Да, не зря его избрали скороходом! Старик бежал так быстро, что, казалось, обгонял даже топот собственных ног. Погоня давно уже отстала, а он все бежал и бежал, не чувствуя усталости и не обращая внимания на многочисленные раны. Вдруг…
Он потерял равновесие и рухнул куда-то вниз, в кромешную тьму. Упал и потерял сознание.
Придя в себя, скороход долго лежал без движения. Усы у него были перебиты, нижняя челюсть вывихнута, передняя лапа изодрана в клочья, а панцирь на спине прокушен в нескольких местах и коробился так, что грозил отвалиться. Ну что ж, смерть так смерть: от судьбы не уйдешь, будь ты хоть трижды скороход.
Тем временем глаза привыкли к темноте, и он увидел, что лежит в какой-то просторной пещере, весь пол которой покрыт… грызунами. Одни лежали на спине, другие на боку, а кто и на брюхе. Некоторые выглядели так, будто их только что принесли, другие уже успели покрыться толстым слоем пыли, некоторые превратились в бесформенные коконы. Что это могло значить? Хотя не все ли равно! Скороход грустно вздохнул — панцирь на спине еще сильнее покоробился — и потерял сознание.
Очнулся он от какого-то шороха. Осторожно открыв глаза, скороход увидел, как один из коконов зашевелился, развалился… И из него выбрался ползун! Настоящий юный ползун. Он, как слепой, наощупь полез на стену, забрался под самый потолок… и вылез через дыру наружу.
Ничего еще не понимая, скороход осмотрелся по сторонам… и увидел, как еще один ползун выбрался из кокона и полез из пещеры на волю.
Превозмогая боль, скороход подполз к опустевшему кокону, глянул внутрь — и ничего там не увидел! Так что же это? Кокон оплетает грызуна, а выпускает ползуна. Как все это понять?
Старик задумался. Да неужели все так просто? Никто до этого не знал, откуда берутся ползуны. Обычно приходил в поселок неизвестный юноша, и все. А кто он и откуда — об этом юноша не знал, не помнил. Ученые ломали головы и строили догадки, поэты сочиняли песни, скороходы… Да и не они одни — все презирали грызунов. Никто и представить не мог, что каждый был когда-то грызуном.
Старик закрыл глаза и отвернулся. С кем он сражался всю жизнь, на кого охотился?! Но, к счастью, все в прошлом, он умирает… Нет-нет! Он пробьется к своим, расскажет, предупредит! Забыв про многочисленные раны, скороход торопливо забрался на стену, вылез наружу…
И в изнеможении упал. Он так спешил, что зацепился за острую щепку — и панцирь отвалился. Ну вот, теперь уже точно конец, он беззащитен. Грызун его перегрызет, летун унесет. Старик поежился…
Но что это? Ему совсем не больно! Он посмотрел назад — и увидел на голой спине аккуратно сложенные крылья.
Так, значит, под панцирем спрятаны крылья. Так, значит, летуны хватают ползуна, уносят и сдирают панцирь…
Скорее, скорее к своим! Он прекратит безумную вражду, предупредит…
Но куда ему двигаться? Кругом незнакомые ветки, легко заблудиться. Вот разве что… И, решившись, он робко взмахнул крыльями, потом еще раз — сильнее, сильнее — и полетел!
Поначалу он то и дело натыкался на листья, однако вскоре приспособился и полетел уверенней. Крылья весело жужжали на свежем ветру, внизу мелькали ветки, листья, цветы. Неведомая легкость переполняла его, и раны уже не болели, и страхи уже не терзали, лишь только в радости кружилась голова. О, кто мог подумать, что сладкая каша — ничто по сравнению с полетом! Ползать ли, бегать ли — все суета. Он прилетит…
Вот и знакомая развилка, роща дурманных грибов и поселок. Преисполненный гордости, скороход громко запел военную песню и пошел на снижение.
Внизу забегали, засуетились. Подумали, что враг. Ничего, разберутся. Вот подлетит он ближе, тогда и узнают. Скороход с треском разорвал защитную снасть и стал пикировать на площадь, к поварам и каше. И вдруг…
Дружным залпом ударили катапульты. Колючки просвистели совсем рядом. Да что это они, в кого стреляют? Как посмели?
Повторный залп оказался точнее. Крылья, правда, уцелели, но одна из колючек впилась в лапу. В глазах потемнело. Скороход отчаянно замахал крыльями и взмыл вверх.
Внизу, в поселке, царило тревожное оживление. Оружейники торопливо разворачивали катапульты, а зеваки, толпившиеся на крышах, подбадривали их воинственными кличами. Проклятые безмозглые букашки! Отсюда, с высоты, на них и смотреть-то смешно. Сейчас он выйдет из крутого виража, пронесется на бреющем полете, подхватит вон того, на крайней крыше…
Но тут же опомнился — нет, не годится. Здесь одному не справиться, дикарей слишком много. И, развернувшись, скороход… простите, летун полетел за подмогой.
Рисунки Валерия РУЛЬКОВА
Вячеслав РыбаковВетер и пустота
Парус №7 1988 г.
Женщина, поднимая голову, могла видеть во мгле чередование двух темных пятен — это были ноги мужчины, перебиравшие ступени. Где-то далеко внизу все грохотало и рушилось — здесь были только туман и спертая тишина, как на морском дне.
— Я замерзла, — произнесла женщина. Мужчина не отвечал, продолжая медленно, мерно карабкаться вверх.
