Постепенно состояние Ларри улучшилось — его мозг изо всех сил пытался устранить последствия травмы. Ларри восстановил контроль над физическими функциями и снова начал ходить. Он мог говорить, хотя и с трудом, и научился отличать настоящие голоса от воображаемых — подвиг, который помог ему избавиться от слуховых галлюцинаций.
Я встретил Ларри через пять лет после аварии (он слышал о моем интересе к зрительным галлюцинациям и сам пришел в нашу лабораторию). Он говорил медленно, с усилием, но в остальном производил впечатление умного, проницательного и чуткого человека. Он вел абсолютно нормальную жизнь, за исключением одной удивительной особенности. Зрительные галлюцинации, которые раньше возникали в любом сегменте его зрительного поля (в большинстве случаев они включали блестящие цвета и вращение), отступили в нижнюю половину, где он был абсолютно слеп. То есть ниже центральной линии (от носа наружу) Ларри мог видеть только воображаемые объекты. Все, что находилось выше этой линии, было совершенно нормальным.
— В больнице цвета были намного, намного ярче, — сообщил Ларри.
— Что вы видели? — спросил я.
— Ну, я видел животных, и машины, и лодки. Я видел собак, слонов и самые разные вещи.
— Вы видите их по-прежнему?
— О да, я вижу их прямо здесь, в комнате.
— Вы видите их сейчас, когда мы говорим?
— О да! — кивнул Ларри.
Я был заинтригован.
— Ларри, вы говорили, что обычно они заслоняют собой другие предметы. Но сейчас вы смотрите прямо на меня. Разве меня что-то заслоняет?
— Нет, если не считать обезьяну, которая сидит на ваших коленях, — объявил Ларри.
— Обезьяна?
— Да, прямо у вас на коленях.
Я решил, что он шутит.
— Откуда вы знаете, что это галлюцинация?
— Я не знаю, я просто подумал: вряд ли здесь будет профессор, у которого на коленях сидит обезьяна, а значит, она, наверное, не настоящая. — Он весело улыбнулся. — Но она выглядит очень живо и реально.
А я, должно быть, выглядел потрясенным, потому что Ларри продолжал:
— Во-первых, они исчезают через несколько секунд или минут, поэтому я знаю, что они ненастоящие. И хотя изображение иногда хорошо вписывается в окружающую обстановку, как, например, обезьяна у вас на коленях, я понимаю, что это крайне маловероятно и обычно помалкиваю.
Я невольно взглянул на свои колени, а Ларри улыбнулся.
— Кроме того, в этих образах есть кое-что странное: они часто выглядят слишком хорошими, чтобы быть правдой. Цвета яркие — необычайно яркие… На самом деле иногда мои фантазии кажутся более реальными, чем реальные вещи, если вы понимаете, что я имею в виду.
Что он имел в виду под «более реальными, чем реальные»? В искусстве существует особое направление, суперреализм, в рамках которого жестяным банкам с супом и тому подобным штуковинам придают излишнюю детализацию. В обычной жизни такие подробности вы можете увидеть, разве что разглядывая их под увеличительным стеклом. На эти картины странно смотреть, однако, возможно, именно так Ларри видел образы в своей скотоме.
— Это вас беспокоит, Ларри?
— Вообще-то да, потому что мне интересно, откуда берутся галлюцинации, хотя на самом деле они мне не мешают. Гораздо больше меня беспокоит слепота, а не галлюцинации. Честно говоря, я нахожу их даже забавными: никогда не знаешь, что увидишь следующим.
— Образы, которые вы видите — например, обезьяна у меня на коленях, — это вещи, которые вы видели раньше, или галлюцинации не всегда связаны с прошлым опытом?
Ларри подумал немного и сказал:
— Иногда это совершенно новые образы, но как такое возможно? Я всегда думал, что галлюцинации ограничены вещами, которые вы уже когда-то видели. Но тогда изображения должны быть обычными. Иногда, когда утром я ищу свои ботинки, весь пол внезапно покрывается ботинками. И скажу я вам, в этой куче не так-то просто найти собственную обувь! Чаще всего видения приходят и уходят, как будто у них своя жизнь; обычно они не связаны с тем, что я делаю или думаю в тот момент.
Вскоре после моих бесед с Ларри я встретил еще одного пациента с Шарлем Бонне, чей мир был еще страннее. Эту женщину мучили рисунки! Нэнси — медсестра из Колорадо — страдала артериовенозной мальформацией: в задней части ее мозга имелся клубок переплетенных артерий и вен. В случае его разрыва она могла умереть от кровоизлияния в мозг, поэтому врачи применили лазер, чтобы уменьшить клубок в размерах и «запечатать». В результате на участках зрительной коры образовалась рубцовая ткань. Как и у Джоша, у Нэнси имелась небольшая скотома. Она располагалась левее того места, куда Нэнси смотрела, и охватывала зону радиусом около десяти градусов. (Если бы она вытянула руку перед собой и посмотрела на кисть, скотома оказалась бы в два раза больше ее ладони.)
— Самое удивительное, что я вижу образы внутри скотомы, — сообщила Нэнси, сидя в том же кресле, которое раньше занимал Ларри. — Я вижу их десятки раз в день — не постоянно, в разное время, по нескольку секунд каждый.
— Что вы видите?
— Рисунки.
— Что?
— Рисунки. Как в мультфильмах.
— Что вы имеете в виду? Вроде Микки Мауса?
— В некоторых случаях я вижу рисунки Диснея, но чаще всего нет. В основном я вижу просто людей, животных или предметы. Но это всегда карандашные рисунки, закрашенные одним цветом, как в комиксах. Это самое забавное. Они напоминают мне рисунки Роя Лихтенштейна.
— Что еще вы можете сказать? Они двигаются?
— Нет, они абсолютно неподвижны. А еще у моих рисунков нет глубины, нет тени, нет кривизны.
Так вот что она имела в виду, когда сказала, что они похожи на комиксы!
— Это знакомые вам люди или люди, которых вы никогда раньше не видели? — спросил я.
— И те, и другие, — ответила Нэнси. — Я никогда не знаю, что будет дальше.
Вот женщина, чей мозг воспроизводит персонажей Уолта Диснея в нарушение всех авторских прав. Что здесь происходит? И как может любой психически здоровый человек увидеть обезьяну на моих коленях и принять ее как норму?
Чтобы понять эти странные симптомы, нам придется пересмотреть наши модели зрительной системы и восприятия. В недалеком прошлом физиологи рисовали диаграммы зрительных областей со стрелками, направленными вверх. Изображение обрабатывается на одном уровне, отправляется на следующий уровень и так далее, пока каким-то таинственным образом не возникнет «гештальт». Это так называемый подход «снизу вверх», отстаиваемый исследователями искусственного интеллекта уже лет 30, хотя многие анатомы давно говорят о существовании мощных путей обратной связи, проецирующих из так называемых высших центров в низшие зрительные области. Чтобы умиротворить этих анатомов, на схемах в учебниках обычно рисуют стрелки, указывающие назад, но в общем и целом понятие обратного проецирования больше одобряют на словах, чем наделяют функциональным значением.
Более современный взгляд на восприятие — пропагандируемый доктором Джеральдом Эдельманом из Института нейробиологии в Ла-Холье (Калифорния), — предполагает, что поток информации больше напоминает изображения в комнате смеха, отражающиеся в бесконечной череде зеркал и постоянно меняющиеся в процессе этого отражения[64]. Подобно отдельным световым лучам в такой комнате, зрительная информация может разделяться на несколько потоков, усиливаться или двигаться в противоположных направлениях.
Если это звучит запутанно, давайте вернемся к различию между видимой кошкой и воображаемой кошкой, о котором мы говорили ранее. Когда мы смотрим на кошку, ее форма, цвет, текстура и другие видимые атрибуты попадают на сетчатку нашего глаза. Из сетчатки информация поступает в таламус (ретрансляционную станцию в середине мозга), а оттуда — в первичную зрительную кору для дальнейшей обработки. В первичной зрительной коре информация разделяется на два потока; как мы видели в предыдущей главе, один путь ведет в зоны, которые распознают глубину и движение, позволяя вам хватать предметы, уклоняться от них и перемещаться в пространстве, а другой — в зоны, отвечающие за распознавание форм, цветов и объектов (пути «что» и «как»). В конце концов, вся информация объединяется: мы понимаем, что это кот, — скажем, Феликс, — и вспоминаем все, что когда-либо знали или чувствовали о котах вообще и Феликсе в частности. По крайней мере, это то, что написано по данному поводу в учебниках.
Теперь представьте, что происходит в вашем мозгу, когда вы представляете себе кошку[65]. Есть веские основания полагать, что при этом мы запускаем нашу зрительную машину в обратную сторону! Наши воспоминания обо всех кошках в целом и об этой конкретной кошке в частности движутся сверху вниз — от высших центров к первичной зрительной коре; совокупная активность всех этих зон приводит к восприятию воображаемой кошки внутренним взором. На самом деле активность в первичной зрительной коре может быть почти такой же сильной, как при виде настоящей кошки, но на самом деле никакой кошки нет. Это означает, что первичная зрительная кора не просто сортирует информацию, поступающую из сетчатки, — она больше похожа на боевой командный пункт, где непрерывно анализируются данные от разведчиков и разыгрываются всевозможные сценарии. Затем информация отправляется снова наверх, в те же самые высшие области, где работают разведчики. Кульминацией динамического взаимодействия между так называемыми низшими зрительными областями мозга и высшими зрительными центрами становится виртуальная имитация кошки. (Все это было обнаружено главным образом в ходе экспериментов на животных и исследований человеческого мозга методами нейровизуализации).
Пока не ясно, как именно осуществляется это «взаимодействие» и какова его функция. Однако оно может объяснить, что происходит в голове пациентов с синдромом Шарля Бонне (например, Ларри и Нэнси) или пожилых леди и джентльменов, сидящих в затемненной комнате в доме престарелых. Я предполагаю, что они заполняют недостающую информацию точно так же, как это делал Джош, только в данном случае в ход идут воспоминания, сохраненные на более высоком уровне