Мира прочистила горло:
— Простите за бранные слова. Весь кредит, взятый у матери Корделии, я употребила на нужды государства, а не личные. К данному моменту Корона вернула все, извольте убедиться.
Она подала Алисии отчет, составленный казначеем, но священница отбросила листок.
— Я это знаю. Речь не о деньгах, а о вашем нраве. Сделанное однажды может повториться.
Однако Франциск-Илиан неожиданно смягчил накал:
— Мать Алисия, позвольте… Думается, ее величество не виновата. В начале беседы она обронила слова: «Хочу исправить ошибку». Если бы владычица ратовала за Амессина, то вряд ли сожалела бы о его избрании.
— Это верно, я уповала на иной исход.
— Тогда скажите, что значит «исправить ошибку»? Как вы предлагаете ее исправить?
А она ошибалась, когда думала, что это трудный разговор. О, нет, тогда было легко, трудная часть — теперь. Краснея и бледнея, морща губы опасливой улыбкой, Мира положила перед священниками стеклянный пузырек. Внутри него серебрилось.
— Что это?..
В краткий миг, пока они еще не поняли, Мира вспомнила сцену.
Она любилась с Эрвином в хранилище ориджинских Предметов. Они любились в самых невероятных местах, теперь думать об этом сладко и грустно… Она убегала от Эрвина, прячась за постаменты со Священными Предметами. Трогала их пальчиком, и Предметы начинали светиться в полумраке подземелья. Вечное Течение… Всевидящий… Слеза Эмилии… Все так божественно красивы, и невозможно думать, что они — всего лишь устройства… А вот серебристое яблоко, покрытое мелкой пыльцой. «Ничего себе! Это то, что я думаю?..» Эрвин догнал ее и обхватил за грудь. А она резко обернулась и, смеясь, поднесла яблоко к его лицу: «Повелеваю: люби меня вечно!» Эрвин скривился и отнял Предмет: «Не трогай, это скверная вещь». Однако пыльца осталась на ее ладонях…
— Ульянина Пыль! — вскричал лаэмский архиепископ.
Алисия зашипела, как змея:
— Вы сошли с ума! Хотите сгореть, еретичка?! Если пустите в ход эту мерзость, клянусь: Святая Церковь пошлет вас на костер!
Франциск-Илиан заговорил с каменным лицом:
— Ульяниной Пылью теперь владеет Дом Ориджин. Лишь один из Ориджинов имеет первокровь. Перед лицом Святой Церкви леди Иона поклялась собственной жизнью, что никогда не применит Пыль, кроме как по велению капитула Праматерей.
— Я знаю, — кивнула Мира.
После примирения Иона стала с ней особенно нежна. Не раз они болтали, как закадычные подруги. Однажды стояла ночь, было выпито немало, Иону тянуло на жалость к себе, Миру — на любопытство. «Расскажи мне, как все было с тобой». «Что — все?» Иона сыграла удивление. Было видно: она поняла вопрос и хочет ответить. Ночью, наедине, по пьяни, ближайшей подруге… «Клетка, Шейланды, собачьи кости. Как ты пережила это?» Иона отвечала весь остаток ночи. Начала по-северному скупо, но утонула в прошлом, в горечи и боли, и, уже не сдерживаясь, выплакала все… Под конец Иона была совершенно пьяна, а Мира — весьма, но все же не настолько, чтобы выронить из памяти одно слово: ключ к Ульяниной Пыли.
— Я знаю, — повторила Мира, — и готова присоединиться к ее клятве. Пускай меня ждет костер, если когда-либо я своевольно применю Ульянину Пыль. В этом флаконе весь мой запас порошка, теперь он — в распоряжении капитула. Также к услугам Церкви моя первокровь.
Священники долго молчали. Архиепископ Лаэма ответил первым:
— Если ваше величество предлагает заставить Амессина отречься от мантии, то мы предпочтем не услышать намека. Святая Церковь не опустится до подобных действий.
— Нет, ваша светлость. Я предлагаю сделать лишь то, что не причинит никакого вреда невиновному человеку. С вашего позволения, я могу написать вот это.
Минерва положила на стол бумагу с двумя словами. Архиепископ поднес листок к глазам.
— Даже это недопустимо. Послушание — одна из главных добродетелей священника. Тяжкий грех — влиять на того, кто превосходит нас духовным саном. Если проверка провалится, приарх Амессин с полным правом сошлет всех нас в подземные кельи.
Вместо Миры ответил Франциск-Илиан с едва заметным блеском в глазах:
— Мне думается, владычица намекала вовсе не на приарха.
Когда северяне победили в Первой Зиме, полки Адриана оказались в стратегической ловушке: окруженные врагом, лишенные припасов и путей для отхода. Тиран вынужден был пойти на переговоры. Однако и Ориджины находились в тяжелом положении: истощенное войско, множество раненых, разрушенные стены, часть сил занята преследованием шаванов. Меньше всего северянам нужна была новая битва.
Пользуясь позиционным и моральным превосходством, Ориджины вынудили Адриана к ряду уступок. Он передал им деконструктор, покинул Майн, выплатив репарации, и признал Минерву владычицей до дня выборов. Однако добиться капитуляции противника северяне не смогли. Адриан сохранил полки и знамена, а также Птаху-без-Плоти.
