— Здорово, Том! Как дела? — приветствовал его Торстейн.
— Прекрасно, — ответил Лениген, — просто отлично.
Он кивнул, изображая, насколько возможно, дружелюбие, и двинулся было дальше под плавящимся зеленым небом. Но от Торстейна не так-то просто отделаться.
— Том, мальчик, я думал над твоей проблемой, — сказал Торстейн. — Очень беспокоился за тебя.
— Очень мило с твоей стороны, — ответил Лениген, — но, право же, не следовало так утруждаться…
— Я делаю это потому, что хочу этого, — сказал Торстейн, и Лениген знал, что тот, к сожалению, говорит чистую правду. — Меня интересуют люди с их заботами, Том. И всегда интересовали. С детства. А мы с тобой долгое время были друзьями и соседями.
— Это, конечно, верно, — тупо пробормотал Лениген. (Когда нуждаешься в помощи, то самое худшее, что ты вынужден ее принимать).
— Прекрасно, Том, я думаю, что небольшой отдых — вот что сейчас нужно.
У Торстейна всегда имелся под рукой простой рецепт. Как врачеватель душ, практикующий без патента, он прописывал лекарство, доступное страждущему.
— Никак не получится взять в этом месяце отпуск, — сказал Лениген. (Небо теперь было апельсиново-розовым; три сосны засохли, а какой-то дуб превратился в кактус.)
Торстейн сердечно засмеялся.
— Он не может сейчас взять отпуск! А ты хоть об этом задумывался?
— Да нет вроде.
— Тогда задумайся! Ты устал, напряжен, замкнут и весь на взводе. Ты — перетрудился.
— Но я неделю был на больничном, — сказал Лениген. Он бросил взгляд на свои часы. Золотой корпус стал свинцовым, но время они показывали, кажется, точно. С начала разговора прошло почти два часа.
— Этого мало, — говорил Торстейн. — Ты все равно остался в городе и рядом со своей работой. Нужно прикоснуться к природе. Том. Когда ты в последний раз ходил в поход?
— В поход? Кажется, я вообще ни разу в походах не был.
— Вот! Видишь! Парень, надо прикоснуться к подлинному. Пожить не среди домов и улиц, а среди гор и рек.
Лениген взглянул на часы и с удовлетворением увидел, что они снова стали золотыми. Лениген порадовался — в свое время за корпус было заплачено 60 долларов.
— Деревья и озера, — продолжал Торстейн восторженно. — Ощущение, как растет под ногами трава, зрелище величественных горных вершин, грядущих на фоне золотого неба…
Лениген покачал головой.
— Я ездил в деревню, Джордж. Ни фига не помогло.
Торстейн был упрям.
— Ты должен вырваться из рукотворного окружения.
— А оно все кажется одинаково рукотворным, — ответил Лениген. — Деревья или здания — какая разница?
— Здания строит человек, — сказал с нажимом Торстейн. — А деревья создал бог.
У Ленигена были некоторые сомнения и относительно первого, и относительно второго, но он не собирался делиться своими соображениями с Торстейном.
— Тут, конечно, что-то есть. Я подумаю.
— Надо это сделать, — сказал Торстейн, — Я, кстати, знаю отличное местечко. В Мэйне, и там как раз есть одно прелестное озерцо…
Торстейн — большой мастер по части пространных описаний. Но, к счастью для Ленигена, внимание их было отвлечено происшествием. Загорелся стоявший неподалеку дом.
— Ой, чей это? — спросил Лениген.
— Семьи Мэкльби, — ответил Торстейн. — Второе возгорание за месяц. Везет им!
— Может, поднять тревогу?
— Ты прав. Я сам этим займусь, — сказал Торстейн. — И помни, что я сказал насчет местечка в Мэйне, Том.
Торстейн хотел уже идти, но тут случилось нечто забавное. Только он ступил на тротуар, как бетон под левой его ногой размяк. Захваченный врасплох Торстейн позволил ноге погрузиться в жижу по щиколотку, а инерция движения бросила его вперед, лицом на мостовую.
Том поспешил на помощь, пока бетон не затвердел.
— Все в порядке с тобой? — спросил он.
— Кажется, вывихнул лодыжку, — пробормотал Торстейн. — Но все нормально, идти смогу.
Он заковылял прочь, чтобы сообщить о пожаре. Лениген остался. Он решил, что пожар возник в результате спонтанного самовозгорания. Через несколько минут, как он и ожидал, пламя погасло в результате спонтанного самозатушения.
Нехорошо радоваться бедам ближнего, но Лениген не смог сдержать смешка, вспомнив о вывихнутой лодыжке Торстейна. И даже стремительный селевой поток, затопивший Мэйнстрит, не испортил хорошего настроения.
Но потом Лениген вспомнил о своем сне и снова запаниковал. Он поспешил на назначенную встречу с доктором.
Приемная доктора Семпсона на этой неделе была маленькой и темной. Старый серый диван исчез; вместо него стояли два кресла в стиле Луи Пятого и висел гамак. Изношенный ковер переткался заново, а лилово-коричневый потолок был прожжен сигаретой. Но портрет Андретти оказался на обычном месте на стене, и большая бесформенная пепельница сияла чистотой.
Дверь, ведущая внутрь, открылась, и высунулась голова доктора Семпсона.
