На что надеялся кучер? Как думал скрыть столь вопиющее убийство?.. Сложно сказать. Возможно, был пьян: при нем нашли флягу с ханти. Так или иначе, личность душегуба не составляла загадки — иных подозреваемых, кроме кучера, просто не имелось. Отец Фарнсворт ехал в карете один, а скачущие позади стражники заметили бы, если б кто-нибудь подсел. Вина Пелмона была очевидной, суд прошел за день. Убийце священника полагалась суровая кара: смерть путем сожжения. Закон позволял заменить костер виселицей, если преступник раскается. Пелмон упрямо отрицал свою вину. Барон Винслоу, исполнявший роль судьи, приговорил его к сожжению и вызвал палача. С его приезда и начинается любопытная часть истории.
Уолтер Джейн Джон, мастер гильдии экзекуторов, — так именовался этот видный человек. Он был шести футов росту и столь широк в плечах, что в двери темницы входил бочком. Окладистая борода с проседью подчеркивала мужественность лица. За спиною висел топор, отсекший не одну голову; лезвие было заботливо одето в кожаный чехол.
Барон Винслоу лично встретил его и вручил необходимые бумаги. Кое-что в документах удивило палача.
— Требуется не только казнь, но и силовое дознание?
— Да, мастер.
— Но вина уже установлена судом. Зачем пытать того, кто и так приговорен?
— Допускается смягчение наказания, если убийца раскается. Выбейте признание у этого идиота — ему же самому будет лучше!
Уолтеру не пришлось по душе слово «выбить». Он не любил допросную часть ремесла, отдавая предпочтение наказаниям. Казнь полна благородства и сурового величия, а допрос под пытками обнажает все самое низкое, что есть в человеке. Палач учтиво возразил барону:
— Милорд, в протоколах указано, что кучер Пелмон не признал вину, хотя был уведомлен о возможном смягчении казни. Если человек осознанно выбрал гибель на костре, в праве ли мы силою навязать ему петлю?
Барон Винслоу выдал гневную тираду. Тот, кто заколол священника, как свинью, не может считаться человеком! И ничего он не выбирал осознанно, а просто допился до горячки! Вечно прикладывался к фляге с ханти, вот черти в голове и поселились. Он даже не смог объяснить, зачем убил! На суде спрашивали раз десять — а он ни «бе», ни «ме». У табуретки больше сознания, чем у этого пьянчуги!
Палач спокойно ждал, скрестив руки на груди. Барон истратил гнев и сказал тише:
— Ладно, если хотите знать, я не о кучере пекусь. На душегуба мне плевать с колокольни. Поблизости сейчас проживает леди Валери — дочка моего сеньора. Она кормит грудью двух младенцев. А сожжение — штука страшная: и вопли, и смрад… Пускай леди Валери не пойдет смотреть, но другие непременно расскажут. Весь город будет обсуждать, донесут и ей. Как бы от ужасов у молодой матери не пропало молоко. Потому прошу вас, мастер: устройте виселицу. Длину веревки подберите так, чтобы сразу сломалась шея. Хрусь — и сделано, никаких криков.
— Для этого требуется выбить признание, как вы выразились.
— Хоть бейте, хоть жгите — мне все едино. Любым способом получите признание, и я удвою вашу оплату.
Тогда Уолтер Джейн сделал нечто неожиданное: обратился за советом к помощнику. Палачей, как и других мастеров, часто сопровождают подмастерья. Обычно это бессловесные покорные юнцы, и внимания к ним нет никакого. Но Уолтер повернулся к помощнику и вежливо спросил:
— Друг мой, каково твое мнение?
Тогда все взглянули на помощника и заметили, сколь мало он похож на подмастерье. То был не юнец, а вполне зрелый мужчина, одетый без шика, но с чувством вкуса. Черная шляпа, белый шейный платок и лукавые глаза придавали ему облик успешного ловеласа.
— Друг Уолтер, коль ты исполнишь просьбу барона, это пойдет на пользу абсолютно всем, включая подсудимого. Правда, букве закона придется чуточку потесниться… Но запрос на силовое дознание прописан в документе, а значит, ответственность принял на себя любезный милорд Винслоу.
Барон спросил:
— Кто вы, сударь?
Помощник палача протянул лорду элегантную карточку, где типографским шрифтом значилось: «Макфрид Кроу. Законные услуги». Барон осмотрел ее и полюбопытствовал:
— Где заказали?
Спустя пару часов Уолтер и Мак вошли в темницу баронского замка, точнее — в камеру, где содержался душегуб. Тот коротал время заключения, царапая на стене фигуры голых женщин. Начинал с лакомой середки, потом пририсовывал верх и низ. Шестерых успел изобразить полностью, седьмая пока обходилась без ступней и головы.
— Палачи, — сказал душегуб. — Знайте, что казните невиновного. Не я его зарезал. Если убьете меня, с вас на Звезде спросят.
— Голубчик, стол принеси, — попросил палач тюремщика, ибо в камере не было стола.
Тюремщик пробурчал, что хрен вам, а не стол, как его в одиночку по лестнице стащишь? Напарник неделю как помер, теперь нету напарника, лучше б посочувствовали, так нет, требуют столы таскать. И вообще, он не тюремщик, а башенный ключник, есть же разница!
