Она предпочла бы, чтобы он накричал на нее, выругался, да что угодно… но он молчал. Наконец Хартли вытащил бумажник, извлек из него стодолларовую купюру и сунул ее под контейнер с сахаром. Затем он вышел из кабинки и пошел прочь.
Глава 17
Хартли отправился на пикник на пляже. Ему совсем не хотелось туда идти, но он причинил членам своей семьи слишком много боли, чтобы отказывать им в такой малости. Он извинился за отсутствие Фионы, поджарил себе хлебцы и маршмеллоу и устроил прекрасное представление человека, которому на все наплевать.
Как только у него появилась возможность уехать, не обидев семью, он уехал. Он не проходил мимо дома Фионы. Он не мог даже близко подойти к ее улице. Вместо этого он заехал в магазин спортивных товаров, купил толстый спальный мешок и поехал в свой недавно приобретенный дом.
Это был не столько дом, сколько мечта о доме. Мечта о том, какой могла бы быть его жизнь. Фиона рядом с ним, и все секреты наконец‑то раскрыты. Теперь он знал, что влюблен в нее. По‑настоящему, безумно, глубоко. Вероятно, так было уже некоторое время, просто он не давал себе труда осознать это. Перед встречей с адвокатом он внезапно понял, что не может пойти туда без Фионы. Ему нужно было, чтобы она была рядом в такой важный момент.
Каким же наивным дураком он был, думая, что все может быть хорошо! Жизнь всегда ждала своего часа, чтобы настучать ему по голове. Его боль и ужас были так глубоки, что поглотили его. Он не мог избавиться от того, что узнал в Швейцарии. Он никогда не сможет стереть из памяти фотографии, которые ему показал дядя. Ужасные свидетельства самоубийства. Кровь. Так много крови! И лицо его матери, бледное и прекрасное в смерти. Он видел и другие фотографии. Мама в детстве. Смеющаяся. Беззаботная.
Хартли поднялся на второй этаж, не обращая внимания на прогнившую лестницу и битое стекло повсюду, бросил спальник на пол и улегся в него, дрожа всем телом, как в лихорадке.
Его бабушка и дедушка по материнской линии потеряли двоих дочерей. Как они пережили такую боль? Одна дочь погибла, другая содержится в клинике в Вермонте. После нервного срыва она редко кого из семьи узнает.
Хартли пытался примириться с прошлым, забыть весь этот ужас. Но что теперь? Он отец будущего ребенка. Боже милостивый! Нет смысла спрашивать, его ли это ребенок. Фиона удивительно бесхитростная и искренняя женщина. Он преследовал ее, ложился с ней в постель снова и снова, потому что влюбился.
Теперь он понятия не имел, как жить дальше. В конце концов, усталость взяла свое. Он уснул, но спал урывками, его мучили кошмары. Он ушел от Фионы, не сказав ни слова. Имеет ли он право после такого считать себя мужчиной?
Перед рассветом он плеснул себе в лицо водой и в отчаянии уставился в мутное зеркало. Тот, кого он увидел в нем, был скорее призраком прежнего Хартли Тарлтона.
Он спрашивал себя, что делать, и не находил ответа. Просить прощения? Но он не мог прийти к Фионе, пока не будет готов говорить о ребенке. Каждый раз, когда он думал о своем ребенке, у него в жилах холодела кровь. Он не одобрял ни Фиону, ни ее ребенка. Неужели она этого не понимает?
Хартли споткнулся, спускаясь по лестнице, и порезал руку о разбитые перила. С удивлением глядя на окровавленную руку, он почувствовал слабость. На мгновение страх и боль охватили его с такой силой, что он испугался. А что, если он такой же, как его мать?
Много горя выпало на долю Фионы за ее не такую уж долгую жизнь. До сих пор самым худшим был момент, когда она поняла, что слишком взрослая для того, чтобы быть удочеренной, что у нее никогда не будет семьи, о которой она мечтала. И все же ей повезло больше, чем остальным. Люди в основном были добры к ней.
