Икона.
Некий монах задумал написать чудотворную икону. Загодя приготовил все необходимое: материалы, кисти, компоненты для красок и тайком пронес в келью зеркало. Чтобы писать с натуры и соответствовать образу, он постился более десяти дней, и наконец исполнился вдохновения. Он затворился в келье и приступил к молитве, прося Господа освятить предстоящий труд. И вот, когда он уже взял в руки покрытую левкасом доску, вдруг услышал Голос:
— Монах! Зачем ты это делаешь?
— А! Кто здесь? — испугал он и огляделся, но келья была пуста. Он отложил доску и перекрестился, собираясь встать на колени и снова творить молитву, но Голос его остановил:
— Не надо, не делай этого.
Монах повертел головой и сел на табурет.
— Вот он я, слушаю, — сказал он трепеща.
— Монах, ты Бога видел когда-нибудь?
— Нет.
— А Иисуса Христа?
— Тоже нет.
— Как же ты собираешься Его рисовать. Доверишься воображению?
Монах вспомнил про зеркало и смутился.
— Как получится.
— Как же вы, люди, делаете иконы своими руками, а потом им же и молитесь? Или думаете, что деревянные боги заменяют Бога живого?
Монах заторопился:
— Нет, конечно, икона не может заменить Бога, это только образ, чтобы легче было настроиться на молитву.
— Скажи, монах. Не стыдно ли становиться перед деревяшкой на колени, когда Отец рядом, но вы поворачиваетесь к Нему спиной, и усердно молитесь. Разве Богу не обидно такое отношение? Самое сокровенное, что у вас есть, свои мечты, любовь и надежду, что должно быть обращено к Богу, вы доверяете деревяшкам и на них надеетесь.
— Так-то оно так, — монах растерялся. — Бог живой, но Его трудно представить, никто Его не видел и даже не разговаривал.
— Почему же, вот. Я говорю с тобой. Зачем тебе икона?
Монах истово перекрестился.
— Теперь действительно ни к чему, — восторженно прошептал он. — Но мне ведь никто не поверит.
— А сам ты себе веришь?
— Конечно, верю, — воскликнул монах. — Господи, какое счастье!
И он словно раздвоился. Тело его по-прежнему находилось в келье, а сам он воспарил над грешной землей и увидел ее вначале с высоты птичьего полета, а потом оказался выше, за облаками, и Земля виделась под ним, как громадный шар, покрытый облаками. За короткое время он побывал во всех уголках земли и даже видел всю вселенную целиком, звезды вспыхивали и гасли на его глазах. Восхищенный, он спрашивал и получал ответы на самые загадочные вопросы, откуда взялся человек, какой смысл, какая в жизни цель и задача. Все было понятно и не было ничего недоступного, но не все он мог охватить и вместить разом, но самое главное, он был счастлив как дитя, чего с ним отродясь не бывало, а тут!? Такое счастье. Наконец все закончилось, и монах очутился в своей полутемной келье, но ощущал себя другим человеком, душа в нем пела и светилась, она все еще парила.
— Ну вот, — сказал Голос. — Теперь ты сам видел, от чего отказывается человек, обращаясь к своим деревяшкам. Не надо, не твори икону.
— Не буду, — заверил монах. — Только что настоятелю сказать? Я обещал ему.
— Ты ему расскажи про геморрой и экзему. Геморрой оттого, что сидит не на своем месте, а экзема, потому что на послушников руки распускает. Если сделает выводы, само пройдет. Не бойся, про икону он забудет.
— Понял! — воскликнул монах, подумав про себя, что отныне у него начнется совсем иная жизнь. Какая, он не мог представить, но прежней она быть не может. Голос тем временем пообещал, что общаться они могут каждую ночь, и незаметно удалился, растаял. Монах задремал и уснул.
Утром он пошел объясняться с настоятелем, однако вчерашнее воодушевление его оставило, и он не решился прямо сказать про экзему и геморрой, а только промямлил, что будет молиться за его, настоятеля, здоровье, после чего заикнулся, что не может пока писать икону, нет, дескать, нужного настроения. Но тот так грозно посмотрел, что монах не решился сказать твердое нет, и молча вернулся в келью. Там он подумал: не приснилось ли ему все вчерашнее, а может и вовсе от голода слегка тронулся? Маялся он, маялся, сомневался, а потом начал писать чудотворную икону. Больше он Голоса не слышал.
Ночной поезд.
Он ехал в ночном поезде, сидел возле окна и смотрел в ночь. Странный поезд. Судя по сиденьям, это не поезд, электричка. За окном мелькнули фонари и осветили на мгновение пустой вагон. Он ехал один. Куда? Непонятно, внутри был страх. Возможно, он боится контролеров, денег не было, билета тоже, это он знал точно, можно не проверять. Он прыгнул в поезд на бегу, спасаясь от кого-то, и поехал незнамо куда. Не до билета было, в таком состоянии только бежать. Покурить? Надо покурить, пока его нет. Кого нет? Он придерживался правил, даже если нужды не было. Встал и пошел в тамбур. Поезд катился неслышно, но он ощущал скорость по качанию пола под ногами и за окном мельканию редких фонарей, по скользящим косым теням и отблескам. Скорый поезд, идет без остановок. И только тут сообразил, что сигарет тоже нет, все равно вышел в тамбур. Стоял там и смотрел за окно, не забывая в моменты освещения окинуть взглядом пустой вагон. Куда идет поезд? Неизвестно. Он попытался узнать местность за окном по очертаниям темных строений, оглянулся. Вот он! Дверь в другом конце вагона открылась, там показалась тень, и свет погас, это он. Так бывает во сне. Бежишь, бежишь, а убежать не можешь, ноги как ватные. Или наоборот, вдруг вываливаешься из одного места в другое. Так и тут. Он не стал убегать по вагонам и тамбурам, открыл наружную дверь и спрыгнул, как раз поезд замедлил ход. Нет, не электричка. Там двери раздвижные, а тут поезд. Повезло! В жизни бы не стал рисковать, а тут деваться некуда, угадал прямо на платформу, пробежал по инерции несколько шагов, все. Под ногами асфальт, поезд умчался, увез Контролера. Кто он такой? Стоп-кран не дернул, видать, не догадался, это очень хорошо, уехал. Он проводил взглядом хвост поезда. Странно, никаких фонарей.
