Жить такой жизнью у Литвина, а точнее, у его тестя, хватило терпения на два года. С превеликим трудом заслуженный полковник, подключив все свои связи, выдернул начавшего «дичать» зятя в Москву к не слишком грустившей в одиночестве жене. В Академии Петра Великого после перенесенного «интеллектуального потрясения» в Забайкалье в Оресте вновь проснулся творческий зуд. В то время когда однокашники, плюнув на «сияющие вершины науки», кинулись подрабатывать на стороне ночными сторожами и вышибалами, он упорно корпел над кандидатской и через два года досрочно защитился. На факультете его рвение заметили и вскоре назначили заместителем начальника кафедры. Перед ним открылись блестящие перспективы для научной карьеры, но весной прошлого года недоброжелатели подставили ножку. Споткнувшись на защите докторской, он закусил удила и, забросив науку, ударился в бизнес. Но на этом новом для себя поприще «каменных палат» не нажил и перебивался случайными заработками.
Все это вместе взятое, по мнению Гольцева, не давало оснований подозревать Литвина в том, что он мог броситься во все тяжкие и начать торговать секретами. Эпизодически поступавшая на него оперативная информация о нарушениях режима секретности в работе с материалами, содержащими гостайну — их обработка на неучтенных магнитных носителях, мало чем отличала его от коллег, нередко грешивших тем же самым.
Повышенный интерес Литвина к разработкам по программе «Тополь-М» и результатам испытаний, которые раньше отмечали оперативные источники, тоже находил свое объяснение. Тема его докторской диссертации по ряду позиций была близка к ней, но после провала на защите этот интерес угас, а вместе с ним спал и накал работы контрразведчиков. Главным же аргументом, говорившим в пользу Литвина, был тот факт, что в момент выхода Гастролера на резидентуру ЦРУ в Киеве он с семьей гостил у родственников в Воронеже. И если бы не последняя информация Кочубея, то тощее дело на Доцента так бы и продолжало пылиться на нижней полке сейфа Гольцева. Теперь все эти косвенные признаки, дававшие основание подозревать Литвина в шпионаже, складывались в логическую цепочку, но в ней не хватало главного — его поездки в Киев. «Киев!.. Киев?» — повторил Гольцев и, отложив дело, снова вернулся к фотографиям. С них на него насмешливо поглядывал Скотт. «Рано радуешься! Мы еще разберемся, какой ты на самом деле «скот»? — с ожесточением произнес Гольцев и снял трубку телефона.
— Слушаю вас! — раздраженно ответил Сердюк.
— Анатолий Алексеевич, это Гольцев. Извините, я, кажется, не вовремя?
— Вовремя! Что у тебя?
— Есть острая информация по Литвину.
— Острая, говоришь?
— Да, весьма.
— А позже с ней никак нельзя или боишься «порезаться»?
— Анатолий Алексеевич, вопрос действительно серьезный.
— Говори, только короче! — торопил Сердюк.
— Мы, кажется, рановато списали со счетов Литвина. Кочубей тут такое выкопал, слов нет!
— Виктор Александрович, не интригуй! Ближе к делу!
— Вы помните материалы по встрече Литвина с неизвестной парочкой в летнем кафе в парке ЦДХ? — напомнил Гольцев.
— Их что, установили? — оживился Сердюк.
— Одного, похоже, да. Американский инспектор Дэвид Уильям Скотт!
— Американец?! Инспектор! А он как в парке очутился?
— Не знаю. Могу сказать только одно: на фото наружки и фото, присланном из отдела контрразведки по Йошкар-Олинской дивизии одно и то же лицо — Скотт!
— Скотт?! Ты уверен?
— Не на все сто, нельзя исключать совпадения.
— А как это вяжется с Киевом и Гастролером?
— Пока не знаю. Ломаю голову и не могу свести концы с концами.
— Так, Витя, бери материалы и бегом ко мне! — поторопил Сердюк.
Гольцев сгреб со стола фотографии и вместе с делом на Доцента отправился на доклад. Сердюк, заинтригованный сообщением, нетерпеливо прохаживался по кабинету и, едва Гольцев переступил порог, поторопил:
— Показывай свою бомбу, Витя?!
Тот разложил фотографии на столе и отступил в сторону. Сердюк склонился над ними и долго разглядывал, затем, как в пасьянсе, перемешал и только потом отметил:
— Очень похожи! Но еще не факт, что Литвин — это Гастролер.
— Согласен! Все упирается в Воронеж. Висит, как тот кирпич на дороге! — посетовал Гольцев.
— С кирпичом, Виктор Александрович, ты в яблочко попал. Но подложили его мы сами!
— Как так?
— А вот так! Понадеялись на дядю из Воронежа и получили отписку.
— Так это же они, а не мы проверяли?!
— От этого не легче. Сейчас не время искать крайнего. Надо своими руками прощупать каждый факт и проверить по дням, часам, где находился Литвин, когда Гастролер выходил на резидентуру в Киеве.
— Вы полагаете, Литвин мог сделать ход конем? — предположил Гольцев.
— И еще какой! Если за четыре месяца мы не докопались до истины, то это говорит только об одном — голова у него варит что надо.
— Но теперь он на крючке!