Уолтер снизил запрос до пары стульев и спровадил болтуна. А душегубу Пелмону сказал:
— Зря ты упорствуешь. Приговор подписан, казни не избежать. Если сознаешься, получишь петлю. Есть у меня сноровка в этом деле: ты даже пикнуть не успеешь, как хрустнут позвонки. Костер — совсем другое дело…
— Я не сознаюсь, — набычился кучер. — Не я его заколол. Не мой нож торчит в его груди. Ты ж знаешь людей, так посмотри мне в глаза: разве я вру?
Уолтер и Мак всмотрелись в лицо душегуба.
— Имею приказ на силовое дознание, — сказал палач. — Не сознаешься сам, буду пытать. Я не люблю это дело, так что не заставляй. Говори правду!
— Ее и говорю. Открыл дверцу кареты — а он там лежал с ножом в груди.
— Священник сел в карету живым?
— А то.
— Один сел?
— Один.
— Ты останавливал по дороге?
— Никак нет.
— Значит, он был один в закрытой карете?
— Да.
— На месте ты открыл дверцу и вошел в кабину. И через минуту тебя застали над трупом.
— Все так и было.
— Кто ж его убил, если не ты?
— Почем мне знать? Я не сыщик, а кучер!
Вернулся тюремщик, громко волоча пару табуреток. Уведомил всех, что вынести стулья они должны своими силами. У него больная спина, и напарник помер.
Уолтер поставил табуретки вплотную, образовав подобие стола. Дал знак Макфриду, тот отпер саквояж, принялся выкладывать жуткие пыточные инструменты. При виде клещей даже сам вздрогнул и нервно почесал предплечье.
Пелмон-душегуб сказал дрожащим голосом:
— Я не герой какой-нибудь. Будете пытать — сознаюсь, лишь бы не мучили. Но Праматери видят правду. Они вам припомнят на Звезде!
— Так сознайся сразу, чего тянешь?
Мак окончил выкладку орудий и достал блокнот, чтобы протоколировать допрос. Пелмон сказал:
— Тогда ты запишешь, что я сознался без пыток. Выйдет, точно убивец. Но не убивец я, Глория свидетель!
Палач продел веревки через кольца, вбитые в стены. Захлестнул петлями запястья душегуба и растянул его с такою легкостью, будто тот был кроликом, а не взрослым мужчиной. Взял дубинку — наименее жестокий инструмент из арсенала — и нанес удар. Дал Пелмону время покричать и отдышаться, ударил вновь. Потом еще. Уолтер бил не сильно, но со знанием дела, по нервным сплетениям и костям. Между первыми ударами кучер пытался орать, что невиновен. После пятого завыл, на десятом зарыдал. На семнадцатом ударе Пелмон сдался:
— Будь ты проклят, сознаюсь! Я убил…
— Отца Фарнсворта? — уточнил палач.
— Да, его…
— Сразу бы так.
Уолтер отложил дубинку, отвязал душегуба. Допрос не занял и получаса.
Мак внес в протокол немногое, что было сказано. Проставил дату и время, отвел место для подписи и протянул блокнот палачу.
— Тебе осталось подписать, и этот бедняга пойдет на виселицу вместо костра.
— Так дай перо.
— Не дам, — усмехнулся Мак.
— В чем дело?
— А я бы тоже его спросил, коль ты не против.
Душегуб задергался при этих словах, но Мак накрыл инструменты шляпой:
— Я спрошу без дубинки. Дубинка — фу, дубинка плохая. Просто любопытно, ответь, если можешь.
— Чего тебе?
— Откуда и куда вы ехали?
— Из дома хозяина, что при церкви, в особняк Грейсендов.
— Утром?
— Сразу после утренней песни.
— Шел дождь?
— Как из ведра.
— Ты подал экипаж?
Пелмон пожевал губу:
— Чего привязался? На суде все сказано. Вон у тебя пачка протоколов, возьми почитай.
Мак ухмыльнулся:
— Там почерк неразборчивый. Ну, кто карету подал?
— Я, кто ж еще.
— С вами ехали два охранника. Как их имена?
— Сэм Длинный и Сэм Ловкач.
— Их что, обоих зовут Сэм?
— Нет, Лили и Маргарита…
— Хе-хе. Лили с Марго подъехали до того, как ты подал экипаж?
— Нет, вышли из дому вместе с хозяином. Он сел в кабину, а они — в седла.
— Значит, отец Фарнсворт вошел в кабину один, на глазах у двух Сэмов?
— Я так и сказал на суде.
— Сколько времени заняла дорога?
— Полчаса, вроде. Может, больше: сильно лило.
— По какому пути ехали?
— Набережная, Рыбный рынок, Косой спуск, Верхняя площадь, Привозная, южные ворота, аллея до поместья.
— Делали остановки?
— Нет. Сбавляли ход, когда люди попадались на пути. Но совсем не останавливались.
— Лили и Маргарита… тьфу, как их там… охранники могли отстать?
— Нет. Я нарочно не гнал, чтобы не отстали. Хозяин хотел, чтоб они всегда были рядом.
— То есть, они постоянно видели карету?
— У них спроси. Но я все время слышал звон подков, несмотря на ливень. Значит, ехали близко.
— Ты пил по дороге?
Кучер сплюнул:
— Снова та же песня! Не пьяница я, тьма сожри! Был трезвый, как ты сейчас!
— Говорят, возишь с собой флягу.
— Ага, серебряную, хозяин подарил. Беру что покрепче — согреться, если холодно. Все кучеры так делают. Но я не забулдыга, и в тот день не пил.
— А когда пьешь, то что предпочитаешь?
— Далось оно тебе… Ну, ханти Лисьего Дола или стэтхемский ордж.