— Я очень замерзла, — повторила женщина.
— Главное — не выбиваться из ритма, слышишь! — донесся до нее бесплотный звук. — И никаких остановок. Минута в облаке отнимает день жизни.
В сумеречной вате тумана голоса казались мертвыми и страшными.
— Я совсем закоченела, и пальцы у меня не цепляются, — сказала женщина почти капризно. — Я сорвусь. Ты хочешь, чтобы я сорвалась!
Темные пятна замерли.
— Сейчас, — проговорил мужчина, едва сдерживая раздражение. Превозмогая себя, женщина поднялась еще на две ступени, и темные пятна превратились в измазанные ржавчиной голые ступни. Со всхлипом женщина обвисла на своих мертвеющих руках.
— Сейчас. Я тебе кину рубашку. Только смотри не проворонь… по своему обыкновению.
— Нет, — ответила она, почти не соображая, что слышит и что отвечает. Мужчина это понял. Он поднял одну ногу и повесил снятую рубашку на свою ступню.
— Принимай, — сказал он, осторожно опуская ногу. Женщина открыла глаза, ужасаясь от мысли, что рубашка могла уже пролететь мимо, но увидела наплывающее сверху громадное темное пятно.
Рубашка была мокрой насквозь, как и вся остальная одежда; туман пропитал ее, но не остудил, она была почти горячей, и, кое-как натягивая ее поверх собственного свитера, женщина едва не застонала от желания прильнуть к тому горячему, что нагрело пропитанную туманом фланель.
— Постой, — вдруг дошло до нее. Непослушными, неповоротливыми в перчатке пальцами левой руки она застегнула последнюю пуговицу. — А как же ты! Ты же замерзнешь!
— Посмотрим, — проговорил мужчина. — Ну, двинулись!
Они двинулись.
Они поднимались все выше, но становилось все темнее — наверное, близился вечер. Клубы тумана расслаивались, вздрагивали, а один раз вверху промелькнуло что-то темно-синее, очень далекое, и по бесплотному мареву скользнул мгновенный розовый отсвет.
— Видишь!! — торжествующе крикнул мужчина. — Видишь! Скоро небо!
Откуда-то возник странный, широкий звук — однообразный и напевный.
— Что это! — с ужасом спросила женщина. Теперь она боялась всего, теперь перемены могли быть только к худшему.
— Молчи, береги дыхание! — крикнул мужчина, не оборачиваясь. — Это лестница. Там, наверху, ветер!
Темный туман кипел, мягко тормоша и колыхая цеплявшихся за перекладины людей. Потом произошло нечто вроде беззвучного взрыва, и, смахнув мутную пелену, вокруг разлетелось дикое фиолетовое пространство.
Хлещущий из пустоты ветер стал плотным, как вода. Волосы женщины забились черным флагом. Стало трудно дышать; воздух холодными узкими потоками врывался сквозь ноздри в горло, в легкие, грозя разорвать их. Лестница оглушительно трубила. В чудовищной, чуть туманной дали догорало оранжевое зарево. У самых ног людей бурлили струи тумана — провалы были темны, как ночь, пляшущие всплески отливали пожаром.
— Смотри, какая красота! Какое великолепие! Нравится? Не отвечай, береги дыхание!.. Кивни! Нравится?
— Здесь еще холоднее!
— Что?
— Здесь еще холоднее!!!
— Воздух какой чистый! Чувствуешь, какой чистый воздух!!
— Здесь еще холоднее-е!!!
— Только не смотри вверх! И не смотри вниз! Не смотри ни вверх, ни вниз — только перед собой!
— Здесь всегда такой ветер?
— Поднимемся еще метров на двести, чтобы ночью не захлестнуло туманом! Там отдохнем!
— Здесь всегда такой ветер?! Здесь еще холоднее!
Туман отступал все ниже, тонущая в нем лестница сужалась, становясь улетающей вниз розовой нитью. Пальцы коченели. Женщина всякий раз, как отрывала руку от перекладины и тянулась к другой, думала: сейчас я сорвусь. И всякий раз не срывалась. Она посмотрела вверх, но увидела лишь ритмично движущиеся ноги и ягодицы мужчины, обтянутые черными брюками. Это вызвало у нее отвращение. Она ненавидела мужчину за то, что он не дал ей сгнить вместе со всеми там, внизу. Если бы она ползла первой, возможно, попыталась бы сейчас сбросить мужчину в ту бездну, из которой он почти насильно выволок ее сегодня. Правда, возможно, она сразу прыгнула бы вслед за ним. Но прыгнуть самой и оставить его одного в этом кошмаре она почему-то не могла. Некоторое время она черпала силы в том, что представляла, как колотит каблуком по ломким пальцам мужчины; как мужчина отрывается и с неслышным в реве лестницы криком падает, падает, падает, совсем рядом со своей проклятой лестницей, быть может, ударяясь об нее, проваливается в туман и снова — падает, падает, падает и наконец, как метеорит, вонзается в мертвую землю…
Мужчина тоже очень замерз и, понимая, как холодно женщине, непривычной к высоте, жалел, что не успел прихватить хотя бы куртку. Ему больше нечего было дать женщине — даже майки на нем не было, он всегда носил рубашку на голое тело. Он знал, что до темноты нужно пройти как можно больше — ночью туман мог подняться и им обоим грозило угореть во сне. Пелена удалялась очень мед