Хэлла спешно опустилась на колени рядом с Рие, замечая, что часть его до того длинных волос сгорели. Один висок был полностью выжжен вместе с ушной раковиной. Иголка с кровью Дерека коснулась философского камня, он тускло загорелся, и Хэлла прочертила над ним круг с точкой внутри – символ золота. Под ним загорелся круг печати. Проколоть палец пришлось той же иголкой, на которой была кровь Вэба, чтобы капнуть своей и закрепить власть. Так она сможет ему приказать… Новую печать Хэлла скрепила тем же символом орихалка, добавив к нему серебро… На всякий случай…
– Используй регенерацию, – приказала Хэлла.
Тело Рие тут же зашипело, а он задышал прерывисто и быстро. Должно быть, неприятно, когда ожоги залечиваются с тем же жжением… Дерек знал, как доставить больше боли…
– Glacies[52], – шепнула Хэлла, делая пасс над заживающей раной у уха. – Glacies, – повторила она на другой. Легкий холодок, чтобы облегчить боль. Зачем? Она и сама не знала. Просто ее ничуть не радовали чужие мучения.
Хэлла поднялась, следя, как быстро заживают раны на Рие. Она не знала его код, но была уверена, что регенерация у него не меньше семерки. Когда Рие снова стал похож на здорового человека, правда, с неудачной стрижкой (очевидно, волосы не регенерировали), Хэлла предложила ему сесть.
Рие подчинился. Именно что подчинился. Он не был похож на человека, скорее на послушную куклу. В отличие от Теодора он больше не пользовался регенерацией и не пытался избавиться от философского камня.
– Ты знаешь, где дети?
Рие молчал. Он смотрел куда-то сквозь Хэллу и не моргал. Выражение лица его не изменялось с тех пор, как она вошла. Оно было пустым. Мертвым. Просто кукла… Может, этим он так разозлил Дерека? Тем, что игнорировал его.
– Ладно, тогда по-другому. Дай мне руки, – Хэлла положила свои ладонями вверх. Рие не сопротивлялся и не спорил, он положил свои ладони на ее. – А теперь посмотри мне в глаза.
Светлые, прозрачные, как льдинки, глаза посмотрели на Хэллу. В два омута, в две темные бездны. В такие моменты даже белки ее глаз становились непроглядно черными. Так было проще погрузить человека в иллюзию, проще было раскрыть его сознание…
Хэлла практически провалилась внутрь разума Рие. Она ожидала встретить барьер, ожидала, что придется потратить приличную часть Ресурса просто на то, чтобы увидеть хотя бы отголоски, но вместо этого была пустота… Хэлла будто угодила в собственную ловушку и теперь падала в кроличью нору, не имевшую дна.
Хэлла постаралась сосредоточиться на реальности, на своем теле, на дыхании, на руках. Она сжала запястья Рие, ощущая пальцами его неровный пульс. Падение замедлилось, Хэлла застыла на грани между чужим сознанием и реальностью.
Ей нужно было нащупать что-то определенное. Ей нужно было найти детей, которых украли, чтобы передать информацию.
– Где дети? – Хэлла спросила это вслух, но шепот раздваивался и эхом отдавал внутри разума Рие.
Дети. Украденные дети.
Хэлла услышала гомон голосов, они говорили что-то, шелестели, словно опавшие листья. Их было много, они давили и тянули ее еще глубже, тянули в никуда.
Тьма.
Раздается грохот металлической двери. Хэлла вздрагивает и оглядывается, ожидая увидеть ту самую дверь подвалов Баррет манора, в которую, вероятно, снова стучал Дерек. Однако вместо этого она видит стену и понимает, что вовсе не сидит, а стоит.
Хэлла в воспоминаниях Рие. В тех, что должны дать ответ. Все здесь отличается от реальности, ощущается совсем иначе…
Смутные, немного смазанные очертания серого коридора и полумрака окружают со всех сторон. Впереди – череда металлических дверей с круглыми окошками, похожими на иллюминаторы в кораблях. Тишина здесь стоит такая, что Хэлла слышит биение собственного сердца. Все это было иллюзией, которую ее собственное сознание создавало, потому что привыкло к реальности, в которой Хэлла дышит и в которой у нее есть пульс.
Здесь же только образы, и попасть сюда могли лишь образы. Настоящее тело Хэллы сидело все там же, сжимая руки Рие.
Одна из металлических дверей впереди хлопает, и смутные образы двоих людей затрепетали дымкой. Ни лиц, ни деталей, только две достаточно четко видимые вещи – серый комбинезон у одного и белый халат у другого.
