— Длинный специально показывает мне кое-какие вещи, — как можно более сдержанно старался объяснять я. — Он хочет, чтобы я пришел к нему…
— Но почему ты? — безнадежно вздохнул Реджи.
Хотел бы я знать…
— Не только я, — дернуло меня за язык. — Есть одна девушка, которую тоже тянет к нему. Без моей помощи она погибнет!
Пожалуй, для бездоказательного утверждения это было сказано слишком сильно, к тому же я не имел права выбалтывать про Лиз. Но, с другой стороны, если Реджи встанет на мою сторону, он все равно узнает о ней. Не мы с ней связали наши судьбы воедино — кто-то сделал это за нас…
— Мы должны остановить его! — не мог успокоиться я. — Я знаю, где его искать… И мы должны это сделать. Давай убьем его. Но для того чтобы его уничтожить, мне нужна твоя помощь…
Гадостная все же вещь — слова. Когда говоришь, тебе все ясно и ты думаешь, что сказал все убедительно и правильно, но если вдуматься… Порой для того, чтобы понять другого человека, нужно быть немножко телепатом (а телепату слова и вовсе не нужны!).
У Реджи телепатических способностей не оказалось. Я хотел убедить его в одном, но убедил в другом: он решил, что я безнадежен. (Потом я вспомнил свой монолог и понял, что я действительно сделал все для получения обратного результата.)
Реджи даже не стал спорить со мной — он махнул на меня рукой, как на неизлечимого.
— Черт! Майк, если они поймают тебя здесь, — постарался смягчить он свое заключение относительно моих умственных способностей, — они подумают, что ты псих, и ты никогда не вылезешь из психушки. Пошли, Майк, надо возвращаться домой… Поговорим по дороге…
И я пошел за ним.
Что еще мне оставалось делать?
За эти восемь лет я почти забыл ощущения от поездки, и прогулка на автомобиле доставила мне массу удовольствия. Просто аттракцион какой-то, ей-богу!
Если бы не долг да не все эти грустные мысли, я был бы сейчас на верху блаженства. Никогда не думал, что так люблю скорость… Будь моя воля, я бы всю жизнь провел на колесах, останавливаясь только, чтобы перекусить и поспать.
Реджи распелся передо мной, как весенний дрозд. Он делал все, чтобы не дать мне сказать ни слова о Длинном.
Это у него получалось. Моя воля далеко не железная, и когда он живописал мирную жизнь у себя в доме, я слушал развесив уши. Черт побери! Я так хотел бы жить спокойно, ни о чем не заботясь!
У Реджи был дом… Свой дом, свои близкие… Нельзя сказать, чтобы я и впрямь завидовал ему, но все равно… Я тоже хотел бы жить вот так… Если бы я мог… Но я не имел права сдаваться — Длинный наверняка только этого и ждал. Я был его врагом, и он был готов нейтрализовать меня любым способом.
Наверное, и впрямь во мне и в Лиз скрывалось нечто опасное для него. Человек ведь не всегда хорошо знает себя. В дебрях сознания и подсознания наверняка может прятаться пара способностей, ненужных на вид и лишних для нормального человека. Особая чувствительность к чему-то. Особая реакция… Да мало ли! Одно точно: Длинный не стал бы тратить на нас столько сил просто так.
— …Ужин уже готов, — распинался Реджи. — Индюшка… Ты знаешь, Барни просто ждет-не дождется встречи с дядюшкой Майком. Вам есть о чем поговорить… Она ждет тебя… Добро пожаловать, мальчик!..
Он говорил и говорил, но вдруг изнутри меня что-то кольнуло. Какой-то неожиданный страх зашевелился в душе. Нет, не страх — тревога. Не за себя — за тех, о ком он сейчас рассказывал… Мое сознание помутилось, а когда серый туман перед глазами рассеялся, я увидел вдруг газовую плиту. Газ шел из всех конфорок, но огонь не горел… Нет, горел — в камине, как тогда. Плита, рука… В моей голове все смешалось.
Я уже переживал когда-то этот момент, но тогда смерть угрожала мне самому. Мне и Реджи. Сейчас она нависла над людьми малознакомыми мне, но все равно дорогими — потому что они были дороги моему единственному другу.
Все эти мысли пронеслись мгновенно. Это уже позже я смог выстроить их в стройную систему — тогда я просто испугался.
— Реджи! — завопил я, прерывая рассказ. — Надо быстрее вывести людей из дома, потому что дом взорвется!
Он посмотрел на меня, как на ненормального. Но мне уже было не до этого! Я хотел только одного — успеть!
Реджи все-таки нажал на газ (может, случайно), машина рванулась вперед. Его дом уже был виден, но все равно мы опоздали. Нам оставалось около трехсот метров, когда перед нами вспыхнул огненный шар, внутри которого черным скелетом высветился остов дома, прежде чем развалиться на отдельные доски.
Мы опоздали!!!
В этот момент мне показалось, что я действительно схожу с ума. Даже смерть Джоди не вызвала у меня чувства такой мучительной жалости… И вины. Я знал, что не сумел отвратить несчастье, и поэтому был ответствен за смерть этих людей.
Реджи тоже был как сумасшедший. Он вылетел из машины и помчался к дому. Прямо в огонь.
Разумеется, я не хотел его гибели. Мне были понятна его боль и его отчаяние, но помочь близким Реджи не мог ничем. Они корчились где-то там, в огне, сходили с ума от невыносимой боли — но даже на чудо не оставалось надежды.
