А потом он сидел на лекции, которую вел некий незнакомый тип. Э. пришла, села рядом и вместо того, чтобы конспектировать, принялась беззвучно плакать. Сердце Сомерсета остановилось. На чистой странице своей тетради он написал: «Дорогая леди Э., вы самая прекрасная девушка на свете! Тот, кто вызвал ваши слезы, не стоит даже ногтя на вашем мизинце. Я точно знаю это, ибо…» И дальше целая страница в таком духе. Он сунул тетрадь Элис. Она прочла. Похлопала глазами, утерла слезы. Долго, внимательно глядела на Сомерсета. Он подумал, что вот сейчас — идеальный миг для поцелуя…
— Кретин, — выронил мой ненаглядный.
— Бревно ты бесчувственное, — ответила я. — Сомерсет, продолжай.
— А что продолжать? Тут все и кончилось. Она посмотрела вот этак, а потом написала: «Сударь, не стройте иллюзий. Я люблю другого и предана ему». Встала и пересела на последний ряд. Потом вошел профессор Олли и спросил: «Э. К. здесь?» Она тут же вскочила и побежала к нему. Только тогда я все понял. Вы правы, дядя Менсон, я полный кретин. Можно мне ханти?
— Самокритика вознаграждается, — кивнул алмаз моей души и налил племяннику.
Он выпил залпом, аж задохнулся.
— Ладно, тетя Карен… Чтоб вы все поняли, дам последний аккорд. Наступило лето, отец вызвал меня сюда, в Алеридан, и сказал: «Нексия все испортила: не вышла за Ориджина и рассорилась с Минервой. Да, с императрицей, не будь дураком, какую ты еще Минерву знаешь? Я надеюсь, ты дождался этого дня и не испортил отношений с Роуз. Сын, скажу начистоту: мы разорены. Если возьмешь в жены графиню Эрроубэк, это может спасти нас». Вот тогда, тетя Карен, я пришел к вашему мужу.
— Зачем?
Сомерсет хлебнул еще. Язык у него заплетался.
— Ну, к-как же. Когда-то он соблазнил самую красивую и б-благородную девушку всего Полариса. Видимо, он что-то знает по женской части. Я надеялся, он посоветует, как прийти обратно к Р-роуз и не стать куском конского навоза.
Мой любимый рассмеялся:
— Вот важнейший закон мужчины: никогда себе не ври! Ты и есть кусок навоза. Я женился на лучшей девушке в мире потому, что никогда не бросал ее ради студентки. Иди в свою комнату и спи с мыслями о том, какое ты дерьмо.
— Серьезно?..
— Пошел вон, говорю!
Сомерсет поднялся:
— Л-ладно… Сп-покойной ночи, тетя Карен…
С видом каторжника побрел к двери, а любимый сказал ему вслед:
— Завтра обсудим, как вывернуть из этих рифов. В полдень жду тебя. С бутылкой ханти.
Робко улыбнувшись, племянник вышел. Любимый взял меня за грудь и зевнул:
— Дорогая, хочу тебя… Завтра, ладно? Что-то я устал.
Он откинулся на спинку кресла, вытянул ноги и безмятежно захрапел.
Я убрала в комнате, расстелила постель, допила ханти из бутылки. Сняла перчатки и поглядела на жуткий палец.
— По-прежнему хочу пожаловаться. Если честно, я чуточку негодую от того, что всем на меня плевать.
Назавтра, в воскресенье, судьба заставила нас посетить собор. Я не очень люблю богослужения. В «обители любви и милосердия» мы молились трижды в день, и я выполнила план по молитвам на весь остаток жизни. Однако трудно отказаться от визита в храм, когда правитель двух земель присылает за вами карету. Особенно — если он лично в ней сидит.
— Миледи, прошу проснуться! Герцог Фарвей ждет вас в экипаже!
Я сотворила чудо, когда смогла поднять мужа из постели всего за пять минут. Сим подвигом я отчасти искупила позор от того, как выглядела после пятиминутных сборов. И вот мы очутились в карете, лицом к лицу с Генри Фарвеем. Он был прекрасно одет, сверкал золотом и каменьями, даже лысина блестела, как начищенный шлем. Мне очень хотелось сказать нечто язвительное — но сложно язвить, когда не успела ни причесаться, ни проснуться. Так что я ждала слов от Фарвея, и он начал беседу:
— О, бедная Лаура!
У меня брови поползли на лоб. Он что, забыл мое имя?
— Простите, милорд?
— Лаура, моя несчастная внучка. Прошло полгода, а я все не могу прийти в себя. Как жестока бывает жизнь… — Белоснежным платком Фарвей промокнул глаза. — Лаура нашла истинную любовь. Встретила великого человека, достойного самых нежных чувств. Лаура полюбила всем сердцем и растворилась в мужчине, и этот праведник ответил ей взаимностью…
Я покосилась на супруга с просьбой о помощи, ибо решительно не понимала, о ком речь.
— Он про Галларда, — прокашлял дорогой, зажимая рот ладонью. После излишков ханти его мутило.
— Да, приарх Галлард Альмера, святой великомученик полюбил мою Лауру! — Лицо Фарвея озарилось светлой скорбью. — Этот человек был слишком хорош для нашего мира. Боги вскоре забрали его на Звезду. В свои последние минуты, умирая в мучениях, он думал только о Лауре, старался ее спасти… Конечно, бедная девочка осталась безутешна. Еще пару месяцев она влачила существование, но душою уже была на Звезде. Потом вражеские лазутчики убили Лауру: проникли в ее комнату и задушили в постели. Думаю, она обрадовалась этому. Девочка не могла жить без своего любимого.
