Нет, такого лопуха не стоит брать в горы!..
— Понравилось? — насмешливо спросил я. — Нет, ты ответь мне по чести: понравилось?
— Да так себе…
— Хочешь ещё?
— Мне хватит… — И он замахнулся на меня; я вовремя это заметил, отклонился в другую сторону, но тут с другой стороны меня встретил такой удар, что я охнул.
«Годится, — обрадовался я, — этот годится!» Я сам перешёл было в атаку, но он опередил меня — мне показалось, что ухо у меня взорвалось.
«Отлично!..»
Но тут он мне влепил снизу, в челюсть. Если б я держал язык между зубами, после этого удара мне самому пришлось бы молча кивать и качать головой в ответ на вопросы. И — так уж устроена моя голова — вмиг вообразил себе, что я, безъязыкий, вернулся с вершины. Односельчане чествуют меня. Народ требует от меня речи, а я молчу — язык у меня во рту, как половина картошки.
Да будут здоровы и Джимшер, и его родители: он так меня треснул, что все фантазии вылетели из моей головы вместе с посыпавшимися из глаз искрами. Выручил, можно сказать, а то перед людьми неловко было.
Да только он и сам не удержался после удара и следом за мной в воду бухнулся.
Я-то думал, что лучше рыбы плаваю, но крепкий удар по голове заставил меня нырнуть.
— Прекрасно! — пришёл я в восторг. — Вот это здорово!
Я вынырнул из воды и оглядел поверхность реки. Никого, только волны гривастые.
«Прячется», — разочарованно подумал я и тут вдруг получил такой удар снизу!..
«Вот это да!»— ещё раз восхитился я, нырнул, настиг Джимшера и давай его молотить, пока воздуха хватило. Потом вынырнул, глотнул воздуха, хотел снова за ним ринуться, но он всплыл неподалёку, посмотрел в мою сторону, однако на меня не пошёл. Хотя, судя по всему, и удирать не собирался.
Я был премного ему благодарен: с меня вполне достаточно. Да и он должен быть доволен.
Мы почти одновременно направились к берегу. Обессиленные выбрались на пригорок и, не глядя друг на друга, повалились на песок.
Правду незачем таить: именно такие ребята нужны в горах. Дай бог тебе здоровья, Джимшер! Давненько меня никто так здорово не колотил!
Отдышавшись, я привстал, поправил штаны, потрогал карманы и…
— Ах, чёрт возьми, никелевая ручка от «Москвича» пропала!
Я разделся и прыгнул в воду.
Дважды я нырял безрезультатно, но в третий раз вроде заметил что-то на дне и подхватил, а выныривая, ткнулся к какую-то твердь. Оказывается, надо мной плавал Джимшер, а в той самой руке, которой он бил меня, блестела никелированная ручка. Тогда я глянул на свою добычу — это была цепь от велосипеда.
— Ты что, опять в драку лезешь? — крикнул я, а сам думаю: «Неужели все мои труды оказались напрасными?»
— Я лезу? — возмутился он.
И я понял, что мы случайно столкнулись в воде.
— Ты нашёл мою ручку?
— На, бери! — протянул он её.
— Мне она не нужна. У меня их четыре. Возьми себе.
Джимшер ничего не ответил.
— На тебе цепь. Я себе другую найду. Бери уж.
— Ладно, возьму…
Мы вышли на берег и молча сели на пригорок, потому что удовлетворение, которое мы испытывали, невозможно было выразить никакими словами.
НАЧАЛО ПОХОДА
Три ночи подряд я почти не спал.
То вспомню, что у нас верёвок маловато, а без верёвок по скалам и ледникам не пройдёшь. То думаю, как нам тащить в такой путь кирки и заступы?
Наконец я сообразил, что надо понести их без рукояток — лишний вес: там, в горах, будут леса, и мы сможем срезать новые рукоятки.
Склад у нас был один — дупло дуба, стоящего на краю села. Чего там только не было: чугунный котелок и алюминиевая молочница, большие куски сахара, солёная вяленая рыба, сушёные яблоки, топор, дедовский кинжал без ножен, спички, консервные банки, хурджины и сухари в мешочках. Словом, подготовились мы основательно.
И вот наступил назначенный день.
Мама, как обычно, ещё до рассвета собралась на ферму — она работала там дояркой, а с тех пор, как ферму механизировали, ходит за породистыми коровами — так, говорит, трудодней побольше получается. Вообще она работяга, моя мама. Ни свет ни заря на ферму идёт, а вечером вернётся и по дому до ночи хлопочет — стирает, гладит, шьёт, стряпает. И на меня виновато поглядывает. С тех пор как она второй раз вышла замуж, я часто замечал этот её виноватый взгляд.
Эх, да что говорить…
Собралась, значит, мама на ферму. И вдруг видит меня — на ногах, а не в постели. Удивилась:
— Ты что это так рано сегодня?
— Ухожу… — отвечаю я.
— Уходишь? — заволновалась мама. — Куда?
— К тётушке схожу, к отцовой сестре.
— И надолго?
— Месяца на два.
— Да ты что, Каха? Как это на два месяца?
Я понял, что назвал слишком долгий срок, и поправился:
— Ну, недельки на две… Не возвращаться же сразу назад.
— Ладно, сынок, сходи отдохни, только не забывай, что осенью у тебя переэкзаменовка.
— Ничего, ещё два с половиной месяца впереди!
