— Что же это ты, а, парень? — спросил он.
Я усмехнулся, услышав, что Илико называют парнем.
Илико молчал.
— Чего ты убиваешься, скажи на милость? Не из- за чего!
— Оставь меня! — огрызнулся Илико.
Я уверен, что родинка над его бровью в эту минуту спряталась в складках на лбу.
— Ну как, не повидал?
— Оставь, говорю.
— Ночь уже, останешься, что ли?
— А куда мне идти? Куда?! — повысил голос Илико.
— Да успокойся ты, нельзя быть таким бешеным.
— Ты во всём виноват, Парнаоз. Ты.
— Ну вот ещё!.. Теперь я виноват. А что я тебе сделал плохого? Сперва работу подыскал. Потом и дом хороший, женщину порядочную, вдовую: может, думаю, возьмёшься за ум, не станешь от жизни отворачиваться. По-моему, ничего плохого я тебе не сделал.
— А ребёнок? Ребёнок?!
— Ребёнок… — растерянно повторил Парнаоз.
Я вздрогнул. О каком ребёнке идёт речь? Неужели обо мне?
— Что притих? Отвечай! Почему сказал, будто я бездетный?
— Я знал, что, если б я тогда сказал о ребёнке, тёща твоя…
— Ох уж эти тёщи! — Илико сплюнул.
— Я думал, что потом, когда поживёте, сойдётесь поближе, ты сам как-нибудь…
— А я что мог сделать? Почему ты сразу же не сказал? Знал ведь мой дурной характер… Уходи, оставь меня в покое! — зашумел Илико, колотя себя кулаком в грудь. — Уйди, Парнаоз!..
Потом он вскочил, нашёл проход между бочками и побрёл куда-то.
— Что мне с ним делать? — проговорил буфетчик. — Видит бог, я ему добра желал, а вон как всё обернулось… — Он взглянул на небо, потом посмотрел вслед уходящему Илико и медленно направился к столовой.
Илико, пошатываясь, брёл к дороге.
Я бросился к Джимшеру, сказал ему, чтобы он ждал меня и никуда не уходил, и побежал туда, где оставил Илико.
При свете фар проезжающего автомобиля я увидел, что дорога пуста.
Я пересек шоссе. Прислушался.
Поблизости в темноте лежал человек и тяжко вздыхал.
Я тоже лёг на землю и затаил дыхание.
Вот он встал, пошарил по карманам. Я услышал звук спичек. «Но ведь Илико не курит», — удивился я.
Он закашлялся, отбросил папиросу, встал и нетвёрдой рысью побежал в темноту.
Я за ним. Мы бежали в темноте довольно долго.
Вот он остановился, перевёл дух.
Я опустился на корточки и прижался к стволу дерева с отпиленными ветвями.
Он вздыхал, стонал и ругался
Столько неожиданностей окончательно сбили меня с толку. Я ничего не понимал и мог только смотреть и слушать. «Ничего, потом обдумаю и разберусь», — думал я.
Вот он пошёл дальше.
Я за ним.
Под ногами у меня хрустнула ветка. Я обмер.
Илико обернулся. Постоял и побрёл дальше.
Только я сделал несколько шагов за ним, как угодил ногой в какую-то яму и упал, но при этом не издал ни звука. Я лежал не шелохнувшись, смотрел и ждал: вот сейчас он встанет надо мной…
Никого.
В живот меня колючка колет.
Полежал я, полежал, а потом махнул на всё рукой, вскочил — и опять за Илико.
Одолел пригорок. Тишина. Ни звука. Побродил я, походил, потом подошёл к невысокой каменной ограде, заглянул за неё: среди огромных деревьев вроде стены дома белеют. Но… чу!.. Что это?
Кто-то плачет. Да, да, плачет.
Я приник к камням. Слушаю.
Неподалёку от меня кто-то всхлипывает, еле переводит дух. И так меня это поразило, что я на какое- то мгновение всё позабыл: и Илико, и Джимшера, и Ломгулу — и подумал: сколько чего происходит на свете! Вот мы вершину хотим покорить, в столовой кто-то поёт, Илико куда-то бредёт среди ночи, а здесь кто-то плачет.
— Саломе! — слышу вдруг я. — Я пришёл, Саломе…
Я обратился в слух, но ответа от Саломе не было.
— Саломе, погубительница моя! — Голос очень знакомый. — Ответь, Саломе! Что ты мне ответишь? — Это был Илико.
Когда вслед за словами послышались рыдания, я испугался.
«Неужели это Илико плачет?» Глаза у меня вылезли на лоб.
— Саломе!.. — плакал он.
У меня кожа покрылась пупырышками, как от холода.
Илико плачет? Почему, о чём?..
— Саломе!.. — твердил и повторял он сквозь слёзы, а Саломе не отзывается. — Саломе, наш мальчик… — Голос у него сорвался, я не расслышал толком, что он сказал. — Наш Гела…
«Что ещё за Гела? Сперва Саломе, теперь Гела. Во сне я, что ли?»
Я перелез через ограду, сполз вниз. Мне было страшно, я весь дрожал, но всё-таки я шёл, чтобы подойти поближе и увидеть, к кому так безответно взывал Илико.
Я перебрался через какой-то бугорок. Меня бросило в холод. Ещё бугорок — на этот раз меня бросило в жар.
Я вскочил и тут же споткнулся, упал на большой плоский камень. Меня так и подкинуло — не касаясь ногой ни земли, ни камней, ни ограды, я вылетел оттуда…
Оказывается, я был на кладбище.
ГЕЛА
Не помню, как я добежал до оврага, где оставались Джимшер и Ломгула. Но когда вдали замаячил огонёк в окнах придорожной столовой, я сразу успокоился и даже попытался отыскать на небе Большую Медведицу.