В ее жизни не было насилия, с которым нужно было бы бороться, не было алкоголизма или наркотиков. Фиона просто была хорошим ребенком в переполненном детском доме. Она выросла и нашла свою нишу, ей есть чем гордиться. Она научилась не мечтать о больших вещах, а довольствоваться тем, что у нее есть: маленький уютный дом, любимая работа.
До тех пор, пока Хартли Тарлтон не ворвался в ее жизнь, Фиона не представляла, что можно быть счастливее. С Хартли она узнала, что значит любить. Она пережила настоящий восторг. И вот, оттого, что так высоко взлетела в своих мечтах, падение было таким жестоким, неописуемо мучительным.
В ней как будто существовали две женщины: одна взволнованная и счастливая тем, что несет в себе новую жизнь, другая – раздавленная горем, настолько всепоглощающим, что ей хотелось спрятаться от всего мира под одеяло и не высовываться.
Прошел один день. Потом два. Потом три. Фиона верила, что Хартли смягчится, но недооценила его боль. Один день следовал за другим. Она заставляла себя есть, делать гимнастику и работать.
Тоска по Хартли была худшим несчастьем, которое она когда‑либо испытывала. Прошла неделя, и она поняла, что он не придет. Никогда. Просыпаться с каждым утром становилось все труднее. И только сознание ответственности за своего ребенка удерживало ее от жестокой депрессии.
Прошло десять дней с тех пор, как они виделись в последний раз. Фиона работала в своей студии, повернулась, чтобы взять еще одну кисть, и увидела Хартли, похудевшего и осунувшегося.
– Мне очень жаль, – сказал он грубовато.
Она сжала кисть так, что побелели костяшки пальцев.
– Мне не нужны извинения, Хартли. Я предвидела, что произойдет, когда ты узнаешь, что я беременна. Знала, что будет плохо. Даже представляла себе, как сбегаю, взяв себе другое имя, как можно дальше отсюда. Но я понимала также, что обязана сообщить тебе о ребенке. Мужчина имеет право знать о том, что станет отцом.
Хартли мрачно уставился на нее. Его глаза казались почти черными.
– Извини, я все испортил. Ты, должно быть, очень испугалась.
Он стоял, сунув руки в карманы старых рваных джинсов, темно‑синяя футболка была такой же старой и в пятнах. Трудно было поверить, что это богатый человек, представитель элиты Чарлстона. Очевидно, он работал над домом, который купил.
– Я испугалась, – тихо произнесла она. – Но ты ничего не можешь поделать со своими чувствами. Я знала, что твой отказ иметь детей – не прихоть. Ты был в смятении.
Он опустил голову и глубоко вздохнул. Когда он наконец посмотрел на нее и улыбнулся, у Фионы сжалось сердце, настолько это была вымученная улыбка.
– Сначала я не мог смириться с этой новостью, – сказал он. – Я знал, что извинения ничего не стоят, пока я не буду готов поговорить о ребенке.
– А теперь?
Он судорожно сглотнул.
– Я не рассказал тебе. Я не рассказал ни Мейзи, ни Джонатану.
У нее упало сердце. Чего она еще не знает?
– О чем не рассказал? Ответь мне.
– Дядя показал мне фотографии места гибели мамы. Там было много крови. Наша мать, женщина, которую никто из нас не помнит, выглядела такой спокойной и умиротворенной, очень красивой. Но она была мертва. Покончила с собой. А потом он показал мне ее детские снимки. Малышка играет со щенком; шестилетняя девочка с сияющей улыбкой в балетной пачке… Сопоставление почти сокрушило меня. Я понял, что не смогу растить ребенка и не думать, что его постигнет участь моей матери.