Хэлла спешит к ним, надеясь узнать, где оказалась, но фигуры ни о чем не говорят и растворяются в воздухе, словно мираж… В какой-то степени, пожалуй, им они и были…
В круглом окошке запертой двери можно разглядеть совсем крохотную комнату. В углу ее пристроено свернутое в рулон одеяло, а прямо на голом полу лежит мальчик. Он рвано хрипит, и грудная клетка его судорожно и быстро дергается. Худощавое вытянутое тельце, обритая голова и широко распахнутые светящиеся глаза…
Все внутри Хэллы обрывается, холодеет от страха. Ну конечно, о чем вспомнит тот, кто ребенком жил в лаборатории с другими, когда его спросят о детях? Естественно, о себе в том возрасте…
Хэлла отшатывается от двери. Нужно выбираться. Она не хочет этого видеть, она только в общих чертах представляет, что ее ждет. Когда год назад Хэлла читала статьи Рубиновой дамы о лаборатории, волосы у нее вставали дыбом. Она была в ужасе, все это было неправильно и мерзко, но еще страшнее становилось от того, что и ее семья занималась этим…
Что они делали здесь? Пытали? Нет, ее мать была ботаником. Она могла бы указывать на яды… А отец…
Хэлла вздрагивает, услышав глухой звук, похожий на удар. Сглотнув, она ступает вперед, заглядывая за угол. Очертания вокруг сразу же меняются – расплываются еще сильнее, а перед ней теперь рядами стоят дети разных возрастов. У большинства из них нет лиц. Видимо, Рие их не запомнил. Однако оно есть у одноногого мальчика, который вполне умело лавировал на одной ноге, отпрыгивая от противника на огороженной арене.
Слышится вскрик. Хэлла оборачивается и замечает совсем маленькую девочку, которую снова и снова бьет какой-то мужчина в сером. Он бьет ее, широко замахиваясь ногой, впечатывая ботинок то ей в живот, то в голову, которую она прикрывает руками. Но тут на девочку внезапно падает мальчик, который лежал в комнате из первого воспоминания.
– 9888, встань! – гремит чужой голос.
– Оступился, – глухо отвечает он, пока девочка быстро выползает из-под него и встает на ноги. От ее сломанного носа тонкой струйкой поднимается дым.
Человек в сером опускает дубинку на голову 9888. Мальчик не сопротивляется, он опускается на пол и ждет, когда удары закончатся. Никто не обращает внимания на это, даже девочка, которой он помог, отходит в сторону…
Хэлла сглатывает вязкую слюну и чувствует ее металлический привкус. Наверное, в реальности прокусила себе язык. Нужно уходить. Нужно бежать!
Она ищет брешь в воспоминаниях, лазейку, через которую сможет уйти, пока не затянуло еще глубже, пока чужие ощущения не стали ее собственными.
Но снова очертания темнеют, растворяются туманом, и Хэлла уже в другой комнате. Та же девочка, тот же одноногий мальчик и тот же 9888. Они стоят в какой-то узкой комнате. Тут есть стол, на котором выставлены пустые пробирки и пробирки с кровью. Тут стоят и две женщины в белых халатах. Одна из них что-то говорит девочке и бьет ее наотмашь, а девочка залезает на стул. Ругань женщины и резкий взмах руки окропляют пол кровью. Девочка взвизгивает, закрывая исполосованные скальпелем глаза. Одноногий мальчик дергается вперед, но 9888 держит его за плечо.
Хэлла снова бежит. Ей кажется, что она задыхается, но это не так. Это просто реакция ее сознания. Она останавливается в лабиринте серых коридоров и слышит всхлипы. Она смотрит на застывшего 9888. Лицо его исказила гримаса боли, отчаяния и злости, он дрожит и держит собственное плечо, впиваясь в него с такой силой, что слышится хруст костей. Всхлипы перемежаются чьим-то пыхтением, Хэлла подходит ближе… И ее начинает тошнить. Голова кружится. Какой-то мужчина в белом халате нависает над голой девочкой, двигая бедрами…
Хэлла снова бежит. Снова. Она пытается сбежать отсюда. Это не воспоминания. Это кошмар, в котором с каждым разом повышается градус ужаса. Плечо Хэллы начинает ныть, хотя никто его не трогал. Это просто реакция, которая означает, что она погрузилась слишком глубоко, что ее сознание начинает соприкасаться с чужим.
Когда Хэлла обнаруживает себя у арены, она даже выдыхает. Это она видела. Здесь детей заставляли драться, но все не так… Нет тех рядов, только несколько детей. И 9888. Он стоит, понурив голову, а над ним возвышается мужчина в белом халате:
– Ты не старался. Ты подыгрывал!
– Он слабый, поэтому я бил не в полную силу… – бормочет 9888.
– Как ты посмел решать? Ты забыл, кто ты? Кто ты?
– Я кирпич.
– Да! Ты кирпич! И ты отвратительный материал! И раз уж ты решил, что можешь так бить, значит, ты решил, что руки тебе ни к чему!
Человек в сером толкает 9888, и он падает. Снова не сопротивляется. Он рвано дышит, а помещение наполняется отвратительным звуком ломающихся костей, обломки которых прорывают ткань, а кровь расплывается по полу. А человек в сером держит уже другую руку на весу и точно бьет по ней дубиной. Теперь в локтях руки вывернуты не так, как должны быть.
И Хэлла всхлипывает, потому что чувствует отголоски боли, а главное – отчаяния. Оно затапливает ее, выжигает все, оставляя чьи-то Голоса…
– Вставай! Тебе пора на процедуру!
И 9888 встает. Он не плачет и не кричит. Он только дышит через рот и медленно идет вперед, а Хэлла идет за ним. Она пытается убедить себя, что должна вернуться, должна выбраться в реальность, но она не может не идти. Она не хочет оставлять его. Она чувствует, что ему страшно…
9888 заталкивают в какую-то тесную комнату, в которой одна стена – прозрачное стекло, за которым стоят люди.
– Пускайте газ. Засекаем время…
Хэлла в ужасе смотрит на мальчика, но он только опускается на пол, стараясь поправить переломанные руки.