Она доставила Эрвину много хлопот. В частности, именно Птаха не позволила устроить военные экспедиции в Рейс и Нортвуд. Раздираемая смутой лесная земля виделась лакомым куском. Совершить поход в Клык Медведя, подавить сопротивление, разместить гарнизон кайров. Выбрать младшего из выживших Нортвудов, женить на дочке одного из своих вассалов. У того же барона Стэтхема есть толковая девица на выданье… За каких-то полгода Нортвуд перешел бы под контроль Первой Зимы! Но увы: нельзя уводить войско из герцогства, пока на тебя смотрит всевидящий враг. Да и теперь, в Фаунтерре, Птаха сильно сужала простор для маневров, не раз и не два Эрвин сетовал на это. Но все же одну радость Птаха принесла: с нею гораздо проще злить Адриана!
— Как мы это сделаем, братец?
— Легко и с удовольствием! Адриан смотрит на нас. Давай делать все, что его бесит.
— Тогда ударим по больному: по его любви к власти!
Вечный Эфес и диадема Солнца остались у Мии. Но не беда: в коллекции оружия Эрвин нашел трехгранный стилет, а среди украшений сестры — диадему с голубыми камнями. Он надел то и другое, установил во главе стола демоническое кресло, воссел, задрав подбородок…
— Чувствую себя идиотом.
— Прекрасно! Ты вытесняешь Адриана с его исконного места!
Птаха-без-Плоти не слышит звуков и вряд ли умеет читать по губам. Любой посыл необходимо иллюстрировать действием. Брат с сестрой расстилают карту Земель Короны и карандашом кромсают владения Блистательной Династии.
— Это — кузену в приданное… — Иона отсекает город Оруэлл, надписывает: «Роберту».
— Это — Джемису с Деметрой, они хотели жить на взморье… — Эрвин обводит Руайльд, рисует мордочки пса и кота.
— А тут живут мартышки! Я хочу здесь дворец!
Иона тянется к Ардену, Эрвин сомневается:
— Это же родной домен янмэйцев… Не слишком ли?
— Мы дадим им что-нибудь взамен…
От Ардена тянется стрелка к какому-то селу. Название затерто, на его месте Иона пишет: «Здесь им самое место». А возле Ардена рисует изящное перышко.
С Землями Короны покончено, приходит очередь самой Фаунтерры.
— Сначала необходимое…
Жирными черными чертами Эрвин выгрызает в центре города квадрат и вписывает в него названия своих батальонов. Иона морщит губы:
— Как топорно! Все вы, вояки, одинаковы.
Тончайшею линией отмечает площадь с видом на Ханай, рисует маленькую, изящную скульптуру девушки.
— Ионическая площадь — звучит красиво, ты согласен?
— Ах, ты сама по себе? Раз так, то и я…
Свой памятник Эрвин рисует без лишней скромности: прямо у въезда на Дворцовый мост. Исполинский воин высится над набережной, устало опершись на меч; во дворец нельзя попасть иначе, кроме как мимо его ног.
Иона не желает отставать: одним росчерком рубит надвое дворец Пера и Меча. На северной, более мрачной половине надписывает: «Владыка Э., фаворитки, альтессы, призраки и проч.», на южной: «Прекрасная и неповторимая». Эрвин дописывает: «+ жеребец».
Хохочут вдвоем. Иона спохватывается:
— Если он поймет, что мы шутим, — не сработает, да?
— О, поверь, его взбесят даже шутки на эту тему!
Игра приносит массу удовольствия, фантазия несется вскачь. Планируют день коронации Эрвина, составляют списки гостей, Иона с серьезным видом примеряет платья. Расписывают состав кабинета министров, даже вступают в спор о министре образования, оставляют знак вопроса в этой графе. Сочиняют династические браки: рисуют маленьких эрвиновых деток и связывают линиями с лучшими домами Полариса. Эрвин пытается выдать замуж Иону:
— Ничего личного, дорогая, лишь политическая нужда…
Она лупит его кулачками.
Вдруг — надо же, не заметили прежде! — попадаются на глаза портреты Адриана и Телуриана. Как распорядиться столь ценным материалом? Иона предлагает поставить в трапезной и швырять в них обглоданные кости.
— Слишком грубо, — возражает Эрвин. — Тебя испортило знакомство с Шейландами.
Он вешает портреты на стену и тренируется метать ножи. Первые ножи попадают плашмя, с позорным звуком «шлеп» — как палкой по корове. Следующие бьются в стену рукоятью и отлетают куда попало. Разбита ваза, порезана штора, ни один портрет не пострадал.
— Позволь и мне попробовать, братец…
С первого броска Иона всаживает клинок в бородку Адриана. Эрвин хмурится:
— Мне что-то разонравилось. Давай найдем иной способ.
В особняке остались разбитые окна. Мастерам-стекольщикам теперь не до заказов: мастера орут «Ад-ри-ан» или прячутся от тех, кто орет. А из проемов дует, проблему надо решать. Эрвин заколачивает окно портретами. Окно слишком велико, одной картины не хватает, приходится прибить обе внахлест. Зад отца оказывается точно на голове сына…
Иона в восторге: со дня рожденья Миры так не веселилась. Следом, конечно, приходит стыд:
— Разве не кощунство — играть в такое время? Империя на краю пропасти, а мы развлекаемся!
— Полностью согласен, сестрица: нельзя только играть. Нужно сделать и кое-что важное.
Он шепчет задачу ей на ухо.