10 октября 2000 года, менее чем через год после прибытия в дом вторых приемных родителей, Кристину определили в новую семью, и Джованна больше никогда о ней не слышала. Мне не удалось узнать многого о том, что происходило с девочкой после этого, не считая того, что она переехала в другой регион и поступила в колледж. Как-то я поймал себя на том, что уже в который раз перечитываю письмо, которое она написала судьям осенью 1998 года – через несколько месяцев после того, как ее забрали, когда она все еще была в своей первой приемной семье. Это письмо вместе с ее показаниями разрушило семьи Морселли и Ковецци. Оно заканчивалось призывом: «Если родители и дяди начнут говорить, что я говорю правду, будьте к ним добры, но если они не будут говорить правду, будьте строгими».
Многое в этом письме не имело смысла. Не похоже, что оно и правда было написано 8-летней девочкой. Почему она решила сама обратиться к судье? В чем смысл предложения «Я папробую [sic] изо всех сил заставить себя вспомнить, что это за люди»? Если у слов есть конкретные значения, что же Кристина должна была «заставить себя вспомнить»?
– Особенно выделяется отрывок «Я папробую [sic] все это понять», – сказала в интервью системный психолог Даниэле Амистади. – Если бы насилие, о котором идет речь, имело место, Кристина ясно представляла бы его. Ей не нужно было бы прилагать усилия, чтобы понять то, что она испытала лично. Более того, многие использованные выражения не соответствуют ее возрасту. Документ мог быть написан под диктовку или, как минимум, под руководством взрослого.
Через несколько месяцев после того, как я связался с ними, Вероника, Кристина, Маргерита и Мелания отправили мне письмо через адвоката во Флоренции. В нем они защищали доктора Донати и ее коллег, атакуя тех, кто считал, что их беспричинно забрали из семей. «Мы заверяем вас, что причин было предостаточно, и мы счастливы, что нас забрали. На протяжении долгих лет те люди причиняли нам страдания».
20
Глава CISMAI Глория Соави игнорировала любую критику своей организации во время нашего разговора. Юридические психологи обвиняли CISMAI в создании «абьюзологов» – психологов и социальных работников, которые начинают искать признаки сексуального насилия у детей, проявляющих хоть какой-то намек на стресс.
– CISMAI не является сторонником поисков насилия там, где его нет, и никогда им не был, – решительно заявила она.
Однако создается впечатление, что психологи CISMAI использовали именно этот подход в некоторых из громких дел по подозрениям в педофилии. Словно свидетельство ребенка должно быть признано веским, и неважно, каким оно было и при каких обстоятельствах было получено. Кроме того, CISMAI сотрудничает с Международным обществом по предотвращению жестокого обращения с детьми и безнадзорностио (англ. International Society for the Prevention of Child Abuse and Neglect, ISPCAN). На домашней странице сайта ISPCAN приводится тревожная статистика – хотя источник данных нигде не указан, – согласно которой «каждая четвертая девочка… жертва насилия над детьми». Если верить этим данным, в среднем в классе начальной школы учатся по меньшей мере четыре девочки, подвергшиеся жестокому обращению.
С 1980-х в число ведущих специалистов Италии по вопросам жестокого обращения и насилия над детьми входит доктор Маринелла Малакреа, которая также является одним из основателей CISMAI и CBM в Милане. Доктор Малакреа консультировала прокурора Пьетро Форно, писала научные статьи по теме и участвовала в многочисленных конференциях вместе с основателем Исследовательского центра Гензеля и Гретель в Турине, Клаудио Фоти. Маринелла Малакреа – ярый противник составителей Carta di Noto. С 1990-х доктор Малакреа проводит учебные курсы, некоторые из которых посещала доктор Донати. К тому моменту, когда Дарио только начал открываться доктору Донати, она едва закончила стажировку, поэтому ей пришлось обратиться к доктору Малакреа с просьбой поприсутствовать на беседе с ребенком.
Когда я спросил, что доктор Малакреа думает про работу доктора Донати, она описала ее как «тщательную и кропотливую», сказав, что доктор Донати справилась «очень хорошо, эмоционально присутствуя, как того и требовали обстоятельства».
Доктор Малакреа убеждена, что ключевая трудность, с которой сталкивается психолог при работе с детьми-жертвами насилия, это их молчание – «один из наиболее эффективных инструментов для избегания вопроса или попытки притвориться, что его вовсе не услышали». Однако в расчет не берется один нюанс: бывают ситуации, когда дети ничего не рассказывают, потому что с ними ничего и не произошло.
