- Давайте знакомиться, - над моей тарелкой с творожной запеканкой нависла ручища, полностью закрывшая мне обзор моей же еды. - Гриша. А вас как звать?
- Андрей, - сухо ответил я, с некоторой брезгливостью пожимая пухлую на вид ладонь, которая, против ожиданий, оказалась теплой, сухой и весьма жесткой на ощупь.
- А по батюшке? - настырно интересовался бугай.
- Михайлович.
- Ну и славно, Михалыч. А меня можно без отчества, я молодой еще.
Ну спасибо, кормилец, разрешил. Можно подумать, тебя в твои-то годы и с твоей-то рожей кто-нибудь собирался именовать по полной форме. Размечтался!
Когда Гриша уселся, я понял, что мы втроем с Мимозой и Колючкиным прежде занимали меньше половины четырехместного стола. Во всяком случае, то пространство, которое занял новичок, оказалось очень внушительным. Интересно, чем он с такими физическими данными и таким недюжинным аппетитом может хворать? Воспалением глупости? От этого, кажется, пока не лечат.
- Вы к нам надолго? - туманно осведомился я.
- Понятия не имею, - Гриша пожал могучими плечами. - Как доктора скажут. А может, хозяин прежде выгонит. Он у нас крутой.
- Хозяин? - вскинул седенькие бровки Чертополох. - Это как же прикажете понимать?
- А чего тут понимать-то? - немалый кусок запеканки, который я бы разделил при помощи ножа и вилки частей на шесть, был отправлен в прикрытый пухлыми губами рот одним махом. - Я здоровый. Это хозяин у меня больной, после огнестрела в себя приходит. А мое дело маленькое: охранять. Нам с напарником и палату выделили на двоих, рядом с хозяином, и столоваться с вами определили.
- Вот оно что, - протянул я. - Чего ж вас вместе за один стол не посадили? Есть же свободные места.
Вопрос родился в моей голове не случайно. Гриша появился в санатории вчера после обеда, то есть за обедом его еще не было, а за ужином уже был. Иными словами, он приехал после моего разговора с Бегемотом и после беседы самого Бегемота с Еленой. Почему этого амбала пристроили именно к нам? Не потому ли, что Мимозе велено отступить с завоеванных позиций и сдать вахту новому персонажу, который будет вести со мной свою, но уже совсем другую игру? Ничего, это они еще про интервью не знают.
- А смысл какой? - и снова легкое пошевеливание плеч создало у меня иллюзию надвигающейся горы. - Мы ж все равно питаемся по очереди, нам вместе в столовку нельзя, один обязательно должен у двери хозяина находиться. Вот я сейчас похаваю и пойду его сменю, тогда и он придет.
- Что, тоже сюда, за наш стол? - зачем-то уточнил Павел Петрович.
- Не, его вон туда определили, к окошку, там девушка красивая сидит, он сам туда попросился.
- Тут много красивых девушек, - строго заметил я, подхватывая начатый Чертополохом допрос. - Что ж вы к ним не попросились? Вам с ними было бы приятнее, чем в нашей компании, мы вам все-таки по возрасту не подходим. "И по образованию тоже", - добавил я мысленно. Гриша медленно положил вилку на стол и поднял на меня глаза, вмиг ставшие огромными и какими-то жалкими.
- Гоните? Не гожусь я для вашего стола? Так и скажите. Я после завтрака к диетсестре подойду, попрошу, чтоб пересадили.
- Ну что вы, Гриша, - с неожиданной ласковостью вмешалась Мимоза. - Никто вас не гонит, мы рады видеть вас в нашей компании. Просто Андрей Михайлович хотел, чтобы вам было не скучно. Мы все трое люди довольно унылые, вряд ли сумеем вас развлечь. Но мы очень надеемся, что вы-то как раз и внесете струю веселья в наш коллектив. Ведь внесете, правда?
Это мне совсем не понравилось. Мы с Колючкиным мягко выпираем парня за другой стол, а Елена нас останавливает. Хочет, чтобы он остался. Зачем он ей? Понятно зачем. Может, официально он и является сменщиком какого-то второго охранника, но на самом деле он - сменщик самой Мимозы. Получается, что от двух врагов я избавился, а третий - вон он, тут как тут. Борьба выходит на новый виток. Что ж, так даже интересней.
И снова я поймал себя на несвойственном мне отношении к ситуации. С каких это пор мне стала интересна борьба? Сроду такого не бывало. Но фотографии не лгут.
- Так мне пересаживаться или нет? - с какой-то совсем детской обидой спросил Гриша, и в эту секунду я назвал его Телком. Не Бычком, а именно Телком. Уж очень телячьи у него глаза и губы. И весь он какой-то нежный, несмотря на внушительные габариты.
- Да бог с вами, - великодушно откликнулся я. - Вы не обращайте внимания на нас с Павлом Петровичем, мы здесь уже очень давно и от скуки начинаем валять дурака. Мы действительно очень рады, что среди нас появился новый человек.
- Вот и ладушки, - его лицо осветилось такой счастливой улыбкой, что я на мгновение забыл о своих подозрениях. Разве у врагов бывают такие улыбки?
Бывают. Вспомни Мимозу. Ее улыбки. Ее смех. Ее глаза. У врагов бывает все, что нужно, чтобы выиграть сражение.
- Ну все, - Телок одним движением опрокинул в себя стакан сока, после чего сделал пару больших глотков из чашки с кофе и встал из-за стола, пойду напарника на завтрак отпущу.