Реджи рвался к ним…
Я догнал его, схватил, и мы вместе повалились на траву. Он боролся, как зверь, вырывался, брыкался… Я с трудом удерживал его на месте. Да и сам я еще немного — и бросился бы в огонь. Я ощущал боль и страх умирающих и умирал сейчас вместе с ними.
Один рвущий душу крик дошел до апогея и оборвался, затем второй… И я понял, что погибли все.
Боль пустоты — особая боль. Я все время повторяю это слово, но ни разу оно не совпадет по значению: когда они горели, я страдал вместе с ними почти физически; когда же их не стало, мне показалось, что из души с мясом вырвали кусок и пустое место начало затекать кровью. В моих глазах помутилось, Реджи вырвался из рук, но я снова остановил его через пару шагов.
Мы оба были как в бреду.
— О черт!
— Нет!
Мы вопили на всю округу.
— Надо помочь им! — кричал Реджи. — Надо вытащить их!
— Нет!!!
Дом с треском обвалился. Реджи снова вырвался, но через несколько шагов зашатался и упал.
Он тоже понял, что уже поздно…
РЕДЖИ
Я ненавидел день за его яркость и безоблачность — солнце светило не для них…
Я не мог нести гробы — я почти не жил в этот момент. Тело не слушалось, голова кружилась. Я не мог даже стоять.
На кладбище были расставлены стулья. Я сидел на одном из них, Майк тоже был где-то рядом… Встретились…
Горе мешает мне нормально рассуждать. Мысли теснятся, но все они расплывчаты и бестолковы…
Их нет… нет и никогда больше не будет.
Как объяснить себе это страшное ощущение? Их нет!!!
Я смотрю на гробы, покрытые ворохом цветов. В них — самое дорогое… И я ненавижу эти деревянные выкрашенные ящики, которые закрыли им лица… Но там нет лиц. Обожженные скелеты — и все. Лучше их не видеть…
Зачем же они так мучились перед смертью?
Мой дом сгорел, и я был в этом виноват. Рассказы Майка подтверждались кошмарным образом. Скорее всего — они были предсказаниями-аллегориями.
Как он говорил? Будто я взорвал собственный дом, чтобы спасти его от Длинного?
Я хотел спасти Майка от его видений с Длинным, от его сумасшествия — и покинул своих родных, и мой дом взлетел в воздух вместе с ними.
Это я взорвал свой дом. Своим недоверием к предупреждениям Майка, своим отсутствием… Если бы я сразу увеличил скорость по его приказу, я мог бы еще успеть вытащить хоть кого-то. Я не хочу рассуждать, кого именно: и жена, и Барни одинаково мне дороги, и я не смог бы отдать кому-то предпочтение. Я бы спас их обеих — или того, кого оставила бы мне судьба.
Я считал Майка сумасшедшим… Но почему за мою близорукость заплатить пришлось Барни?
Мне стыдно теперь, и я никогда не избавлюсь от этого стыда. Я мог их спасти — и не сделал этого. Я даже не всегда любил их так, как они того заслужили, — и это тоже навеки останется на моей совести. Недоделанное, недоданное…
Майк был прав, тысячу раз прав… Это Длинный убил мою семью. Пусть не своими руками, но он в этом виноват, и при упоминании о нем во мне начинает закипать ненависть.
Рука ложится мне на плечо — подошел Майк.
— Ты знал об этом еще до того, как это случилось… — сквозь зубы говорю я.
Я хочу плакать. Хочу — и не могу, природа не наделила меня этой способностью — выплескивать худшие эмоции из себя наружу.
— Мне жаль, Реджи, — отвечает Майк чужим голосом.
Ему тяжело говорить со мной, как мне было тяжело рассказывать ему о смерти Джоди.
Смерть молчалива. Ей претят любые слова, даже самые искренние. Я тоже не хочу продолжать этот разговор.
Не без усилий я встаю:
— Пошли, Майк. Нам есть чем заняться…
Нам действительно есть чем заняться. Ненависть — хорошее топливо. Я ненавижу — и поэтому готов идти.
Майк кладет руку мне на плечо, я похлопываю по ней: держись, дружище! — и мы оба уходим.
На кладбище не остается никого…
На следующий день мы оба были уже в пути. Моя «Hemicuda» — отличная машина, при желании в ней можно просто жить. Машину ведет Майк. Я пишу дневник. Для себя — любой посторонний засадит меня за такие записи в сумасшедший дом, как я некогда засадил Майка.
Мимо мчатся поля. Дорога ровная, хорошая… И то слава Богу. Писание несколько отвлекает меня от тягостных мыслей, хотя иногда ручка просто валится из рук.
Майку не надо было больше просить меня помочь ему в этом деле: я решил отомстить Длинному… И я сделаю для этого все.
Майк — тоже.
Он сказал, что, может, потребуются годы, чтобы найти Длинного, а если мы найдем его, то нам будет грозить смерть. Может быть… Но мы знали, где искать его: следы Длинного точно указывали нам путь.
Теперь я верил Майку, верил целиком… Жаль, что эта вера пришла так поздно!
Часть 2
МАЙК
Хозяев магазина мы в городе не обнаружили — здесь никто не жил. С другой стороны, это играло нам на руку: покупки, подобные нашим, могли вызвать у продавцов подозрение, и нам, чего доброго, пришлось бы объясняться с полицией. Тут бы и всплыла моя история болезни, а оружие «бывшим сумасшедшим» не полагается.