Закончив с обязательной риторикой, радиоведущий Кирилл предпочел как можно быстрее закончить радиопередачу, предпочел временно распрощаться с аудиторией, и тем самым пророчески избежал гораздо большего скандала.
«А что же дальше?» – неудовлетворенно спрашивала аудитория.
«И что же произошло потом?» – возмутился совершенно обычный водитель трамвая.
Однако радиоведущий Кирилл поступил правильно, когда не позволил всем им узнать что-либо о том, как его коллеги Зайк и Пайк с трудом отворили тяжелый железный люк с кривой и покрытой копотью надписью, как они вошли внутрь печально известного заведения и как никогда из него не вышли. К тому же он был предельно вежлив, оставил в эфире немного качественной музыки и на прощание сказал:
– До новой встречи завтра, двадцатого сентября…
«Двадцатого сентября?! Какого черта?.. Разве сейчас не август?..».
Артем посмотрел в боковое окно своего движущегося по рельсам трамвая. Там за окном вроде бы и впрямь был август. Хотя стопроцентной уверенности не было…
– Сложно сказать, – прошептал он, когда к уже имевшейся потерянности во времени прибавилась потерянность в пространстве.
Срочное нажатие на тормоза толком ничего не поменяло. Артем все еще не знал, куда именно его занесло вместе с трамваем.
– То ли Малица, то ли Константиновка, то ли еще что…
Хотелось винить во всем треклятое радиошоу, из-за которого совершенно обычный водитель трамвая слишком давно перестал осуществлять запланированные остановки и призывать себе в помощь самый благоразумный и самый рассудительный голос из динамиков. Но было еще что-то, чего Артем пока что не мог ни понять, ни объяснить.
«Что-то странное, что-то едва уловимое…».
И только когда недалеко за деревьями раздался сильный взрыв и яркий свет огня осветил всю близлежащую территорию, совершенно обычный водитель трамвая наконец-то понял, что именно происходит в этом мире.
– Да, это все-таки случилось, – с определенной горечью подметил Артем.
И затем он принялся усердно дожидаться высокого человека со странным лицом и длинными седыми волосами, который вот-вот должен был появиться из-за деревьев, который вот-вот должен был сесть в трамвай за номером два и вместе с совершенно обычным водителем отправиться туда, откуда очень редко возвращаются.
– Сейчас, сейчас…, – уже без прежней горечи произнес Артем.
А потом он все-таки дождался.
Кажется, вчера я собирался встать пораньше. Но вот, судя по ощущениям внутренних биологических часов момент «икс» настал, а мне все еще не хотелось открывать глаза. Очень хотелось еще немного поспать. Возможно, минутку. А быть может и гораздо дольше.
«Как получится», – подумал я, пытаясь поддаться собственной лени.
Однако другая немаловажная черта моего характера, многими посторонними описываемая как чрезмерная и неуместная правильность, никогда бы в жизни не позволила мне продолжить мой сладкий сон вопреки каким-то важным делам. По своим никому непонятным причинам она всегда была на стороже. И зачастую мне это нравилось. Да только вот отнюдь не этим утром.
«Еще немного… мне этого так сильно хочется…».
«Нужно вставать… это важно!»
Когда тебе кричит в ухо твой собственный мозг, желание придаться утренней дремоте медленно, но верно сходит на нет. И тогда на какой-то минуте приходиться наконец-то признать, что чрезмерная и неуместная правильность все-таки одержала верх в этой неравной борьбе, заставив тебя открыть глаза и посмотреть на окружающий мир.
«Да уж!» – с некоторым разочарованием подумал я, едва удалось удостовериться, что ничего вокруг меня не изменилось за ночь.
Шкаф, два стула, большой телевизор, компьютерный стол с лежащим на нем ноутбуком, еще один стол, за которым можно было, как принимать пищу, так и писать письма на деревню дедушке – все это было вчера, все это было и сегодня. Ничего не изменилось.
«Не очень-то и хотелось!» – в виде открытого каприза заявил я сам себе.
Но на самом деле мне очень хотелось. Просто я все еще боялся признать эту чересчур очевидную и излишне болезненную правду.
«Что в этом сложного?» – наверное, подумаете вы.
«Ничего», – будет вынужден бескомпромиссно ответить ваш покорный слуга Геннадий Петрович Чайкенфегель.
Но некоторые иллюзии созданы не просто так. Некоторые иллюзии очень сильно нужны и важны. Зачем? Почему? Видимо потому, что именно они позволяют некоторым людям жить дальше, и учат их умению в каждый новый день настойчиво выползать из постели.
«Вчера было все то же самое», – такое вот неискоренимо обыденное и лаконичное умозаключение преследовало меня уже довольно длительный промежуток времени.
Три тысячи шестьсот пятьдесят два дня – это много или мало?! Еще один хороший риторический вопрос заставил меня наконец-то вспомнить, зачем же моя вышеупомянутая чрезмерная и неуместная правильность так сильно желала моего скоротечного пробуждения.
«Десять лет пролетели быстро…».
