- Разве я должна волноваться за них? Им никто не сделает ничего плохого. Я знаю, вам уже говорили об этом. Так почему вы опять спрашиваете?
- Я имел в виду несколько иное. Мне кажется, вы как мать должны беспокоиться о том, чтобы ваши дети получили полноценное образование. Они у вас даже в школу не ходят. Только Эспера любит читать, а остальные целыми днями болтаются без дела. Они у вас даже не приучены к тому, что матери нужно помогать по хозяйству. Неужели вас не беспокоит, что они у вас растут совершенно не приспособленными ни к жизни в семье, ни к жизни в обществе?
Снова пожатие плечами, только на этот раз она даже не обернулась в мою сторону и ответила, не прекращая водить тонкой кистью по затейливым изгибам, выпуклостям и впадинкам, украшающим дверцы буфета.
- Разве дети должны помогать родителям потому, что родители этого требуют? Дети должны помогать только тогда, когда этого потребует их душа. Когда они сами осознают, что помогать - это хорошо, это радостно, это приносит удовольствие. Вот когда ребенок это поймет, родитель будет счастлив принять его помощь. А иначе будет рабский труд из-под палки, и грош цена тому родителю, который примет такую помощь, прекрасно понимая, что его ребенок злится оттого, что его не пустили гулять с приятелями или в кино, негодует и не испытывает, помогая маме, ни малейшего морального удовлетворения.
- Вы правы, безусловно, - согласился я, - но мне казалось, что в таком возрасте, в каком находятся ваши дети, такое понимание уже должно быть. Да, пятилетний ребенок может не знать и не осознавать, какая это радость помочь папе с мамой, но годам к двенадцати, по-моему, пора бы уже начать взрослеть и соображать, что к чему. Именно это я и имел в виду, когда спрашивал, не беспокоит ли вас это.
- Вы сказали: "Годам к двенадцати пора взрослеть и соображать, что к чему". А кто сказал, что пора? Где это написано? Кто установил эту норму? И потом, я прекрасно справляюсь сама, а если дети начнут мне помогать, я стану чувствовать себя старой и немощной. Между прочим, Мария каждый день собирает к обеду гостей и отлично справляется без посторонней помощи.
Мария, опять Мария. Даже в словах Анны я отчетливо чувствовал старухино влияние. Интересно, как же это Мария ухитряется вкладывать в голову соседки свои идеи, если они почти не общаются? Вот уже несколько дней подряд я просиживал у старухи с утра до вечера, и за все это время Анна только пару раз заглянула буквально на минутку, чтобы угостить Марию свежеиспеченным пирогом или позвать Эсперу домой. Совместные посиделки у этих двух обитательниц одного дома, очевидно, не практикуются. Тоже, кстати, странно. Ведь если Анна неглупая женщина, ей должно быть интересно подолгу разговаривать с Марией. Впрочем, возможно, раньше они много общались, а потом между ними кошка пробежала. Такое бывает. Правда, я ни разу не слышал от Марии ни одного худого слова об Анне, но это только свидетельствует об уме и душевной деликатности старушки, а вовсе не об отсутствии конфликта.
- Скажите, Анна, - я все-таки решился задать вопрос, который меня так мучил, - вы помните мужчину, с которым танцевали несколько дней назад на балу?
- Конечно, - она обернулась и с улыбкой посмотрела мне прямо в глаза. - Он умер, погиб, я слышала об этом по телевизору. Вы хотите спросить, как я живу со всем этим?
- Ну, в общем... - все нужные слова мгновенно вылетели из моей головы, ибо такой прямоты я, признаться, не ожидал. - Наверное, это очень трудно: знать, что любой мужчина, который вас полюбит, обязательно умрет.
Анна расхохоталась, звонко и переливчато.
- Как интересно вы говорите! Любой мужчина, который меня полюбит, обязательно умрет... Все мужчины обязательно умрут, это закон, так устроена жизнь. И вы тоже умрете. В этом смысле на мне не лежит никакой ответственности. Просто те мужчины, которые захотят меня завоевать, увлечь, женить на себе и все такое, вот эти мужчины умрут несколько раньше. Но какая, в сущности, разница, раньше или позже, все равно результат один и тот же.
- И вам их совсем не жалко? - подивился я такой откровенной циничности.
- Их? Нет, не жалко. Они сами этого хотели. Их честно предупреждали и посторонние люди, и я сама. Но они сделали свой выбор. Почему нужно жалеть людей, которые делают сознательный выбор и готовы пожинать плоды своих решений? По-моему, эти люди заслуживают не жалости, а уважения.
- А вы? Разве вам себя не жалко?
Анна посмотрела на меня с нескрываемым изумлением.
- Почему я должна себя жалеть? Разве со мной что-то не так?
- Но ведь вы не можете никого полюбить. То есть нет, не так... - Я отчаянно путался в словах, пытаясь выразить мысль, только что пришедшую мне в голову. - Вы можете встретить мужчину, к которому потянется ваша душа, но вы будете знать, что если он ответит на ваше чувство, то в ближайшее время умрет и вы снова останетесь одна. У вас остается только два пути: или любить его и принести в жертву року, который над вами висит, и в итоге потерять любимого, или не пускать любовь в свое сердце и, сцепив зубы, вычеркнуть такого мужчину из своей жизни. Разве это не страшная участь?
