Бутхуз прижался к забору. Он не отрывал от меня глаз. А мне только того и надо было.
Я разобрал фонарик, извлёк увеличительное стекло и приложил его к оскаленным зубам. Таких огромных зубов Бутхуз не видел, наверное, даже у лошади. С зубов я перенёс стекло на глаз, потом на мизинец, а после всех этих чудес наставил на кол ограды и прожёг сухую кору.
Потом, не обращая внимания на протянутую через забор руку Бутхуза, я положил увеличительное стекло в карман и показал ему зеркальный отражатель, объяснил название маленькой лампочки — как она зажигается по ночам и светит, светит всю ночь напролёт.
— Хочешь, одолжу тебе? — вкрадчиво предложил я.
У Бутхуза округлились глаза.
Он даже не заметил, как я вывернул из фонаря перегоревшую лампочку, а всё остальное быстро собрал и отдал ему. К вечеру всё было в порядке. Бутхуз в три приёма перетащил ко мне семь небольших досок, угольники и двадцать четыре гвоздя. Правда, из этих двадцати четырёх гвоздей три были гнутые, а один без шляпки.
Разумеется, в результате он получил и перегоревшую лампочку. Ничего не скажешь — заслужил.
Может, хоть в постройке конуры мне повезёт.
СЛАДКИЕ ГРУШИ
Вчера классная руководительница вызвала маму из-за моих опозданий и пропусков.
Вечером я застал дома маму заплаканной. И всё- таки она ничего мне не сказала. Мне показалось, что она даже не решалась сказать. Молча что-то переживала своё и не смела посмотреть мне в глаза.
Утром, едва взошло солнце… Хотя нет — едва Земля повернулась боком к Солнцу, бабушка с бранью и причитаниями выставила меня из дому.
До начала уроков было ещё целых полтора часа. Хоть бы уж дала книги в сумке переменить. Приходить на урок что за полтора часа, что за полторы минуты — разницы нет. Ясно, что опаздывать не дело, но и являться на занятия с учебниками по вчерашнему расписанию тоже ни к чему. Тут никакой ранний приход не поможет.
— Эй, Каха! — услышал я из-за ограды.
Передо мной стоял сам Зура.
— Ты чего напыжился, индюк? — смерил я его взглядом.
Он из пятого «Б»; сидит в крайнем ряду у стенки, башка ещё у него здоровая, может, по ней его признаете.
— Кто пыжится-то? Погоди, кое-что сказать тебе надо, хе-хе! — осклабился он.
— Ну говори.
— Вчера мы были там… — Он махнул рукой куда- то в сторону.
— Где?
— На краю соседнего села…
— У кого?
— Фамилии я не знаю…
— На что мне фамилия…
— Имени тоже…
— Не городи чепуху. Скажи, какая у него собака?
— Их собаку прошлым летом машина задавила.
— Так бы и сказал, дубина! Теперь знаю, о ком толкуешь. Ну и что вы там обнаружили?
— Поздние груши. Сладкие, как мёд. Весь день кружились вокруг и ничего не смогли придумать.
— А ваш Джимшер что?
— Я сказал ему, что Каха это дерево оберёт.
— Что такое?! Ты распространяешь обо мне слухи, будто я вор! — заорал я что было сил.
Вот какое у меня «везение»!
— Ну что ты! Никто такого не говорит! Я только сказал, что ты ловчее…
— Это другое дело! Ну, и что на это ваш гусь Джимшер ответил?
— Ничего, говорит, не оберёт.
— Не оберу, значит?
— Да.
— Знает, что я честный человек, потому так говорит, — отрезал я, хотя прекрасно понимал, что Джимшер — мой неусыпный враг.
— Ваш Каха, сказал он, много о себе воображает… Ничего он не оберёт.
— Значит, так?..
— Ну, не совсем так, а почти.
Я стал расспрашивать, чтобы уточнить ситуацию.
— Груша растёт у калитки, — сказал Зура.
— Бабушка?..
— Старуха сидит на балконе и вяжет.
— Что значит «старуха»! Это Джимшер научил вас так грубо говорить…
— Да нет, она и вправду старая…
— Преклонных лет, — поправил я и продолжал допрос: — Неужели она всё время сидит на балконе?
— Мы крутились там больше двух часов, а она ни с места.
— Лопухи! Трусы! Ни ума, ни смелости не хватает, чтобы помочь престарелым и немощным.
— Мы туда вовсе не для помощи ходили.
— Я знаю, какие вы бессовестные, ты и твои дружки! Вместо того чтобы печь на кухне сладости или идти в магазин за конфетами — словом, приятно проводить последние годы жизни, — несчастная старуха должна сидеть и караулить какую-то грушу. А всё из-за таких бесстыжих, как вы. Сиди тут и без роздыха вяжи носки. А может быть, ей на рыбалку охота пойти.
— Хе-хе-хе! Старухе — и на рыбалку?!
— Ты только и знаешь — лыбишься и скалишься! А мне вот известно, что она, как мальчишка, любила в детстве рыбачить. — Я чуть призадумался и решительно сказал: — С вами связываться не стоит… Я лучше грушу эту проучу!
— Проучишь грушу? В первый раз такое слышу…
— Если будешь хорошо себя вести, я и тебе покажу, как это делается.