– Вся жизнь – это риск, Хартли. Никто из нас не может предвидеть будущее. Жизнь одних обрывается в восемнадцать лет, другие покидают этот мир в девяносто – сто лет.
Горячие слезы навернулись ей на глаза и покатились по щекам. Он подошел к ней, не выдержав ее слез.
– Пойдем в гостиную. Ты выглядишь измученной.
И они пошли, взявшись за руки, по коридору. Просто быть с ним снова было для нее счастьем, но они все еще далеки от какого‑либо решения. Хартли отпустил ее и сел на край дивана. Неужели он думал, что она согласится поддерживать между ними дистанцию? Он здесь, он с ней. Она свернулась калачиком рядом с ним и положила голову ему на плечо. Он взял ее за руку. Тишина была не совсем мирной, но в ней чувствовалась благодарность, по крайней мере, с ее стороны.
– Когда я была ребенком, – заговорила Фиона, – мне было лет шесть или семь, я жила в детском доме. Это было прекрасное место. Чистое. Безопасное. Но была одна вещь, от которой я не могла там избавиться, – мое одиночество. Оно изводило меня. И тогда я нарисовала жизнь, о которой мечтала, в своем воображении.
Он поморщился.
– Мне больно думать о том, что тебе выпала такая доля.
– Пришло время, когда я должна была забыть свои фантазии и смириться с тем, что моя жизнь не будет такой, о которой я мечтала. Но это может быть и хорошо.
– Как ты туда попала? И как пережила разочарование?
Она выпрямилась и повернулась к нему, скрестив ноги.
– Ты будешь смеяться, но это было связано с мороженым.
– Мороженым?!
– Да. По какой‑то причине одна из молочных ферм в этом районе решила дарить мороженое детскому дому. Каждую пятницу в три часа пополудни к дому подъезжал грузовик. Из него выгружали упакованную в сухой лед большую коробку с апельсиновым мороженым.
– Я любил мороженое, – признался Хартли и по‑детски искренне улыбнулся.
– Я люблю до сих пор и, если вижу ребенка, который ест его на улице, будто возвращаюсь в теплые дни моего детства.
– Я не понимаю, как могло мороженое излечить тебя от твоих фантазий и примирить с реальностью?
– Все просто, – усмехнулась она. – Я попробовала лакомство и на какой‑то момент моя тоска ушла. Тогда я подумала, что на свете может быть много других приятных вещей, которые могут сделать меня счастливой.
– Довольно глубокая мысль для ребенка.
– Что я могу сказать? Я была ребенком, но с мудрой старой душой.
Он поцеловал ее в висок.
– Возможно, я слишком упрям, но я не хотел видеть тебя до тех пор, пока не разберусь с историей моей матери. И не мог позволить, чтобы ее судьба определяла мою жизнь.
– А теперь?
– Я обожаю тебя, Фиона Джеймс. И не буду жить в страхе, – твердо произнес он. – То, что случилось в прошлом, было трагедией, но это в прошлом. Мой ребенок, наш ребенок, сможет бороться с любыми проблемами. А может, его жизнь будет счастливой и беззаботной. В любом случае я буду любить тебя и этого ребенка всю оставшуюся жизнь.
– По‑настоящему? – Ее голос дрогнул.
Он поцеловал ее в нос:
– Конечно. Выходи за меня замуж, Фи. Мне все равно, какая будет свадьба, большая или маленькая, но я не хочу ждать.
– Я тоже. – Она взяла его руку, положила на свой слегка округлившийся живот и сказала: – Я уже приготовила для тебя свадебный подарок, это единственное, что я могла придумать для мужчины, у которого все есть.
– Беременность протекает хорошо? Как ты? Как ребенок?
– С нами все хорошо, даже очень хорошо. – Она обхватила его лицо ладонями. – Я хочу тебя, Хартли. Я так по тебе скучала. Прошла целая вечность с тех пор, как я… чувствовала тебя рядом, кожа к коже, сердце к сердцу.