Ночной поезд, идущий неизвестно куда. Он ехал один в целом поезде? Поезд ушел, и страх ушел. А что это за станция? Небольшое здание на перроне, и тоже никого, ни одного человека. Заходить внутрь не стал, пошел вокруг, за угол. Это его родной город? Где он родился и вырос. В темноте сразу не узнал, не был тысячу лет, но ощущение детства накатилось. Бегали тут пацанами, окрестности знакомы. Так птицы узнают родные края, вибрацией души. Все изменилось, и все равно знакомо. Запах шпал, ночные звуки, даже кусты. Асфальт под ногами щербатый. Когда ходишь в детстве, каждую выбоину ноги знают. Он вышел на площадь. Вокзалы одинаковы в провинции. Он оказался в центре. И вспомнил! В родном городе вокзала не было, поезда не ходили, он перепутал с похожим городом, где тоже когда-то жил, и тоже помнил хорошо. Чувства не подвели, ошибка во времени. Здесь на углу должен быть магазин? Когда-то был обычный магазинчик, а теперь ночной. Работает, внутри свет, люди, и он решил зайти. Поговорить, узнать. Он уже подходил, но задержался, заглянул внутрь через витрину, увидел стеллажи с яркими упаковками, в каждой дыре супермаркет. Да это налет? В магазине было трое парней, один бритый наголо, трясли за грудки пожилого мужчину в очках. Продавец? Отступая, тот навалился спиной на стеллаж, сыпались разноцветные упаковки, леденцы веером поскакали по полу. Да это отец!? Он ворвался, растолкал парней.
— Вы что моего батю бьете!?
Закричал, и бандиты отступили, не ожидали. Видать, хозяева в этом городе, опешили, и стояли. Он тоже не знал, что ему делать. Мужчина не был отцом! Только показалось снаружи. Он оглянулся и замер. За окном стоял тот, кто уехал в поезде. Контролер. Только темный силуэт, слабое отражение, тень за окном, но это точно он. В надежде, что тот его не разглядел, он спрятался, встал за стеллаж с кухонной утварью. Сковородки, ножи, рука нечаянно легла на тесак. Надо же! Принял за отца постороннего человека? Вступился. За чужого бы не стал, вообще не зашел, не до этого сейчас, спасаться надо. Он стоял за стеллажом и наблюдал. Бандиты оправились и даже не подозревали, кто сейчас заходит в магазин, они повернулись к мужчине, тот оправдывался. А в руках что? Ножи, кастеты. Игрушки в общем. Контролер зашел, но он на него не смотрел, нельзя. Это не человек, это зверь. Именно зверь. Не медведь, не обезьяна, просто похож, шерсти много. Это тьма! Само ее воплощение. Где стоит, идет или находится, там просто тьма. Налетчики понять ничего не успели, кусками падали на пол, их рубили мачете, как в джунглях. Зверю оружие не требовалось, он рвал и рубил руками, впрочем, рук не было. Зачем тьме руки, они не нужны. Парни развалились кусками. Одна голова бритая, как голова поросенка, угодила на прилавок, легла как на продажу. Все яркое, цветное, все пестрит. Пожилой мужчина стоял в ужасе, его очередь. Вдруг узнал! Это все-таки отец? Изменился. С улицы узнал в общих движениях, а вблизи обманулся, много прошло времени. Он оставил тесак, вышел из-за стеллажа.
— Здравствуй, папа, — про зверя он вдруг забыл. Это же папа! Тот смотрел на сына, тоже не узнавал. Решил, что это он сейчас разделал парней. Объяснить невозможно, папа в джунглях не был. А где Контролер? Он повернулся. И снова оказался в ночном поезде. Сидит, где раньше сидел, в пустом вагоне. Смотрит в окно, опять мимо плывут далекие огни, мелькают полустанки. Куда он едет, кто его преследует? И понял. Никто не преследует, он бежит от самого себя, от прошлого. Не было никакого Контролера, это он и есть. И не бежит. Он умер недавно. Или спит? Бритый поросенок, смешно. Он достал носовой платок, начал вытирать руки. Он ехал в ад.
Лень в галстуке.
Кто думает, что Лень — это она, тот ошибается. Лень — это он, потому что чиновник. Иногда люди думают, что Лень толстый, а на самом деле он хитрый, это главная примета. Насчет внешности можно спорить, вкусы-то разные. Бывает, например, кот в доме толстый, потому что ленивый, и что? Хозяйка души в нем не чает, и даже любит сильнее мужа. Какие мыши, какое молоко? Что вы, забудьте. В молоке Лень может разве что купаться, чтобы шерстка под рукой хозяйки трещала искорками. Дура она, женщина, хорошо. Помурлыкать может, это в лучшем случае. А чтобы мышей ловить? Увольте. Мыши могут под мышками щекотать! Лень только зажмурится, самому лень себя обслуживать. Не барское это дело