Вчера, а точнее в те самые часы, минуты и секунды, что обескураживающе предшествовали этому сомнительному юбилею, я был очень сильно взволнован. И потому в вечернее время, когда в обычных обстоятельствах следовало бы начать засыпать, сон был для моей персоны совсем не в руку.
Конечно, я пытался старательно и сосредоточенно считать коров, собак и прочую живность, но в конечном итоге ничего путного из этой затеи не получилось. А так как меня совершенно не прельщала навязчивая перспектива быть обреченным на ночь многочисленных безнадежных телодвижений с правого бока на левый, пришлось пойти на крайние меры и включить телевизор…
«О, боже!!! Зачем?!» – изнуряющим басом кричал в тот самый момент мой катастрофически ошарашенный внутренний голос, – «Разве ты не понимаешь, что прямо здесь и сейчас обязательно начнется апокалипсис?!»
Такую экспрессию несложно понять, ведь за все только что истекшие десять лет моего пребывания в удобном и обустроенном тюремном заключении, я ни разу не включал телевизор, ни разу не входил в интернет, ни разу не слушал радио. Причем все это было исключительно по собственному желанию. Никто не ставил мне палки в колеса. Я сам все для себя решил. Я решил, что так было нужно.
«Десять лет пролетели быстро…».
– Десять лет пролетели быстро…
Видимо я был слишком сильно увлечен своими собственными мыслями, раз не сразу сообразил, что слова данной реплики звучат не только в моей не совсем здоровой голове. Взгляд с непроизвольной лабильностью скользнул в сторону и тут же не нарочно наткнулся на лицо Павла Макинтаева, что словно высеченное из камня божество всегда пугало и удивляло своей безмятежностью.
– Здравствуйте…, – медленно проронил я, в очередной раз удивляясь тому удивительному факту, насколько бесшумно способен проникать в помещение мой личный надзиратель.
– С добрым утром.
Сказанные Павлом слова вроде как должны были нести в себе нечто доброе и светлое, однако при всем при этом они ничуть не влияли на мимику того, кто их произносил. Выражение его лица по извечному законодательству местных устоев так и осталось украденным у каменного истукана событием. И с этим сложно было что-либо поделать. А жаль… Ведь этим особенным утром очень хотелось чего-то иного, чего-то нового…
«…потому что десять лет пролетели быстро…».
В своих руках Павел держал привычный металлический поднос черного цвета с красно-синими узорами в виде птиц. На нем он удерживал стандартно организованный завтрак: маленькая тарелка овсянки, три бутерброда (с сыром, с салями и с куриным паштетом), а также большая белоснежная кружка, заполненная горячим дымящимся какао.
– Надеюсь, сегодня вы готовы поесть, как полагается? – спросил он, когда ожидание инициативы с моей стороны слишком сильно затянулось.
«А что если?» – внезапно взбрело мне в голову.
Но страх был тем, кто не давал мне проходу уже очень долгое время. И потому в тревожной обреченности я постепенно начал понимать, что по истечении еще одной секунды, ну, в крайнем случае, двух или трех, вполне закономерно произойдет все то же самое, что многократно происходило во все предыдущие разы, в конечном счете страшным образом вылившиеся в гигантскую и пугающую цифру три тысячи шестьсот пятьдесят два. И тогда, минуя все возможные условности и неуместные причуды случайно подобранных отговорок, мой внутренний голос с непристойным заискиванием поинтересовался у меня моими же собственными словами:
«А что если?»
И тогда при всем моем нежелании мне все же пришлось сделать все то, чего я очень сильно и неискоренимо боялся.
– Павел…
Корпус тела высокого и крупного мужчины в возрасте за сорок уже начал медленно поворачиваться к двери, когда я скомкано произнес его имя. Странно на что способно одно-единственное слово. Странно, что оно сработало.
«Но надолго ли?»
– Геннадий Петрович?..
Движение остановилось, но два обреченных на совместное существование человека все еще не находили в себе смелости посмотреть друг другу в глаза. Два человека все еще пытались сбежать и укрыться множеством иллюзорных одеял от всего того, что их безаппелятивно загнало в один удобно обустроенный угол.
– Павел…
Я судорожно искал в голове крайне необходимый повод, которым мне бы удалось стопроцентным образом помешать последнему из моих случайных знакомых уйти и закрыть за собой дверь навсегда.
«Когда еще ты сможешь сделать это? Когда, если сегодня твой самый последний день в этом ужасном-ужасном-ужасном месте???»
Внутренний голос, как обычно был прав во всем. Так что, несмотря на все тонны страха, поселившиеся в моем сердце из-за некоторых предшествующих событий, я все же громко и четко произнес то самое слово, которое должен был произнести много-много лет тому назад, когда все было только лишь в зачатке…
– Прости…
Ответа не последовало. Но я и не был готов к какой-либо быстрой реакции со стороны бывшего начальника военкомата, потерявшего из-за меня всю свою прошлую жизнь. Наверное, в те самые времена он был доволен собой и умеренно счастлив. И скорее всего ему не приходилось ежедневно примерять на себя каменную мимику невозмутимости, чтобы тем самым спрятать от посторонних глаз свою глубокую разочарованность и разбитость.