Доктор Малакреа сказала, что, вопреки данным итальянских и международных научных журналов, «крайне маловероятно», что психолог способен негативно повлиять на ребенка, ведь «внушить ребенку что-то, что подвергает риску его жизнь, крайне трудно». Если дети продолжают рассказывать про обезглавливания на кладбище, распятия, кошачью кровь, убийства и изнасилования после нескольких недель посещений, эти истории «могут быть связаны с фантазиями насильников или с декорациями… которые используются для продажи продукции по всему миру. Фильмы ужасов с элементами детской порнографии – жанр, в существовании которого мы убеждены и с которым часто сталкивается полиция – требует создания декораций».
Ее объяснение показалось мне неубедительным. То, что «декорации» способны обмануть такое количество детей 9–10 лет, убедить, что они находятся на настоящем кладбище, откапывают настоящие тела или убивают реальных детей, маловероятно. Кроме того, полиция, которая «часто сталкивается» с педопорно-фильмами ужасов – это миф, и три агента из ключевых центров по борьбе с детской порнографией с севера, центра и юга Италии подтвердили это. Они отслеживают видеоматериалы, которые циркулируют по всему миру последние 20 лет, и никто из них не сталкивался со снафф-фильмом в сатанистском сеттинге, содержащими сцены человеческого жертвоприношения или употребления крови.
Судебные психологи, поддерживающие Carta di Noto, продолжают оспаривать методы работы с детьми, используемые CISMAI. Время, опыт и новые дела, например, дело детских садов Абба и Сорелли в Брешии или детского сада в Риньяно-Фламинио, наглядно показывают все риски использования таких методов допроса, далеких от нейтральности и беспристрастности. Судебный психолог Марко Лагацци рассказал: «По этой причине все больше и больше экспертов суда отказываются отвечать на вопросы судей о том, а было ли насилие. Это может – и должен – решать только сам судья. Мы можем предоставить психологический портрет ребенка и оценить, способен ли он на дачу показаний. Или подтвердить, что показания ребенка не были даны под давлением или внушением. Ничего более».
Словами Кьяры Брилланти, юриста-психолога, которая была экспертом в ходе процесса в Модене: «Психолог должен быть психологом. Он не может играть роль полицейского, не должен заставлять ребенка говорить. Он должен оставаться нейтральной фигурой. А вот психологов [в процессе Бассы] нейтральными назвать никак нельзя».
Оддина Пальтриньери была уверена, что все дело в деньгах. Она часто это повторяла. На этих детях можно было заработать: приемным семьям, социальным работникам и их начальству из AUSL – особенно последним двум. Они были убеждены, что раскрыли преступление века, и построили целую сеть вокруг него, обеспечив массу людей работой – от консультантов, прокуроров и судей до создателей обучающих курсов и тех, кто получил научные гранты.
Я не знал, соглашаться ли с такой интерпретацией. Хотя я считал маловероятным, что кучка педофилов, для которых характерны проблемы с психическим здоровьем и склонность к действиям в одиночку, случайно собрались в целое сообщество в двух городках Басса-Моденезе, согласиться с тем, что столько психологов решили создать дело на пустом месте только ради заработка, мне было тяжело.
Сотрудник городской администрации Мирандолы отправил мне отчет северного Союза городов Модены. В нем перечислялись расходы на содержание приемных семей, включая защиту и уход за изъятыми детьми, и я остался под впечатлением от увиденного. Общая сумма расходов государства на это дело – включая 5 судебных процессов – составила около 4,5 миллиона долларов. Из этого меньше всего денег досталось приемным семьям, которые в среднем получали 650 долларов в месяц на содержание ребенка. Они не зарабатывали на опеке, несмотря на убежденность многих в обратном. При этом более половины бюджета было выделено на «психологическое лечение». Мягко говоря, неоднозначная позиция.
Работая психологом для AUSL в Мирандоле, Валерия Донати начала руководить независимым учреждением в Реджо-Эмилии. Вместе с ней там работали доктор Джемелли и социальный работник Мария Тереза Мамбрини. Это учреждение называлось Centro Aiuto al bambino (CAB), Центр помощи детям. В 2002 году региональный совет по здравоохранению поручил «лечение вовлеченных в это дело детей CAB, поскольку у них есть необходимые инструменты и опыт для работы с жертвами жестокого обращения».
Один и тот же человек положил начало этому делу, лечил детей, собрал их первичные свидетельства, выбрал новые приемные семьи, отчитывался перед обвинением и судом по делам несовершеннолетних, играл роль ключевого свидетеля в суде и мешал встречам детей с биологическими родителями даже после оправдания. И этот же самый человек продвигался по карьерной лестнице и получал денежную выгоду от своей роли в этом деле. Центр доктора Донати получал от 1250 до 1700 долларов в месяц за каждого ребенка, в зависимости от серьезности случая. В течение примерно 10 лет CAB получил 2,7 миллиона долларов государственных средств, несмотря на наличие вопиющего и потенциально опасного конфликта интересов. Если бы психологи восстановили контакт между детьми и их биологическими семьями, CAB, вероятно, потерял бы финансирование.