— Герцог, надеюсь, собор пуст?
— Маляры оканчивают работы на верхних лесах. Они ничего не услышат, говорите свободно.
— Милорд, я нахожусь в смятении. Нынче к епископу Первой Зимы пришел мастер-живописец и заявил о чуде. Ночью живописцу явилась Светлая Агата. Ни слова не говоря, Праматерь села в кресло, взяла из воздуха том «Иллюзий» и принялась читать. Живописец был поражен духовностью ее красоты. Схватив мольберт, он принялся за портрет. Агата долго просидела, увлеченная чтением, и позволила зарисовать себя. Затем убрала книгу в незримое пространство. Осталась лишь закладка в виде березовой ветви, Агата сломала ее, благословила художника двукратной спиралью и удалилась на Звезду. Потрясенный живописец пришел к епископу Первой Зимы, а тот — ко мне. Епископ не посмел лично заверить свершение чуда и обратился за помощью.
— Какое решение вы приняли, святая мать?
— Еще не приняла, милорд. Символика березовой ветви — странная деталь. Светлая Агата не имела ничего общего с деревьями и ветками. Но сам вид художника подтверждал его слова. Нет сомнений: мастер пребывал в экстазе веры. Только прикосновение божественной сущности может так воодушевить человека. А кроме того, он принес рисунок. То был лишь набросок карандашом, но лучшего изображения Агаты я не встречала!
Мать Алисия подала Эрвину сложенный лист бумаги. Иона с Мирой вытянули шеи, но не смогли рассмотреть. Впрочем, реакция Эрвина говорила обо всем:
— Это гениально!
— Больше, чем гениально. Это божественно. Рукою художника правила сама Праматерь. Если он повторит рисунок на штукатурке и в цвете, выйдет лучшая фреска Светлой Агаты.
Эрвин поклонился:
— Могу ли я считать себя прощенным?
Мать Алисия прочистила старческое горло.
— В этом и состоит мое смятение. Милорд, вчера я дала вам последний день, и нынче состоялось чудо. Объясните, каким образом вы это сделали?
Мира шепнула в ухо Ионе:
— И правда, как он?..
Эрвин развел руками с невиннейшим видом:
— Я тоже озадачен, святая мать. Провел вечер в молитвах — вот все, что я сделал.
— Хотите сказать, Праматерь услышала вашу просьбу и явилась художнику?
— Вряд ли. На войне я попадал в пре скверные ситуации, и Агата не баловала меня помощью, несмотря на все молитвы. А теперь, ради какого-то рисунка… Нет, сомневаюсь. Скорее, Агата не хотела прогневить вас.
Алисия фыркнула:
— Гордыня и богохульство!
— Подумайте сами: вы собирались в гневе покинуть город. Свершилось чудо — и вы уезжаете довольная. Светлая Агата зрит будущее. Она знала, что ее поступок вас порадует.
— Милорд, я запрещаю вам повторять эту версию, полную греховной гордыни!
Эрвин положил руку на сердце.
— Простите, святая мать: гордыней будет, если повторять станете вы. Но в моих словах нет ничего, кроме веры и почтения. Я скажу, что чудо явлено ради вас, — поскольку сам в это верю.
— Кхм… кхм… А как вы объясните символику березы?
— Быть может, Агата устала, что люди всегда рисуют ее с пером? Будто вся ее натура сводится к одному символу — это обидно, не правда ли? Вот она и подарила нам новую метафору.
Алисия согласилась:
— Будет полезно, если богословы исследуют этот вопрос и издадут научный труд.
— В особенности хорошо, если автором труда станете вы, святая мать.
Оставив рисунок Эрвину, священница довольно потерла ладони.
— Милорд, я покидаю Первую Зиму духовно наполненной. Даже не чаяла обрести здесь столько богатства.
— Я полагаю, при следующем визите вы освятите фреску, написанную с этого рисунка?
— С великой радостью. Рисунок — идеален.
— Тогда не затруднит ли вас поставить на нем подпись?
Беседа окончилась. Мать Алисия подозвала помощницу, ожидавшую в стороне, и с нею вместе ушла. Эрвин встал перед фреской, рассматривая рисунок. Он очутился спиной к девушкам, и Иона шепнула:
— Напугаем его.
Они подкрались к Эрвину сзади. Иона протянула загробным шепотом:
— Сссмертный, как ты посссмел?!
— Грешшшшник и разззвратник! — прошипела Мира, подражая голосу призрака.
Эрвин засмеялся:
— Вы не умеете. Учитесь у Тревоги.
Обернулся, увидел их радостные лица и добавил:
— Здорово, что вы помирились!
— Мы и не ссорились, — лукаво ответила Мира. — Здоровое соперничество — не помеха дружбе.
— Умоляю, не говорите этого кайру Джемису!
Иона обняла брата.
— Мира оказала мне доверие и поделилась планом реформ. Я стану министром здравоохранения, а кто-нибудь почти столь же прекрасный — министром образования. За десять лет мы вылечим и обучим весь Поларис.
— И как это вам удастся?
— Сначала скажи: как удалось тебе? Конечно, дело не в матери Алисии. Это сделал ты!
— Просто сотворил чудо. Тебе можно, а мне нельзя?
— Грешная гордыня! Богохульство и разврат!..
Иона повторила, не подумав. Потом осознала, повернулась к Мире, внимательно так посмотрела в глаза:
— Постой, дорогая: почему ты назвала Эрвина развратником?
— Ну, кхм… У него же такая репутация…
— Фрр! Это у твоего секретаря такая репутация! А Эрвин не был ни с кем после смерти Аланис. Даже с Нексией они не делят ложе до брака.
