Лафарж окликнул ее, его голос едва не унесло порывом ветра.
Девушка обернулась, глянула вниз.
— Кто там? — воскликнула она.
— Это я, — сказал старик и смолк, сообразив, каким странным, нелепым должен звучать такой ответ, только губы продолжали шевелиться…
Крикнуть: «Том, сынок, это твой отец»? Как обратиться к ней? Она ведь примет его за сумасшедшего и позовет родителей.
Девушка перегнулась через перила в холодном, летучем свете.
— Я вас знаю, — мягко ответила она. — Пожалуйста, уходите, вы тут ничего не можете поделать.
— Ты должен вернуться! — Слова сами вырвались у Лафаржа, прежде чем он смог их удержать.
Луннобелая фигурка наверху отступила в тень и пропала, только голос остался.
— Теперь я больше не твой сын, — сказал голос. — Зачем только мы поехали в город…
— Энн ждет на пристани!
— Простите меня, — ответил тихий голос. — Но что я могу поделать? Я счастлива здесь, меня любят — как любили вы. Я то, что я есть, беру то, что дается. Поздно: они взяли меня в плен.
— Но подумай об Энн, какой это будет удар для нее…
— Мысли в этом доме чересчур сильны, я словно в заточении. Не могу перемениться сама.
— Но ведь ты же Том, это ты была Томом, верно? Или ты разыгрываешь старика — может быть, на самом деле ты Лавиния Сполдинг?
— Я ни то, ни другое, я только я. Повсюду я нечто, и сейчас я нечто такое, чего вы не можете переменить.
— Тебе опасно оставаться в городе. У нас на канале лучше, там никто не причинит тебе вреда, — упрашивал старик.
— Верно… — Голос звучал нерешительно. — Но теперь я обязана считаться с этими людьми. Что будет с ними, если утром окажется, что я снова исчезла — уже навсегда? Хотя мама-то знает, кто я, — догадалась, как и вы. Мне кажется, они все догадались, только не хотят спрашивать. Привидению не задают вопросов… Если действительность недостижима, ее заменит мечта. Пусть я не та, которую они потеряли, для них я даже нечто лучшее — идеал, созданный их мечтой. Вот мой выбор: либо причинить боль им, либо вашей жене.
— У них большая семья, пять человек. Им легче перенести утрату!
— Прошу вас, — сказал голос, — я устала.
Старик заговорил строже.
— Тебе придется пойти со мной. Я не могу снова подвергать Энн такому испытанию. Ты наш сын. Ты мой сын, принадлежишь нам.
— Не надо, пожалуйста! — Тень на балконе трепетала.
— Тебя ничто не связывает с этим домом и его обитателями!
— О, что вы делаете со мной!
— Том, Том, сынок, послушай меня. Вернись к нам скорей, ну, спустись по этим лианам. Пошли, Энн ждет, у тебя будет настоящий дом, все, чего ты захочешь.
Лафарж пристально, не отрываясь, глядел на балкон, всю волю напряг…
Тени колыхались, шелестели лианы.
Наконец тихий голос произнес:
— Хорошо, отец.
— Том!
В свете луны вниз по лианам скользнула юркая мальчишеская фигурка. Лафарж поднял руки — принять ее.
В окнах вверху вспыхнуло электричество.
Чей-то голос вырвался из-за узорной решетки.
— Кто там?
— Живей, парень!
Еще свет, еще голоса.
— Стой, я буду стрелять! Винни, ты цела?
Топот спешащих ног…
Старик и мальчик пустились бежать через сад.
Раздался выстрел. Пуля ударила в стену возле самой калитки.
— Том, ты — в ту сторону! Я побегу сюда, запутаю их. Беги к каналу, через десять минут встретимся там! Давай!
Они побежали в разные стороны.
Луна скрылась за тучей. Старик бежал в полной темноте.
— Энн, я здесь!
Она, дрожа, помогла ему спуститься в лодку.
— Где Том?
— Сейчас он прибежит.
Вместе они смотрели на тесные улочки и спящий город. Видели запоздалых прохожих: полицейского, ночного сторожа, водителя ракеты, одиноких мужчин, идущих домой после ночного свидания, четверых мужчин и женщин, которые, смеясь, вышли из бара… Где-то тихонько играла музыка.
— Почему его нет? — спросила мать.
— Сейчас, сейчас.
Но Лафарж уже не был уверен. Что, если парнишку опять перехватили — где-то, каким-то образом — пока он спешил к пристани, бежал полуночными улицами между темных домов? Конечно, далеко бежать, даже для мальчика, и все-таки Том должен был поспеть раньше его…
Вдруг вдали, на залитой лунным светом улице, показалась бегущая фигура.
Лафарж вскрикнул, но тотчас заставил себя замолчать: оттуда же, издали, доносились другие голоса, топот других ног. В окнах, словно по цепочке, вспыхнули огни. Одинокая фигурка вырвалась на открытое пространство перед причалом. Это был не Том, а просто бегущее создание, с серебристым лицом, которое блестело-переливалось, освещенное многочисленными шарами фонарей. Все ближе и ближе, и все более знакомое, и когда фигурка достигла причала, это был Том! Энн всплеснула руками. Лафарж поспешил отчалить. Но было уже поздно.
Потому что из улицы на безмолвную площадь выбежал мужчина… еще один… женщина, еще двое мужчин, мистер Сполдинг. Они остановились в замешательстве. Они озирались во все стороны, и больше всего на свете им хотелось вернуться домой: ведь это… это был явный кошмар, безумие какое-то, ну конечно! И однако же — однако они продолжали догонять, нерешительно, поминутно останавливаясь, вздрагивая.