Он рывком поднял ее на ноги, судя по выражению его глаз, идея ему понравилась.
– Я никогда не занимался сексом с беременной женщиной.
– Ну конечно, занимался, просто ты об этом не знал, – улыбнулась она.
Уже в постели он обнял ее и сказал:
– Не будем больше оглядываться назад, моя сладкая. Теперь я всегда буду рядом. Пока я живу, ты никогда не будешь одинока.
– Я люблю тебя, Хартли.
– Ну не так сильно, как я тебя.
Он стал целовать ее, и в этих поцелуях были благодарность за пережитые бури, нежность и страсть. Он вошел в нее осторожно, словно она стала хрупкой и могла разбиться. Она выгнулась ему навстречу.
– Я не сломаюсь, глупый, не бойся.
– Нет, конечно, – сказал он, уткнувшись лицом в изгиб ее шеи. – Потому что, если ты вдруг упадешь, я буду рядом, чтобы поймать тебя.
– Ты мой, – прошептала она.
– Апельсиновое мороженое, дорогая, для нас обоих. Я нашел тебя и никуда не отпущу.
Пять дней спустя
Фиона нервничала, когда они с Хартли поднимались по лестнице роскошного дома Мейзи и Джей Би. Половина Чарлстона была приглашена на крутую вечеринку Мейзи. Но сначала семья собиралась вручить Мейзи свои подарки.
За пуншем и печеньем со смехом и поддразниванием Мейзи развернула нарядную упаковку и увидела куколку ручной работы французского мастера – подарок Лизетты и Джонатана. Мейзи провела пальцем по ресницам куклы и улыбнулась сквозь слезы:
– Она мне нравится.
Все заулыбались. Затем Хартли вручил ей картину.
– Это от нас с Фионой. Открывай осторожно.
Мейзи ахнула, увидев свой и Джей Би портрет, – копию их свадебной фотографии. Фиона была счастлива, что угодила своей работой.
– Хартли заказал подарок, – пояснила она. – Это была его идея.
Мейзи взвизгнула и обняла их обоих.
– Это невероятно! – воскликнула она.
Лизетта и Фиона с улыбкой переглянулись. Лизетта взяла Фиону за руку, и они встали перед именинницей. Лизетта глубоко вздохнула:
– У нас есть еще подарок, Мейзи. Но тебе придется его немного подождать.
Фиона кивнула.
– Мы не хотели, чтобы твой малыш рос один, поэтому Лиззи и я – мы дадим ему двух кузенов, может быть, даже родильную комнату на троих, если совпадет время.
Глаза Мейзи округлились.
– Вы это серьезно?
Хартли наблюдал за всей этой суматохой с переполненным радостью сердцем и счастливой улыбкой. Джонатан подошел к нему.
– Вот так дела! – воскликнул Джонатан. – Три беременных жены! Ну и ну.
– Мы окружим наших девочек вниманием и заботой, – заявил Джей Би. – Будем у них на побегушках.
Хартли послал воздушный поцелуй своей драгоценной невесте.
– Есть жалобы, джентльмены? – обратился он к своим родственникам.
Двое других сокрушенно покачали головой.
– Ни одной, – хором ответили они.
Хартли почувствовал, как радость забурлила в его венах, словно прекрасное шампанское.
Начиналась новая жизнь. Ему чертовски повезло!
Внимание!
Текст предназначен только для предварительного ознакомительного чтения.
После ознакомления с содержанием данной книги Вам следует незамедлительно ее удалить. Сохраняя данный текст Вы несете ответственность в соответствии с законодательством. Любое коммерческое и иное использование кроме предварительного ознакомления запрещено. Публикация данных материалов не преследует за собой никакой коммерческой выгоды. Эта книга способствует профессиональному росту читателей и является рекламой бумажных изданий.
Все права на исходные материалы принадлежат соответствующим организациям и частным лицам