Фарвей шмыгнул носом, утирая глаза платком. Любимый скривился и поискал взглядом, куда можно стошнить.
— Вам плохо? — озаботился герцог.
Муж выдавил:
— Это от сострадания. Лауру жалко…
Фарвей открыл окно, велел ехать медленней. Когда любимому стало легче, герцог продолжил:
— Мои отпрыски всегда несчастны в любви. Чем-то наш род провинился перед Праматерями. Джереми, брат Лауры, взял в жены дочку степного ганты. Бедный мальчик пожертвовал своим счастьем: этот брак был единственным способом заключить мир. А шаванов-то ненавидят здесь, в Альмере. Свадьбу пришлось играть в Степи, по тамошним жутким обычаям. Сейчас Джереми живет с супругой в Рей-Рое и шлет мне письма, полные тоски по дому… А моя дочка, Эвелин, зимою овдовела. Осталась без мужа с четырьмя детьми. Сейчас планирует новую свадьбу, но любовью тут и не пахнет. Ради счастья детей она вынуждена выйти замуж поскорее, считай, за первого встречного…
В течение всех этих трагичных речей я искала момента, чтобы вставить: «А мне тоже знакомо страдание. Позавчера сломала ноготь». Увы, случая не представилось.
Карета внезапно замедлила ход. Всадники эскорта принялись кричать, прокладывая путь сквозь толпу. Вся площадь перед собором была забита людом.
— Альмерцы всегда столь набожны, или нынче какое-то особое богослужение?
Из толпы раздавались выкрики не совсем набожного толка:
— Старуха! Перезрелая! Юлианина Еленка!
Речь совершенно точно шла не обо мне. Но о ком, спрашивается? Я поглядела на любимого. Он тоже был заинтригован: забыл про тошноту и пялился в окно.
Карета встала у самых ступеней собора, стража герцога убедила горожан потесниться и дать нам проход. Мы вступили в храмовую прохладу. Здесь тоже было не продохнуть от людей, но причина столпотворения не наблюдалась: ни Предметов на алтаре, ни святых мощей, ни свадебной музыки. Играло обычное вступление к мессе, хор тянул: «Славьтесь, Праматери, славьтесь в веках».
Мы прошагали в передние ряды, отведенные для самых знатных прихожан. На удивление, герцог сел не в первом ряду, а во втором, и нас посадил рядом. Два наиболее почетных стула, выдвинутые вперед и видимые всему собору, занимали какая-то женщина с ребенком. Мое любопытство достигло точки кипения. Мы трое — урожденная герцогиня Надежды, правящий герцог Надежды и лорд Блистательной Династии. И кто же нашелся более знатный, чем мы? Король Шиммери, герцог Ориджин или Адриан могли бы сесть впереди, задницей к нам. Но все они мужчины, а тут упитанная дама. Аланис Альмера восстала из могилы, сильно поправившись в ходе разложения? Минерва набрала фунтов полста весу и лет двадцать возраста? Но Аланис и Минерва бездетны, а эта дама держит при себе сынишку-подростка…
Чем дольше я смотрела, тем больше странностей замечала. Мать была дородна, а мальчонка так худ, будто всю свою пищу отдавал родительнице. Мать держала сына за руку, и в его возрасте это уже не мило, а унизительно. В какой-то миг дама уронила веер. Реакцией воспитанного сына было бы — помочь матери и поднять. Но мальчик растерялся, стал оглядываться в поисках совета. Мать шепнула ему, только тогда он наклонился за веером.
Служба окончилась, принеся спасение от любопытства. Странная пара приблизилась к нам, и Генри Фарвей представил:
— Это моя дочь Эвелин.
— С наследником?
— С женихом. Перед вами лорд Альберт Альмера.
Я превентивно схватила мужа за локоть: только бы не пошутил! Бедному Альберту и так нелегко. Эвелин была настоящей генеральшей: плечистая, грудастая, мощная — откуда и взялась такая в хрупком роду Елены! Альберт едва доставал ей до плеча, а от страха выглядел еще мельче.
— Рада знакомству, — сказала я. — Счастливых лет вместе, пусть Софья обнимает, а Мириам целует.
Любимый задрожал от желания сострить, скрипнул зубами, ценою геройских усилий сдержался.
— Счастья вам, милорд и миледи.
Эвелин ответила по этикету. Голос у нее оказался под стать телосложению: пехотно-строевым. Альберт что-то промямлил, пряча глаза в пол.
— Извините его, — пробасила Эвелин. — Лорд Альберт бывает таким дерзким! Дорогой, будь вежлив с господами.
— Простите, — сказал малец. — Я очень рад знакомству…
Тут я сообразила, что не назвала себя. Но этого и не требовалось: Эвелин и так знала, кто я, Альберт все равно не запомнил бы имен.
— Завтра в моем дворце состоится помолвка, — сообщил герцог Фарвей. — Лорд Менсон, леди Карен, я приглашаю вас к дневной песне.
— Помолвка в понедельник? — удивился муж.
— Альмерцы воспринимают нас предвзято. Лучше провести торжества в то время, когда они трудятся в мастерских.
Мы шли к выходу из собора. Большинство прихожан стояли по сторонам и глазели на нас. Ропот слышался отовсюду, самые громкие голоса можно было разобрать:
— Бой-баба! Старая корова!..
Герцог морщился, Альберт дрожал, Эвелин будто ничего не замечала.
На улице жених с невестой сразу погрузились в экипаж и умчали в окружении всадников. Лорд Генри пригласил нас в свою карету, чтобы доставить домой. Как только дверца кабины закрылась, Фарвей изменился в лице. Торжественная маска слетела, он стал брюзгливым и мрачным стариком.