- А хозяин-то ваш на завтрак ходит? - хитренько поинтересовался Чертополох. - Вот бы поглядеть на человека, который в больнице вместе с охраной лежит.
- Он у себя завтракает, ему приносят. Приятного аппетита всем, кто не доел.
Он озарил нас очередной лучезарной улыбкой и стремительно залавировал между столиками в сторону выхода.
- Вот так, - задумчиво и многозначительно прокомментировал Павел Петрович. - А вы что-то невеселая, Леночка. Вас так сильно раздражает этот неандерталец? Хотите, я поговорю, чтобы его пересадили?
- Нет-нет, - поспешно, даже слишком, на мой взгляд, поспешно отозвалась Мимоза, выдавливая из себя еще одну улыбку, - что вы, он такой забавный. Пусть сидит с нами.
- Конечно, - подхватил я, - пусть остается. Нашему рафинированному сообществу, по-моему, не хватает народной простоты, носителем которой как раз и является Гриша. Разумеется, на прогулки мы его брать с собой не будем, а за столом он с успехом выполнит роль пикантной приправы к блюдам. Да и вам, Павел Петрович, - не скрывая ехидства, добавил я, - будет кого жизни поучить. А то с нами вам уже скучно, мы ваши уроки усвоили и повода не даем. Правда, Леночка?
На этот раз ее улыбка показалась мне не такой насильственно выжатой из сведенных печалью губ.
К себе я вернулся в приподнятом настроении, хотя явных поводов для радости не находил. Впрочем, нечего бога гневить, человек должен радоваться не тогда, когда есть повод для радости, а тогда, когда нет повода для печали. Для печали повода не было. Пока.
Я собрался на очередную тренировку и уже стоял на пороге в шортах, майке и с перекинутым через плечо полотенцем, когда позвонила Светка.
- Папуля, спасибо тебе за деньги, - заверещал мой Попугайчик, - ты не представляешь, как ты меня выручил.
- Не за что, - сдержанно ответил я. - Я ведь обещал тебе.
- Папуля, твоя Мария...
- Ее зовут Мария Владимировна, - оборвал я дочь. - Будь любезна без панибратства.
- Ну ладно, Мария Владимировна. Так она сказала, что ты составил завещание. Это правда?
- Правда, - подтвердил я, невольно покосившись на свое изображение в стоящем рядом зеркале. Даже не покраснел. И вид не растерянный, как прежде бывало, когда мне приходилось откровенно врать. Надо же...
- И что я не получу ничего. Тоже правда?
- Ты будешь получать оговоренную сумму раз в год ко дню рождения.
- И все, что ли?
- Все. А чего бы ты хотела?
- Но я же твоя дочь! Папуля, я точно такая же, как твой сын от второго брака. Почему он получит все, а я - ничего? Это несправедливо!
- Кто тебе сказал, что он получит все? Это только твои домыслы.
- А сколько ты ему оставил?
- Это не твое дело. Я распорядился своим имуществом так, как считал нужным, и отчитываться перед тобой не намерен. Ты хотя бы слышишь себя со стороны?
- А что? - в звонком негодовании Попугайчика замелькали нотки растерянности. - Что я должна слышать?
- Тебе сообщили, что твой отец, который находится в больнице, составил завещание. О чем в первую очередь должна спросить дочь, если она, конечно, любит своего родителя?
- О чем? - тупо переспросила Светка, явно не догоняя ушедшую в воспитательный полет мою мысль.
- О причинах, дитя мое. О том, почему твой папенька решил в сорок шесть лет ни с того ни с сего составить завещание. Неужели ему стало хуже? Неужели он так серьезно болен? Не нужна ли ему помощь? Вот о чем ты должна была спросить меня в первую очередь. А не о том, сколько я оставлю в наследство твоему единокровному брату. Ты всегда была эгоисткой, причем эгоисткой безмозглой. Мне не о чем с тобой говорить.
- Папа...
Этот жалкий лепет был последним, что я услышал, прежде чем нажать кнопку и разъединиться. Сердце колотилось в груди, и руки дрожали, но не сильно. Нелегко это - вот так объясняться с собственным ребенком, тем более что ничего подобного я не думал. Я прекрасно знал своего Попугайчика и никакого другого поведения, никакой другой реакции от нее и не ждал. И совершенно не намеревался воспитывать ее при помощи наследственных перспектив. Но мне нужно было, непременно нужно, чтобы она поверила в окончательность моего решения и донесла это решение до своего насквозь прогероиненного любовника. А заставить ее поверить можно было только таким способом: спровоцировать на ошибку, ткнуть в эту ошибку носом и устроить скандал. Иными словами, сделать так, чтобы она думала: "Теперь он меня ни за что не простит". Такова была моя Светка.
Настроение испортилось, но утешала мысль о том, что еще одну задачу я успешно выполнил. Теперь подождем реакции на интервью.
В тренажерном зале я ожидал увидеть Мимозу, но вместо нее глаза выхватили из всего интерьера новый элемент: обнаженный мужской торс. Через пару секунд глаза пришли в себя от шока и доложили мне, что это не живой человек, а тренажер для отработки ударов. Что-то типа боксерской груши, тоже резиновый, на тяжелом устойчивом постаменте, но дающий возможность бить в точно определенные места: в глаз, нос, челюсть, подбородок, солнечное сплетение, печень, пах. Я походил вокруг розового пупса, похмыкивая, воровато огляделся и ударил. Кулаком. В нос. Как ни странно, поп