Вот такая у меня судьба! Сегодня хотел сесть и заниматься, что называется, не щадя живота своего, но вы же сами видите, разве я могу спокойно сидеть дома, когда знаю, что рядом, в соседней деревне, старый человек мучается из-за каких-то беспородных груш! Я готов не только обобрать это проклятое дерево, но даже вырвать его с корнем, только бы старушке не приходилось больше маяться из-за него. Такое уж у меня чуткое сердце. Разве я в этом виноват?
УРОК АРИФМЕТИКИ
Лали Чихладзе — наша звеньевая. Что такое девчонка, вы, конечно, знаете. Ей нет дела ни до собак, ни до кошек. Её не заботит урожай арбузов и дынь, ей будет всё равно, если старуха, сидя под грушей, свяжет не то что пару носков, а целый тулуп. Сидит себе дома, оттопырив мизинчик, и читает.
— Ну что, переписала? — спрашиваю я её как-то.
— Погоди… — Она отталкивает меня локтем.
— Скорее, с минуты на минуту учитель войдёт в класс.
— Погоди. Ведь пишу я, а не ты. Ты прямо-таки невыносим, Каха! — и оттопырила свой мизинчик.
— Если тебе так трудно, нечего кричать на сборе отряда: «Я ему помогу!» Нужна мне твоя помощь! Можешь вовсе не переписывать. Я встану на собрании и скажу: «Некоторые товарищи на словах обещают много, а на деле, двадцати минут не могут выкроить для помощи однокласснику». Вот и увидишь тогда…
— А кто подтвердит твои слова? — и опять оттопырила мизинчик.
— В свидетели мне хватит двойки, которую сегодня влепит учитель арифметики.
— И тебе не будет стыдно?
— Тебе стыдно не держать слово.
— Разве я обещала переписывать в твою тетрадь домашнее задание?
— Ты обещала помогать.
— Помочь — не значит переписывать за тебя.
— Хм, выходит, ты хочешь, чтобы я сам решал, писал, читал, а ты за меня благодарность получала? Ловко, ничего не скажешь!
Вошёл учитель. Еле протиснулся в класс. Мы оба примолкли.
Пока он проверял по списку, Лали просунула руку с тетрадью под партой и бросила мне на колени тетрадь с заданием.
Лали всегда сидит передо мной. Когда она на месте вроде бы ничего, но однажды, когда она заболела свинкой и целых десять дней не появлялась в классе, мне все десять дней казалось, что я один-одинёшенек сижу в чистом поле. Потом она пришла — и опять ничего, как будто её и нету.
Учитель прошёл по рядам, проверил домашнее задание — кто как решил задачу. Заглянул в тетрадь к Лали, потом в мою и не пошёл дальше, опять вернулся к тетрадке Лали и только потом проследовал дальше.
И когда я думал, что уже всё — пронесло и гроза миновала, именно тогда раздался голос учителя. Несмотря на то, что он огромного роста и очень толстый, говорит почти шёпотом. Но для меня всё равно его шёпот как гром.
— Девдариани, к доске!
Вот какое у меня счастье! Я услышал, но сижу, как будто в классе у нас не один, а два Девдариани.
— Девдариани?..
— Здесь!
— К доске!
— Я с места отвечу, Селиван Калистратович.
— К доске!
Что мне оставалось делать? Я вышел к доске, волоча ноги так, как будто на них у меня висели кандалы или жернова.
— Напиши условие задачи, которая была задана вам на дом.
— На дом? — удивился я.
— Да.
— Но я же её решил.
— Объясни товарищам, каким способом ты её решил.
Что мне оставалось делать? Надо было писать то, чего я ни разу и в глаза не видел, и к тому же решить именно так, как решала Лали Чихладзе.
Лучше бы мне вовсе не рождаться на свет!
Я взял мокрую тряпку и стал тщательно протирать совершенно чёрную доску. Можно было подумать, что я хочу соскрести с неё краску.
Слух у меня напряжён так, что, если б не мешала эта задача, которой занята моя голова, я услышал бы, о чём беседуют муравьи.
Разумеется, учитель предупредил, чтобы не было подсказок, но страх перед моими кулаками действовал сильнее, чем его шёпот.
То из одного угла, то из другого полетели, посыпались подсказки — слово, полслова и даже четверть слова.
С грехом пополам я собрал из этих обрывков условие задачи: какой-то чудак имел в кармане девять и четыре пятых рубля. После выхода из магазина у него оставалось семь целых и одна четвёртая рубля. Поди и реши тут, сколько он потратил или почему не потратил все свои деньги.
Могло же у него быть ровно десять рублей! Но разве мне повезёт в чём-нибудь… Или мог же он хотя бы потратить три рубля без дробей. А ещё бы лучше вообще всё до копейки. Видать, жила порядочная. Ведь в магазине чего только не продаётся! Да разве мне повезёт хоть раз!
Увлечённый такими мыслями, я совсем забыл, что стою у доски, и нехотя сказал учителю:
— Не считая какой-то мелочи, он потратил примерно три рубля.
Ребята прыснули. Хоть бы и учитель засмеялся. Но учитель арифметики никогда не смеётся. Такое уж у меня счастье.
После этого меня не донимали дополнительными расспросами. Двойку получила и Лали Чихладзе.
После уроков она ревела, закрыв лицо руками. И чего, спрашивается, ревела? Ей только один-единственный раз не повезло. А я каждый день в таком положении.
Ребята обступили меня, расспрашивали: помогли ли мне их подсказки, не сержусь ли я на кого-нибудь…
— Ну что вы, наоборот! — успокоил я всех. —