Я присоединился к своим. Джимшер спал, а Ломгула не залаял при виде меня, а только зевнул и положил морду на лапы.
Я лёг рядом с ними.
Мне не спалось. Мысли мешались в голове. Ни одну я не мог додумать до конца — наверное, от усталости.
Не помню, как и когда я уснул. Но помню, что во сне мне снился Илико. Он плакал и называл меня Гелой.
Светало, когда я проснулся и растолкал Джимшера.
— Вставай!
Он сразу проснулся.
— Тут неподалёку есть деревня, мы пойдём туда…
Всходило солнце, когда мы поднялись в деревню.
Но как быть дальше? С чего начать поиски?
На наше счастье, встретился нам парнишка: идёт, обруч от бочки подгоняет. Я подозвал его и спросил, не знает ли он Гелу.
— У которого волчок настоящий? — попробовал уточнить он.
— Во-во, — кивнул я. — Это мой волчок.
— Он тоже говорил, что не его. И никому не одалживал.
— Правильно делал. Я предупредил его, чтоб не терял.
— Не-е! — растянул парнишка. — Он его обменял на пистоны. А потом как начал палить — бах, бах, бах! — на всю деревню. Мать его сразу домой увела.
— Нет, — сказал тут я, услышав, что у этого Гелы была мать. — Я ищу другого Гелу.
— Другого? — задумался парнишка.
— Да. У которого нет матери и отца… отца тоже нет.
— У него и волчка нет.
— Откуда ты знаешь?
— Он сейчас на ферме. Ходит с такой большой палкой, коз пасёт.
— А ферма далеко отсюда?
— Вон там, за церковью.
Когда мы поравнялись с церковью, я узнал места, виденные ночью, и подивился своим ночным страхам: сейчас, при свете дня, рядом с моими друзьями мне совсем не было страшно.
Миновали мы церковь и кладбище, и впереди возникли такие красивые скалистые горы — одно загляденье! Я тут же подумал, что хорошо бы две из этих красивых вершин назвать нашими именами. Я стал высматривать самую красивую — так уж, видно, устроен человек. Если у меня будет своя собственная вершина и Лали захочет полюбоваться ею, должна же она ей понравиться.
Мы сбежали вниз с горы, миновали луга и направились к стадам, пасущимся вдали. Но коз поблизости нигде не было видно.
— Эгей! — слышу вдруг я.
— Кто там орёт? — спрашиваю Джимшера.
Он затенил рукой глаза.
— Эй, ложитесь! Ложитесь, не стойте!
Такая команда мне не по душе: я, понимаешь, именную вершину для себя подбираю, а тут — «ложись»!
Но тут вижу, несётся на нас пёс, да такой, что перед ним от страху не только ляжешь, а нору себе выроешь, как мышь.
Упали мы с Джимшером на траву, лежим не шелохнёмся.
Огромный, лохматый пёс чуть не налетел с разгона на нас. Тоже остановился.
Ломгула сперва упал на меня, а потом попытался под меня забраться.
А псина стоит над нами, ждёт хозяина.
Тут подходит к нам мальчишка. Ростом маленький, а походка как у взрослого. На плече у него большая палка. А на голове серая сванская шапка, того же цвета, что и его пёс.
— Эй, ты! Не можешь быстрее ходить? Или думаешь, что у нас собаки нету? Уложил, понимаешь, на мокрую землю… — Я приподнял голову. Наш караульный зарычал и показал четыре зуба. Говоря по правде, и четырёх было вполне достаточно для того, чтобы я опять покорно распластался на земле.
— Бурда, сюда!
И, представьте себе, этот громила, этот похожий на медведя пёс тут же отошёл от нас и прилёг неподалёку от хозяина.
— Здорово, ребята! — По голосу, так же как и по походке, и по одежде, было видно, что этот парнишка то ли подражает кому-то из взрослых, то ли хочет показаться старше своих лет.
— Здорово, здорово… — проворчал я, недовольно оглядывая свои грязные колени и локти.
— Настоящая горская овчарка, — пояснил нам парнишка, — такие только у пастухов в горах. Мне её дедушка Кимоте подарил.
— Чего ты натравил её на нас? Волки мы, что ли?
— Я вас вовсе не видел. У дедушки Кимоте ревматизм. Сандро… шапку мне Сандро подарил… Сандро мне и говорит: помог бы ты деду Кимоте.
— А Сандро кто такой?
— Наш бригадир. А я и без Кимоте вполне обхожусь. Вдвоём с Бурдой.
— Погоди, погоди, — говорю я. — И палка у тебя большая. Та-ак… Значит, ты колхозных коз пасёшь.
— Вон они! — Мальчик палкой указал на небольшое стадо коз, пасущихся на взгорке.
— Так, может быть, тебя Гелой зовут?
— Да, Гелой.
«Это он!» — подумал я и подмигнул Джимшеру.
— У нас в деревне многих Гелой зовут, — продолжал словоохотливый мальчик. — Один взрослый — дядя Гела — в прошлом году медведя убил. И я, когда вырасту… Вот у меня и гильза уже припрятана, — он сунул руку в глубокий карман штанов и извлёк заряженную гильзу, — мне председатель подарил.
— Не мог он тебе получше чего-нибудь подарить?
— А эти новые штаны ветврач дал.
Судя по брюкам, ветврач был рослый мужчина.
— А где твой отец? — спросил я.
— Отец?.. Оп не здесь.
— В деревне?
— В деревне была бабушка. Потом она заболела, совсем не могла ничего есть, и, когда я был в школе, она умерла.