— Иди, сынок, с богом. — Она шагнула через перелаз, оглянулась и сказала дрогнувшим голосом: — Будь осторожен, Каха, я буду беспокоиться…
Да, трудно жить на свете решительному человеку. Не докажешь людям, на что ты способен, они и смотреть в твою сторону не будут. А чтоб доказать, надо что-то сделать. А скажи им, что ты решил сделать, признайся, станут за руки, за ноги хватать, отговаривать, запугивать. Ничего не поделаешь — придётся промолчать.
Погодя немного появилась во дворе бабушка, вынесла в переднике кукурузу для кур:
— Цып, цып, цып, цып!
— Ладно уж, бабушка, всё равно ты не успеешь их зажарить до моего ухода, — сострил я.
— Чего-чего? — не поняла бабушка.
Тут откуда-то вылез мой Ломгула, переполошил кур.
— Когда он подохнет, безобразник этот? Чего ему тут надо? Пошёл вон! — зашумела бабушка и опять стала сзывать кур.
Я нарочно встал там, где были раскиданы кукурузные зёрна, и Ломгулу подозвал: если бабушка рассердится на меня, ей легче будет со мной расстаться.
— Убирайся сейчас же, бездельник, вместе со своим щенком!
— В чём дело, бабушка? Скажи уж, что мне нельзя ходить по этому двору — и дело с концом.
— Уйдите сейчас же, дайте кур покормить!
— Да уж ухожу, бабушка. Оба уходим. Не увидишь ты нас больше. Только бы ты со своими курами была счастлива, а мы пойдём куда глаза глядят. — Я повернулся к Ломгуле. — Видишь, Ломгула, там, где ходят бабушка и её куры, нам делать нечего. Пошли отсюда!
— Ох, чтоб мне его землёй засыпать! Уложил бы уж в свою постель, если не можешь с ним расстаться! — крикнула мне вслед бабушка. На мои намёки об уходе она всё ещё не обращала внимания.
Я вошёл в дом и стал вынимать из шкафа кое- какую одежду. На одной из полок с удивлением обнаружил книжку «Рассказ маленькой косули». С каких это пор мой отчим стал читать детские книжки?
— Ты чего, в баню, что ли, собрался? — спросила бабушка и топнула ногой, отгоняя щенка — Не води его в комнату!
— Столько терпела, бабушка, потерпи ещё две минуты.
— А через две минуты куда вы денетесь, хотела бы я знать?
— Когда не увидишь нас, тогда узнаешь.
— Дай-то бог!
— Я тебе желаю, чтоб все твои желания исполнились бы так же, как это желание исполнится… Где моя ситцевая рубашка?
— На что тебе? Вон перед носом у тебя полотняная лежит.
— Мне обе нужны.
— Что это ты нынче утром дурака валяешь? Шутки со мной шутить вздумал!
— Да какие уж тут шутки. Мечту твою решил исполнить.
— Не скажешь, куда собрался?
— Покорять вершины.
— Куда? С ума меня сведёт этот мальчишка…
— К тётушке в гости решил сходить.
— Теперь к тётушке! Кто тебя разберёт, кручёного-верчёного… Столько одежды на что тебе? На всё лето, что ли, в гости собрался?
— Разве, уходя, можешь сказать, что случится с тобой. В дороге всякое бывает…
И вот мы взяли курс на неприступные вершины.
Наш груз оказался непомерно тяжёлым: два рюкзака, три мешка и три хурджина. Но я категорически запретил вынимать что-либо из мешков. Напротив, я приказал наполнить водой все сосуды.
Шли медленно и грузно. Лямки рюкзака резали плечи. Рукоятка кинжала или топорище больно упиралось мне в бок. Но раз уж взялся — терпи.
Однако не прошло и трёх часов, как самые худшие мои предположения оправдались.
Я решил проверить свою команду и, обернувшись, спросил:
— Ну-ка, ребята! Может быть, кто-нибудь устал или вспотел? Как дела с провизией?
— Я свою воду уже выпил, — ответил мне Коки и даже не смутился, против обыкновения.
— И я половину выдул. — Дито показал мне бутылку из-под боржоми.
— Так! Мы ещё и пяти километров не прошли, а вы уничтожили все запасы воды.
— Что же теперь нам — умирать от жажды? — удивился Гиви. — Я хачапури ел утром, после них всегда пить хочется.
— Разиня!
— Да и жарко сегодня…
— Воду не трогать! — приказал я. — На пути может не оказаться источников, и тогда мы все погибнем от жажды.
Ребята удивлённо переглянулись. Мне не понравилось что-то в их взглядах. Только Джимшер Долаберидзе слушал меня как ни в чём не бывало.
Скоро мы вошли в соседнюю деревню, там пополнили запасы воды и пошли дальше.
— Конец кирки весь бок мне разодрал, — пожаловался Гиви.
— Надо было складывать аккуратней. А ты как думал: альпинизм, по-твоему, прогулка? Всё на своих плечах должен нести. И кирку, и топор, и котелок, и еду. Туда, на вершины, никто кухни тебе не притащит. А такой обжора, как ты, должен целый склад с собой нести.
— А там еды не будет?
— Где?
— На вершине.
— Там только голые камни и лёд.
— Не умирать же нам там с голоду!
— Придётся, брат, потерпеть. И вершины покорить, и прославиться, и пузо набить — всё вместе не получится, нет. Так не бывает.
— А нас потом сфотографируют для газеты? — Гиви, разинув рот, уставился на меня, зацепился ногой за стелющуюся ветку кустарника и упал.