я не стану запирать дверь. И если ты озяб и захочешь войти погреться, так ты входи и ложись подле камина, там есть медвежья шкура.
И он затворил дверь, но запирать не стал.
Жена почувствовала, как он ложится, и зябко поежилась.
— Ужасная ночь. Я чувствую себя такой старой. — Она всхлипнула.
— Ладно, ладно, — ласково успокаивал он ее, обнимая. — Спи.
Наконец она уснула.
И тут — его настороженный слух тотчас уловил — наружная дверь медленно-медленно отворилась, впуская дождь и ветер, потом затворилась. Лафарж услышал легкие шаги возле камина и слабое дыхание. «Том», — сказал он сам себе.
Молния полыхнула в небе, расколов на части мрак.
Утром светило жаркое-жаркое солнце.
Мистер Лафарж распахнул дверь в гостиную и обвел ее быстрым взглядом.
На шкуре никого не было.
Лафарж вздохнул.
— Стар становлюсь, — сказал он.
И он пошел к двери, чтобы спуститься к каналу за ведром прозрачной воды для умывания. На пороге он чуть не сбил с ног юного Тома, который шел уже с полным до краев ведром.
— Доброе утро, отец!
— Доброе утро, Том.
Старик посторонился. Юноша пробежал босиком через комнату, поставил ведро и обернулся, улыбаясь.
— Чудесный день сегодня!
— Да, хороший, — настороженно отозвался старик.
Юноша держался как ни в чем не бывало. Он стал умывать лицо принесенной водой.
Старик шагнул вперед.
— Том, как ты сюда попал? Разве ты жив?
— А почему бы мне не быть живым? — Лицо юноши поднялось от таза.
— Но, Том… Грин Лон Парк, каждое воскресенье… цветы… и… — Лафарж вынужден был сесть. Юноша подошел к нему, остановился и взял его руку. Старик ощутил пальцы — крепкие, теплые.
— Ты в самом деле здесь, это не сон?
— Разве вы не хотите, чтобы я здесь был? — Юноша заметно обеспокоился.
— Что ты, Том, конечно хотим!
— Тогда зачем спрашивать? Пришел, и все тут.
— Но твоя мать, такая неожиданность…
— Не тревожься, все будет в порядке. Ночью я пел вам обоим, это поможет вам принять меня, особенно ей. Я знаю, как действует неожиданность. Погоди, она войдет, и убедишься сам.
И он рассмеялся, тряхнув шапкой кудрявых медно-рыжих волос. У него были очень голубые и ясные глаза.
— Доброе утро, Лаф и Том. — Мать вышла из дверей спальни, собирая волосы в узел. — Правда, чудесный день?
Том повернулся к отцу, улыбаясь:
— Что я говорил?
Вместе, втроем, они съели отличный завтрак в тени за домом. Миссис Лафарж достала припрятанную впрок старую бутылку подсолнухового вина, и все выпили немножко. Мистер Лафарж никогда еще не видел свою жену такой веселой. Если в душе у нее и было какое-то сомнение насчет Тома, то вслух она его не высказывала. Держалась так, словно все в порядке вещей. И чем дальше, тем больше сам Лафарж проникался этим чувством.
Пока мать мыла посуду, он наклонился к сыну и тихонько спросил:
— Сколько же тебе лет теперь, сынок?
— Разве ты не знаешь, папа? Четырнадцать, конечно.
— А кто ты такой на самом деле? Ведь ты не Томом, но кем-то ты