— Привет, — сказал он, — одну минутку.
Голова исчезла.
Семпсон был точен. Дела его заняли лишь три секунды по часам Ленигена. А секундой позже Лениген был распростерт на обитой кожей кушетке со свежей бумажной салфеткой под головой. А доктор Семпсон спрашивал:
— Прекрасно, Том, ну, как наши дела?
— То же самое, — ответил Том. — Только хуже.
— Сон?
Лениген кивнул.
— Давай разберем его еще раз.
— Предпочел бы этого не делать, — сказал Лениген.
— Боишься?
— И больше, чем раньше.
— Даже сейчас, здесь?
— Да. Именно сейчас.
Наступила многозначительная целительная пауза.
Затем доктор Семпсон сказал:
— Ты уже говорил, что боишься этого сна, но ты никогда не говорил мне, почему ты так боишься.
— Ну… Это прозвучит глуповато.
Лицо Семпсона оставалось серьезным, спокойным, строгим — лицо человека, который ничего не считает глупым, который физически не способен посчитать что-либо глупым. Возможно, это была маска, но Лениген находил, что маска внушает доверие.
— Хорошо, я скажу, — внезапно начал Лениген, но тут же запнулся.
— Давай, — кивнул доктор Семпсон.
— Ну, все это потому, что я верю, что когда-нибудь, каким-то образом, я сам не понимаю как…
— Да, продолжай, — сказал Семпсон.
— Да, так вот, мир из моего сновидения станет реальным миром…
Он снова запнулся, затем продолжал с напором:
— …и в один несчастный день я проснусь и обнаружу, что я в том мире. И тогда тот мир станет реальностью, а этот — всего лишь сновидением.
Он повернулся, чтобы увидеть, как безумное признание подействовало на Семпсона. Но если доктор и был поражен, он этого никак не показал. Семпсон спокойно раскурил трубку от тлевшего указательного пальца левой руки. Потом он загасил палец и сказал:
— Да. Продолжай.
— Что продолжать? Это все, дело именно в этом!
На розовато-лиловом ковре появилось пятнышко размером с четвертак. Оно потемнело, разбухло и выросло в небольшое фруктовое дерево. Семпсон сорвал один из пурпурных стручков, понюхал, положил на стол. Он посмотрел на Ленигена твердо и печально.
— Ты уже рассказывал мне про этот свой кошмарный мир, Том.
Лениген кивнул.
— Мы обсудили его, проследили истоки, раскрыли его смысл для тебя. В последние месяцы, как мне кажется, мы установили, почему тебе необходимо терзать себя этими кошмарами и ночными страхами.
Лениген с несчастным видом кивнул.
— Но ты отказываешься смотреть правде в глаза, — продолжал Семпсон. — Ты каждый раз забываешь, что мир твоих снов — это сон, только сон и ничего больше, сон, управляемый произвольными законами, которые ты сам же и создал для удовлетворения нужд своей психики.
— Хотелось бы в это верить, — сказал Лениген. — Загвоздка в том, что этот треклятый кошмарный мир странно логичен.
— Ерунда, — ответил Семпсон, — это все потому, что твоя иллюзия герметична, замкнута в себе, сама себя питает и поддерживает. Поведение человека определяется его взглядами на природу окружающего мира. Зная эти взгляды, можно полностью объяснить его поведение. Но изменить эти взгляды, эти допущения, эти фундаментальные аксиомы почти невозможно. Например, как можно доказать человеку, что им не управляет какое-нибудь секретное радио, которое только он один слышит?
— Я, кажется, начинаю понимать, — пробормотал Лениген. — Со мной что-то похожее?
— Да, Том, с тобой что-то вроде этого. Ты хочешь от меня доказательств, что этот мир реален, а мир твоих снов — пустышка. Ты предполагаешь, что сможешь выкинуть из головы все эти фантазии, если я смогу предоставить такое доказательство.
— Именно так! — воскликнул Лениген.
— Но дело в том, что я не могу его дать, — сказал Семпсон. — Природа мира очевидна, но недоказуема.
— Слушайте, док, но ведь я не так серьезно болен, как этот парень с секретным радио, а?
— Ну, конечно, нет. Ты более логичен, более рационален. У тебя есть сомнения в реальности мира, но, к счастью, ты подвергаешь сомнению и свои иллюзии.
— Тогда давайте попробуем, — сказал Лениген. — Я понимаю, что вам это трудно, но постараюсь воспринять все, что в силах буду воспринимать.
— Это в общем-то не моя область, — сказал Семпсон. — Этим занимаются метафизики. Боюсь, что я не слишком силен в таких вещах…
— Давайте попробуем! — взмолился Лениген.
— Ну хорошо, давай.
Семпсон задумался, наморщил лоб. Затем сказал:
— Мне кажется, что, поскольку мы исследуем этот мир с помощью своих чувств, то, следовательно, мы должны в своем анализе опираться на свидетельство этих чувств.
Лениген кивнул, и доктор продолжал.
— Итак, мы знаем, что вещь существует постольку, поскольку наши чувства утверждают, что она существует. Каким образом можно проверить достоверность наших наблюдений? Путем сравнения их — с ощущениями других людей. Мы знаем, что наши ощущения нас не обманывают, если ощущения других людей относительно существования какой-либо вещи согласуются с нашими.
Лениген подумал и сказал: