Она молчала, не в силах выдавить из себя ни звука. Кашмарек продолжал:
– Да, и последнее… У тебя в спальне… В шкафу разбито стекло…
Люси покачнулась. Теперь Кашмарек и вся бригада все знают.
– Кап… итан… Не надо… Я… должна… я вам объясню… Это не…
– Плохо слышу! Я прощаюсь! Только учти, что шкаф был совершенно пустой. Надеюсь, там не хранилось ничего очень важного? Алло! Алло!
Телефон валялся на полу.
Люси рвало на палубе…
43
Старенький «форд», выжимая максимум своей скорости, сто тридцать километров в час, мчался под дождем по скоростной магистрали в направлении Института высших научных исследований Бреста. Туда, где, судя по последнему телефонному звонку из бригады, более пятнадцати лет назад, после получения аттестата зрелости, учился Фредерик Муане. В ожидании результатов проб, взятых криминалистами в пещере, а также вскрытия тела Фредерика это был единственный конкретный след.
В машине все вибрировало: руль, сиденья, зеркало заднего вида. Но шла она хорошо. Люси вцепилась правой рукой в резиновый набалдашник рукоятки переключения скоростей. Если она обнаружит Манон живой, как она сможет сообщить девушке, что ее брат, который, несмотря ни на что, поддерживал ее, помогал восстанавливаться, умер, сожженный химическими веществами и истерзанный клювами птиц? Как Манон отреагирует? Запишет в свой органайзер? Выучит наизусть? Или предпочтет отбросить эту смерть, как уже поступила с фактом кончины своей матери?
Слишком много предположений. В настоящий момент Манон находится в руках психопата, и ее необходимо найти. Во что бы то ни стало.
Капли дождя продолжали молотить по корпусу машины. Люси взглянула на часы. Тюрен в своем мощном автомобиле должен уже быть далеко впереди. Лейтенант полиции снова задумалась о своих фотографиях, обнаруженных в компьютере Манон. Настоящее потрясение. И все те же вопросы: кто сделал снимки? И для чего? Как она могла оказаться замешанной в историю, которая тогда еще даже не началась?
Чем все это закончится? Расследование, эта жуткая погоня, а главное – главное, то, что в ее квартире только что предано огласке то, что хранилось в ее подсознании… Химера оказалась в чужих руках. Химера вынуждена пробудиться…
Разумеется, это дело рук одного из студентов. Наверное, соседа Энтони, узнавшего от него о содержимом ее шкафа. Эти мерзавцы станут покрывать друг друга. Сложно будет найти виновного. Да и зачем? Зло свершилось…
Охваченная внезапным приступом ярости, Люси принялась вопить и молотить кулаками по рулю. Тут «форд» слегка занесло в сторону, колеса потеряли сцепление с мокрым асфальтом. Мощный подъем адреналина заставил Люси прийти в себя. Ей удалось выровнять машину. Еще немного, и…
Через пару минут, проехав еще несколько километров, она снова вернулась к своим размышлениям. Химера… Эти студенты наверняка украли ее тайну, чтобы сфотографировать и выставить в Интернете на всеобщее обозрение. Ну да, наверняка! И все распространится, как огонь в соломе. Все узнают и никогда больше не будут относиться к ней как прежде. Что они себе вообразят? Что она сама вроде тех, за кем охотится?
А Клара? А Жюльетта? Что они подумают о матери, когда придет время отвечать на вопросы?
У нее на глазах выступили слезы.
По возвращении на север надо будет опередить события. Самой выложить все студентам.
Пока они не разрушили ее жизнь.
44
Институт высших научных исследований представлял собой внушительный архитектурный ансамбль. Затейливые завитки суперсовременных зданий, стоящих среди сосен на огромной лужайке, постриженной на английский манер, в десятке километров к востоку от Бреста. Вокруг ничего. Ни предприятий, ни магазинов, ни жилых домов. Нечто вроде современного монастыря с изломанно-геометрическими контурами, этакий питомник умов, откуда появились на свет божий лучшие ученые последних лет. Во всяком случае… судя по рекламной брошюре.
Люси вошла в вестибюль. На левой стене были вывешены объявления о ближайших докладах: квинта и протяженные объекты, изоморфизм между башнями Любин-Тейта и Дринфельда, теория струн… Правая стена представляла собой галерею портретов. Студенты, высоколобые, высокомерные. Те же надменные повадки, что при первой встрече так поразили ее у Фредерика. Он тоже был из этих.
Люси пошла в приемную и услышала из уст секретаря, что Тюрен не стал ее дожидаться (какая учтивость!) и уже добрых пять минут беседует в архиве с директором учебного заведения. Следуя указаниям секретаря, надо было выйти из здания, обогнуть главный амфитеатр, а затем пройти около пятидесяти метров, там она найдет их. Очень мило, при такой-то погоде!
Спустя всего несколько мгновений Люси уже толкала тяжелую дверь из дымчатого стекла. Мужчины беседовали в глубине длинного коридора, тоже украшенного портретами ученых, но гораздо более солидного возраста. Под каждой фамилией – награда: золотая медаль Национального центра научных исследований, медаль Альберта Эйнштейна, премия Вольфа и невероятно знаменитая медаль Филдса, эквивалент Нобелевской премии для математиков.
Александр Гонтендич обернулся. В руках он держал стопку бумаги. Безупречный костюм-тройка, седые усы. Это был пожилой худощавый мужчина с изысканными манерами.
– Моя коллега! – небрежно представил Тюрен лейтенанта полиции.
Любезно поприветствовав ее, директор спросил:
– Как я понял, вы собираете сведения об одном из моих бывших учеников?
– Так точно.
– По просьбе господина Тюрена я только что нашел фотографию группы Фредерика Муане. Она датируется девяносто пятым годом, Фредерик был тогда на четвертом курсе. Это самый последний по времени снимок Муане и его сокурсников из имеющихся у нас… Что же касается его личного дела… Наверное, я с легкостью найду его в Овальном зале, собственно говоря, в архиве, представляющем собой память нашего института. Там мы уже больше полувека храним сведения о научной деятельности всех наших учеников.
Люси подошла, чтобы взглянуть на фотографию. Совершенно очевидно, фотограф старался, чтобы снимок выглядел серьезным и официальным, потому что ни один из студентов не улыбался. Ну что же, воспоминание полностью соответствует этому месту, холодному и безликому.
– Вы сказали, что Муане недоучился? – спросил Тюрен, щелкая зажигалкой.
– Верно. Я прекрасно помню Фредерика. Он сильно отличался от других студентов. Преподаватели с большим сожалением восприняли его уход. Он обладал замечательным мышлением, но был способен как на лучшее, так и на худшее.
– То есть?
Александр Гонтендич отступил на шаг и, бережно поглаживая усы, внимательно посмотрел на своих собеседников:
– Мы трудимся в научных областях, где перепады настроения недопустимы. Наши выпускники зачастую вынуждены работать над проблемами весьма деликатного свойства: химия, ядерная энергетика, электроника… В таких условиях, как вы понимаете, мы не можем позволить себе выдать диплом тому, кто чуть что хватается за таблетки нитроглицерина, даже если работает он вполне успешно. – Он указал на висящие на стенах портреты. – Все эти люди полностью посвятили свою жизнь науке. Они бы отдали за нее все, но трудятся в безвестности. Кто знает имя последнего математика, отмеченного медалью Филдса? Кому известно, что сегодня сами основы классической механики вот-вот будут ниспровергнуты и что это поставит под сомнение весь спектр представлений об окружающем нас мире? Вселенная, квантовая теория, энергия? Кого, кроме нас, волнуют такие мелочи? Фредерик не смог выдержать отсутствие признания. Он хотел быть на виду, хотел блистать. Он был весьма экспансивной личностью, и в числе его достоинств… как бы получше выразиться… скромность и смирение занимали далеко не первые места.
Люси все становилось ясно. Она спросила:
– И он принялся опровергать устои образования, которое дает ваша школа?
Старик кивнул с грустной улыбкой:
– Именно. Превосходные знания математики, физики и химии – это необходимое, но недостаточное условие для получения нашего диплома. Наши ученики должны подчиняться правилам, установленным в заведении, посещать все занятия, а следовательно, в равной степени интересоваться другими предметами, не относящимися напрямую к наукам. Скорее из области культуры и политики, если хотите. Но только не в случае Фредерика Муане. Он не хотел быть «прирученным», по его же собственному выражению. Но… я полагал, что он пошел иным путем, взявшись руководить фирмой вместе с сестрой, и что он неплохо справлялся. Это не так?
– Скажем, что ваши сведения слегка устарели, – ответил Тюрен. – И не совсем соответствуют реальности.
– И теперь у него проблемы с полицией… Вы по-прежнему отказываетесь объяснить, какие именно?
– Увы, у каждого своя работа.
Гонтендича такой ответ удовлетворил лишь наполовину.
– Хорошо. Допустим… А что именно вы хотите узнать?
Тюрен отреагировал мгновенно:
– Мы хотим знать, мог бы, например, Фредерик Муане полезть в пещеру в восьмидесяти километрах отсюда, на острове Рузик, чтобы записывать там на стенах никудышное доказательство теоремы Ферма.
Похоже, директор не слишком удивился:
– Доказать гипотезу Ферма в то время было делом чести для любого математика. Полагаю, все наши студенты рано или поздно должны были предаваться такому занятию. Здесь или где-то в другом месте. Так что в пещере… Почему бы и нет? Кстати, пещера, на мой взгляд, как раз место, благоприятное для подобных размышлений. Эндрю Уайлс, гений, доказавший верность этой гипотезы, семь лет провел в добровольном затворничестве, чтобы никто не отвлекал его…
– Решение подобных задач по-прежнему является результатом работы одиночек? – спросила Люси.
– То есть?
– Вы рассказали об Эндрю Уайлсе и его затворничестве. Но будет ли уместным предположить, что Фредерик Муане разрабатывал доказательство этой гипотезы в пещере вместе с другими студентами?
– Да, разумеется! Добавлю даже, что в данном случае сотрудничество было общим правилом. Вы, наверное, даже представить не можете, какие усилия необходимы для такого типа исследований. Скорее всего, нет.