— Э…
Мира обменялась взглядами с любовником. Когда-нибудь нужно открыться. Иона в отличном настроении, готова любить и прощать. И в соборе она точно стрелять не станет.
— Иона, мы хотели сказать тебе кое-что… Мы с Эрвином…
— Да, мы с Мией…
— Что — вы?
— Ну… мы вместе.
— Вместе — что?
Иона все еще не поняла. Мира поцеловала Эрвина в губы.
— Тьма сожри!
— Пожалуйста, не волнуйся, мы…
— Давно?
— Есть ли разница?
— Вы давно?!
— Около месяца…
— Целый месяц?! — Иона попятилась от них, словно от змей. — Вы должны были сказать!
— Мы и говорим…
— Леди Минерва, вы украли у меня любовь матери и брата. Уже месяц я несчастна и покинута, и даже этого не знаю! Вы обязаны были уведомить меня!
— Леди Иона, простите, я впервые завожу фаворита. Думала, это просто: владычица намекает дворянину, и он делает все, что нужно. Разве не так?
— Нет, миледи! Пускай до моих страданий вам нет дела. Конечно, вы не думали обо мне, когда крали мою семью! Но вы применили право Мириам. Должна быть конфидентка. Женщины ближе меня у вас нет. Вам следовало рассказать — хотя бы ради себя самой!
— Клянусь: когда снова применю право Мириам, я сразу расскажу.
— Снова?! — Иона схватилась за голову. — Кто следующий в вашем списке? Роберт?!
— Сестра, послушай… — начал Эрвин.
— О, нет, тебя я даже слушать не стану! Нексия — мой друг. Ты плохо поступил с нею. Я могла бы тебя отговорить, если б вовремя узнала.
Эрвин не сдержал усмешки:
— Тогда ты понимаешь, почему я не сказал.
— Все, — процедила Иона, — у меня больше нет брата.
Печально уронив подбородок, она побрела в темень центрального нефа.
Мира пришла в отчаянье. Эрвин кинулся за сестрой:
— Постой же!
Иона удалялась, исчезая во мраке.
— Нам нет прощения, да?
Ответом была тишина и грустный шорох шагов.
— В последний миг нашего родства дай мне совет.
Иона остановилась, но не обернулась.
— Я решил украсить пилон фреской и выбрал один сюжет. Скажи свое мнение. Пусть оно будет последним, что я услышу из твоих уст.
Эрвин похлопал в ладоши. Доселе мастера на вершине лесов вежливо делали вид, что не слышат семейной сцены. Теперь из-под небес прозвучало:
— Чего угодно милорду?
— Будьте добры, осветите фреску на пилоне.
Клацнули выключатели, загорелись прожектора. Девушки застыли с раскрытыми ртами.
На них смотрело изображение Ионы, выполненное с зеркальной точностью. Северная Принцесса стояла над постелью окровавленного лорда, касаясь Рукой Знахарки ужасной раны на боку. Предмет источал голубое сияние. За спиною Ионы пылал замок Первой Зимы, и красные лучи окружали девушку ореолом. А за обеими ее плечами стояли очередью кайры. Много: десять хорошо различимых, дальше фигуры смазывались. Каждый был ранен. Кровь текла из ран, ожоги пятнали руки и лица. Все ждали касания Северной Принцессы.
Сучий потрох, — говорил Инжи Прайс в качестве брани. Но иногда он произносил слова с особой интонацией. Так, что Мира не вполне понимала: брань это или восторг.
— Сучий потрох… — выронила Минерва у пилона собора.
Она ждала, что Иона закричит: «Как ты посмел! Сотри это богохульство!»
Иона долго смотрела на фреску, затем повернулась к брату.
— Ты… правда… так считаешь?
— Не только я. Высшая мать Алисия освятила фреску. Это уже не моя фантазия, а канонический сюжет.
У Ионы задрожали губы.
— Я же не… я не заслуживаю… так нельзя…
— Покажи хоть одну ошибку.
Иона раскинула руки, обняла вместе Эрвина с Мирой, уткнула лицо между их плеч — и заплакала. Эрвин стал гладить ее. Мира не знала, что делать. Ну, то бишь: железные Ориджины, «мы и есть Север»… Рискнула погладить, и Иона заплакала сильнее, крепче прижавшись лицом к плечу Миры.
А потом всхлипнула:
— Простите… — вырвалась из рук и убежала прочь.
Мира с Эрвином растеряно смотрели друг на друга. Он спросил:
— Думаешь, с ней все будет хорошо?..
— Я думаю, она счастлива, — сказала Мира.
Перевела дух и огляделась по сторонам. Запрокинула голову, мастера на лесах поспешно отвернулись.
— И еще думаю, вон там, вверху, есть свободный участок стены. На нем хорошо бы смотрелась фреска чего-нибудь небесного. Например, летающей шхуны…
Эрвин поцеловал ее в шею.
— Ну, нет, это выбьется из стиля.
— Отчего же? Внизу сражаются кайры, а Иона лечит. Тем временем под небесами…
Эрвин огладил ее бедра.
— Видишь ли, это собор Светлой Агаты, а не Янмэй Милосердной.
— Но я не предлагаю рисовать Янмэй. Есть другая девушка, которая была бы не против…
А
В комнате для стратем дворца Пера и Меча, в мягком кресле, некогда излюбленном Минервой сидел Златая Грива. На нем был халат из мягчайшего шелка и остроносые блестящие туфли, модные среди южных богачей. Рядом находился столик с напитками, и по щелчку пальцев слуга наполнял кубок вином. Златая Грива имел только одну руку, вторая кончалась культей с крюком. Кубок, украшенный каменьями, идеально помещался в крюк.