Она аккуратно положила кисть на кусок картона рядом с ведром, сделала несколько шагов и уселась на ступеньку, ведущую на веранду.
- Вы правы, - негромко проговорила она, глядя куда-то вдаль, то ли на дом с противоположной стороны дороги, то ли на птичку, спрятавшуюся в густой кроне дуба. - Но никто никогда не думал об этом так, как вы. Все говорят только о том, что случается с теми, кто приближается ко мне. О том, как живу я и что происходит со мной, не думает и не говорит никто. Вы - первый. Знаете, меня никогда в жизни никто не пожалел. Ни разу.
- Почему? Рядом с вами не было тех, кто мог бы вас пожалеть, посочувствовать вам?
- Никому в голову не приходило, что я нуждаюсь в жалости и сочувствии. Все думали, что я такая сильная, самостоятельная, никогда не жалуюсь, не плачу, не ною, значит, у меня все хорошо. А вы могли бы меня пожалеть?
- Я уже это сделал.
Я тоже оставил валик и присел на ступеньку рядом с Анной. Неожиданно она прислонилась ко мне и уткнулась лбом в мое плечо. Я осторожно обнял ее за плечи и начал тихонько покачивать, словно ребенка баюкал. Ее обнаженная рука была холодной, но в этот раз она не показалась мне ледяной. Просто прохладной. Так мы и сидели, обнявшись и молча покачиваясь, и я поймал себя на том, что в этом объятии не было ни капли эротики, ни грамма чувственности. Я перестал видеть в Анне желанную красавицу. Странно, но в тот момент я чувствовал себя ее другом.
И тут же предательски зашевелились сомнения: а не слишком ли близко я подошел к Анне? Ведь злому року неизвестно, с какими намерениями, с какими мыслями я сейчас обнимаю ее. Вдруг он решит, что и я должен пасть жертвой необъяснимой трагической закономерности?
Я невольно отстранился и убрал руку.
- Ну что ж, будем продолжать? - в моем голосе было, видимо, слишком много наигранной веселости, и Анна все поняла.
Она поднялась и снова взялась за кисть. Я тоже вернулся к своему валику, но теперь наш разговор потек куда живее и касался он всего подряд, на что натыкалась свободно гуляющая и ничем не ограниченная мысль. Начали мы с того, чем отличается любовь от жалости и что между ними общего, а закончили проблемой выращивания цветов и деревьев. Анна делилась собственным опытом, я же рассказывал ей о садово-парковых дизайнах в разных странах мира, в которых побывал за много лет гастрольных поездок. Когда Анна закончила красить буфет, а я - стену, мы вдвоем принялись за перила и пол на веранде, не переставая болтать.
- Спасибо вам, вы так меня выручили! Вдвоем мы управились гораздо быстрее, я как раз успею приготовить обед. Вы останетесь?
Мне показалось, что Анна говорит искренне и будет рада, если я сейчас не уйду.
- С удовольствием, - я не кривил душой. - Моя помощь вам нужна?
- Не могу злоупотреблять ею, - она с улыбкой покачала головой. Знаете что? Вы сходите пока к Марии, отдохните, она будет рада вас видеть. А когда обед будет готов, я вас позову. Вообще-то...
Анна посмотрела на часы и задумалась.
- Ленч мы уже пропустили, а до обеда я, пожалуй, не дотяну, очень уж голодна. А вы как?
- Умираю от голода, - весело признался я. - Какие будут предложения?
- Тогда идите за Марией, пусть берет с собой все, что у нее есть уже готового, и приходит сюда. А я сейчас быстренько посмотрю, что можно разогреть или подать холодным.
Меня поразило, с какой уверенностью Анна отдавала свои указания. Она, похоже, ни минуты не сомневалась в том, что Мария примет приглашение и придет. Меня же начали одолевать сомнения: а вдруг Мария только что закончила ленч и не голодна? А вдруг у нее в разгаре процесс приготовления блюд к вечернему обеду с гостями? А вдруг у нее просто нет настроения идти в гости к соседке? И я буду выглядеть совершенно по-дурацки.
Но мои опасения оказались зряшными. Старуха, выряженная в розовое кружевное длинное платье, перехваченное красным пояском, тут же подхватилась, побежала на кухню и принялась составлять на огромный поднос тарелки с нарезанными кусками холодного мяса и какими-то салатами.
- Как кстати, - приговаривала она, открывая дверцы шкафчиков и складывая в отдельный пакет сдобные булочки, печенье и куски вчерашнего пирога, которым потчевала меня накануне, - Эсперу я покормила, а сама увлеклась фильмом по телевизору и решила подождать, пока он закончится. А фильм оказался длинным, две серии, но таким интересным, таким захватывающим, что я оторваться не могла. И кушать хочу, и фильм смотреть хочу, сижу и разрываюсь между своими желаниями. И только он закончился - тут и вы пришли! Надо мне купить новый телевизор и поставить его на кухне.
На половине Анны мы вынесли стол и стулья прямо в сад ввиду временной невозможности сидеть на веранде. Пикник удался на славу! Обе женщины - старая и молодая - вместе составили чудесную пару собеседников, дополняя и оттеняя друг друга. Не помню, когда я в последний раз столько смеялся.