— Не говори гоп, рыбак. Его еще надо поймать. Готовься ехать в Воронеж.
— Есть!
— Кого возьмешь в помощь?
Гольцев, помявшись, предложил:
— Анатолий Алексеевич, а если Кочубея и Остащенко снять с «карантина»?
— Исключено! — категорично отрезал Сердюк. — Их еще надо вытащить из сухумской истории.
— Но других работников у меня нет.
— Писаренко поможет. Полагаю двоих — Байдина и Салтовского — тебе хватит. Так что считай вопрос закрытым.
— Хорошо! Когда выезжать?
— Уже сегодня. Я доложу Градову, а ты готовься, — закончил разговор Сердюк.
Спустя пять часов Гольцев, Байдин и Салтовский стелили постели в купе фирменного поезда Москва — Сочи. Еще не улеглась в вагоне обычная в таких случаях суета, как поезд, тихо оттолкнувшись от перрона Казанского вокзала, весело постукивая колесами, покатил на юг. Через час разноцветное огненное зарево, полыхавшее над столицей, угасло, и экспресс, разрывая ночную тьму мощным прожектором и тревожа ревом гудка уснувшие в весенней неге полустанки, мчал контрразведчиков вперед, к разгадке тайны отпуска Литвина.
На следующее утро дежурная машина управления ФСБ по Воронежской области ждала их на служебной стоянке привокзальной площади, а через двадцать минут они были в кабинете начальника отдела контрразведывательных операций полковника Игоря Горемыкина. Судя по его напряженному лицу, от внезапного приезда оперативной группы военных контрразведчиков он не ждал ничего хорошего. Ее полномочия, подкрепленные шифровкой, подписанной заместителем директора ФСБ, были чуть ли ни диктаторскими.
Гольцев не стал напирать на это и надувать щеки — задетое честолюбие Горемыкина могло только помешать делу, и намеренно уйдя от обсуждения результатов предыдущей проверки Литвина, предложил сосредоточиться на плане предстоящей работы. Это сняло напряжение, витавшее в воздухе. Горемыкин приободрился, вызвал секретаря и распорядился приготовить кофе. Вскоре его ароматный запах растопил последние остатки холодка, и разговор перешел в деловое русло.
Технический вопрос: какие связи Литвина и родственников жены взять в проверку? — не вызвал спора, их круг был быстро очерчен. Трудность заключалась в другом: как из них вытащить информацию о том, где Литвин находился в те дни, когда Гастролер искал в Киеве выход на американскую разведку? Здесь требовались особая деликатность и осторожность, любая ошибка могла дорого обойтись. И пока подчиненные Горемыкина прорабатывали этот вопрос, Гольцев со своей группой разместились в кабинете его заместителя и приступили к работе.
Байдин засел за компьютер — электронные мозги должны были помочь переваривать те потоки информации, которые оперативники Горемыкина через несколько часов могли обрушить на них. Салтовский проверил кофеварку, затем сбегал в столовую и прикупил кофе со сгущенкой. Гольцев, доложив Сердюку о начале работы, разложил на столе большой лист бумаги и принялся вычерчивать аналитическую схему, в центре которой пока находились Литвин и родственники его жены.
Ждать первых сообщений Гольцеву долго не пришлось. Первым о себе напомнил Горемыкин. Его вид говорил о том, что рассчитывать на быстрый и легкий успех не стоит. В сводке телефонных переговоров звонки из Киева на квартиру тещи Литвина отсутствовали. Всего с 17 по 26 декабря набралось пятнадцать междугородних разговоров. Два из них заинтересовали Гольцева — по времени они совпадали с выходом Гастролера на резидентуру ЦРУ. Этот на первый взгляд незначительный факт пока лишь косвенно свидетельствовал в пользу шпионской версии, но для ее подкрепления требовались более весомые доказательства.
Вечером оперативная группа в полном составе собралась в кабинете Горемыкина. Список из пяти кандидатов с предложениями Байдина, как с ними строить беседу, лежал на столе. Взвесив все «за» и «против», Гольцев остановился на троих. Пенсионеры Баулины были на дружеской ноге с родителями жены Литвина. Бывший майор-пограничник, судя по собранной на него информации, не потерял прежней хватки. Две другие кандидатуры — участкового милиционера и первой сплетницы во дворе, бабки Верки, — оставили про запас.
На следующее утро Салтовский и старший оперуполномоченный отдела контрразведывательных операций майор Михаил Дружинин отправились в частное охранное предприятие «Защита», где Баулин работал начальником дежурной смены. Он оказался на месте и был один в кабинете. Несмотря на свои пятьдесят четыре года, бывший пограничник смотрелся бодрячком, энергично пожав руки, предложил присесть на единственный в кабинете диван и наметанным взглядом прошелся по посетителям. Им не пришлось представляться, за них это сделал он.
— Из милиции?.. Э-э, нет Из ФСБ! — предположил Баулин.
— Да! А на нас что, написано? — удивился Дружинин.
— Капитан, прошу прощения, наверно, майор, тут удивляться нечему, с мое послужишь и не такому научишься, — усмехнулся в густые усы бывший пограничник.
— С майором и организацией вы, Василий Федорович, не ошиблись, — подтвердил Дружинин и представился: — Михаил!