Да, все было напрасно. Вечер кончился, и кончился этот удивительный случай. Лафарж крутил в руках чалку. Ему было очень холодно и очень одиноко. В лунном свете поднимались и опускались спешащие ноги, стремительно приближались люди с выпученными глазами, и вот уже все преследователи, все десятеро стоят у причала. Они яростно уставились на лодку. Они закричали.
— Ни с места, Лафарж! — Сполдинг держал в руке пистолет.
Теперь было совершенно очевидно, что произошло… Том один, обгоняя прохожих, мчится по освещенным луной улицам. Полицейский замечает промелькнувшую фигуру. Круто обернувшись, всматривается в лицо, кричит какое-то имя, бросается вдогонку. «Эй, стой!» Он увидел известного преступника. И так всю дорогу, кто бы ни встретился. Мужчина ли, женщина, ночной сторож или водитель ракеты — каждому облик бегущего что-то говорил. Знакомый человек, образ, имя… Сколько разных имен было названо за последние пять минут!.. Сколько лиц угадано в лице Тома — и все неверно!
Вдоль всего пути — преследуемый и преследователи, мечта и мечтатели, дичь и псы. Вдоль всего пути: неожиданное явление, блеск знакомых глаз, выкрик полузабытого имени, воспоминания о прошедшем и растущая толпа преследующих. Каждый срывался с места и спешил вдогонку, едва пронесется мимо — словно лик, отраженный десятком тысяч зеркал, десятком тысяч глаз, — бегущее видение, лицо, иное для тех, кто впереди, новое тому, кто еще не видел.
И вот они все здесь, у лодки, и каждый желает, чтобы мечта принадлежала ему одному, — как мы хотим, чтобы это был только Том, ни Лавиния, ни Роджер, ни кто-либо еще, подумал Лафарж. Но не быть этому. Теперь уже поздно.
— Выходите из лодки, ну! — скомандовал Сполдинг.
Том поднялся на пристань. Сполдинг схватил его за руку.
— Ты пойдешь к нам домой. Я все знаю.
— Стой, — вмешался полицейский, — это преступник! Его фамилия Декстер, разыскивается за убийство.
— Нет, нет! — всхлипнула женщина. — Это мой муж! Что уж я — своего мужа не знаю?!
Другие голоса твердили свое. Толпа напирала.
Миссис Лафарж заслонила собой Тома.
— Это мой сын, у вас нет никакого права обвинять его в чем-либо! А теперь нам надо ехать домой!
Самого Тома безостановочно била дрожь. Он выглядел совсем скверно. А толпа все напирала, вытягивая нетерпеливые руки, ловя его, хватая.
Том закричал.
На глазах у всех он менялся. Он был Том, и Джеймс, и человек по фамилии Свичмен, потом Баттерфилд; он был мэром города, и девушкой по имени Юдифь, и мужем Вильямом, и женой Клариссой. Он был словно мягкий воск, послушный их воображению. Они орали, наступали и уговаривали его. Он тоже кричал, отбиваясь от них руками, и каждый возглас заставлял его лицо изменяться.
— Том! — звал Лафарж.
— Алиса! — звучал новый призыв.
— Вильям!
Они дергали его за руки, вертели, пока он не упал, вскрикнув от ужаса.
Он лежал на камнях — остывающий воск, все лица в одном, один глаз голубой, другой золотистый, волосы каштановые, рыжие, русые, черные, одна бровь косматая, другая тонкая, одна рука большая, другая маленькая.
Они стояли над ним, поднеся палец ко рту. Они наклонились.
— Он умер, — произнес кто-то наконец.
Пошел дождь.
Капли дождя падали на людей, и люди посмотрели на небо.
Сперва медленно, потом быстрее они повернулись и пошли прочь, и побежали в разные стороны. Только мистер и миссис Лафарж, объятые ужасом, стояли на месте, держа друг друга за руку и глядя вниз.
Дождь поливал обращенное вверх, искаженное до неузнаваемости лицо.
Энн молча начала плакать.
— Поехали домой, Энн, тут уж ничего не поделаешь, — сказал старик.
Они спустились в лодку и заскользили в мраке по каналу. Они вошли в свой дом, и развели огонь в камине, и согрели над ним руки. Они пошли спать и лежали вместе, продрогшие, щуплые, слушая, как снова стучит по крыше дождь.
— Тсс, — вдруг произнес Лафарж среди ночи. — Ты слышала?
— Нет, ничего…
— Я все-таки погляжу.
Он пересек на ощупь темную комнату и долго стоял возле наружной двери, прежде чем отворить.
Наконец распахнул ее настежь и выглянул наружу.
Дождь с черного неба поливал пустой двор, поливал канал, поливал склоны синих гор.
Он подождал пять минут, потом мокрыми руками медленно затворил дверь и задвинул засов.
ЗЕМЛЯНИЧНОЕ ОКОШКО
Ему снилось, что он затворяет наружную дверь — дверь с земляничными и лимонными окошками, с окошками цвета белых облаков и цвета прозрачной ключевой воды. Вокруг большого стекла в середине распластались две дюжины маленьких окошек цвета фруктовых соков, и студня, и холодящих леденцов. Он хорошо помнил, как в детстве отец поднимал его на руках: «Гляди!» И через зеленое стекло мир был изумрудным, цвета мха и мяты. «Гляди!» Сиреневое оконце превращало всех прохожих в фиолетовые виноградины. И наконец — земляничное окошко, которое преображало городок, несло тепло и радость, весь мир озаряло розовым восходом, и стриженый газон казался привезенным с персидского коврового базара. Земляничное окошко, самое чудесное из всех, исцеляло людей от их бледности, делало холодный дождь теплым и превращало в язычки алого пламени летучий, мятущийся февральский снег.