Однако есть небольшое подмножество пациентов с повреждением правого полушария, которые, как и миссис Доддс, кажутся блаженно равнодушными к своему состоянию, — очевидно, они вообще не осознают, что вся их левая сторона парализована — хотя во всех остальных отношениях они психически здоровы. Французский невролог Жозеф-Франсуа Бабинский, в 1908 году клинически наблюдавший это любопытное расстройство — склонность игнорировать, а иногда даже отрицать паралич левой руки или ноги — назвал его анозогнозией («не осознающий болезнь»).
— Миссис Доддс, как вы себя чувствуете сегодня?
— У меня болит голова, доктор. Вы знаете, они отвезли меня в больницу.
— Почему вы приехали в больницу, миссис Доддс?
— Ну, у меня был инсульт.
— Откуда вы знаете?
— Две недели назад я упала в ванной, и моя дочь привезла меня сюда. Мне сделали МРТ и рентген и сказали, что у меня инсульт.
Очевидно, миссис Доддс знала, что произошло, и понимала, где находится.
— Все ясно, — сказал я. — И как вы себя чувствуете сейчас?
— Прекрасно.
— Вы можете ходить?
— Конечно, я могу ходить.
В течение последних двух недель миссис Доддс лежала в постели или сидела в инвалидной коляске. После падения в ванной она не сделала ни единого шага.
— А как насчет ваших рук? Вытяните руки. Вы можете ими пошевелить?
Миссис Доддс, казалось, слегка раздражали мои вопросы.
— Разумеется, я могу пошевелить руками, — проворчала она.
— Вы можете пользоваться своей правой рукой?
— Да.
— Вы можете пользоваться своей левой рукой?
— Да, могу.
— Обе руки одинаково сильны?
— Да.
Но как далеко вы можете зайти в подобных расспросах? Как правило, врачи стараются не давить на больного из страха вызвать то, что невролог Курт Гольдштейн называл «катастрофической реакцией». По большому счету, этот термин — медицинский жаргон для «рыданий»: другими словами, защита больного рушится и он начинает плакать. Однако, подумал я, если сперва хорошенько его подготовить и только потом столкнуть лицом к лицу с собственным параличом, возможно, такой реакции удастся избежать[81].
— Миссис Доддс, вы можете коснуться моего носа правой рукой?
Она сделала это без проблем.
— Можете ли вы коснуться моего носа левой рукой?
Ее парализованная рука неподвижно лежала перед ней.
— Миссис Доддс, вы касаетесь моего носа?
— Да, конечно, я касаюсь вашего носа.
— Вы в самом деле видите, как прикасаетесь к моему носу?
— Вижу. Моя рука в двух сантиметрах от вашего лица.
Это была откровенная конфабуляция, почти галлюцинация. Ее зрение было в порядке. Она прекрасно видела свою руку и все же настаивала на том, что она движется.
Я решил задать последний вопрос.
— Миссис Доддс, вы можете хлопнуть в ладоши?
— Разумеется, могу, — терпеливо ответила она.
— Хлопните, пожалуйста, один разочек. Для меня.
Миссис Доддс взглянула на меня и принялась делать хлопающие движения правой рукой.
— Вы хлопаете?
— Да, я хлопаю, — ответила она.
У меня не хватило мужества спросить ее, действительно ли она слышит хлопки, но, если бы я это сделал, мы, пожалуй, нашли бы ответ на вечный коан (загадку) дзен-буддизма — как звучит хлопок одной ладони?
Впрочем, не обязательно ссылаться на коаны, чтобы понять: миссис Доддс представляет нам загадку, разгадать которую не проще, чем осознать недвойственную природу реальности. Почему эта женщина — милая старушка, которая по всем признакам находится в здравом уме и способна четко излагать свои мысли, — отрицает, что парализована? В конце концов, почти две недели она была прикована к инвалидному креслу. Должно быть, ей множество раз хотелось что-то схватить или просто протянуть левую руку, но все это время та безжизненно лежала у нее на коленях. А главное, как она может «видеть», что касается моего носа?
На самом деле конфабуляция миссис Доддс находится на крайнем конце шкалы. Чаще всего пациенты с отрицанием придумывают нелепые оправдания своей неспособности задействовать левую руку. Во всяком случае, большинство не утверждает, что действительно видит, как парализованная конечность шевелится.
Например, когда я спросил женщину по имени Сесилия, почему она не трогает мой нос, она раздраженно фыркнула:
— Но, доктор, эти студенты-медики приставали ко мне весь день! Мне это надоело. Я больше не хочу двигать рукой.
Другая пациентка, Эсмерельда, выбрала иную тактику.
— Эсмерельда, как дела?
— Отлично.
— Вы можете ходить?
— Да.
— Вы можете двигать руками?
— Да.
— Вы можете пользоваться правой рукой?
— Да.
— Вы можете пользоваться левой рукой?
— Да.
— Можете ли вы указать на меня правой рукой?
Она указала на меня правой рукой.
— Можете ли вы указать на меня левой рукой?
Левая рука неподвижно лежала перед ней.
— Эсмерельда, вы указываете?
— У меня тяжелый артрит; вы же знаете, доктор. Это больно. Я не могу сейчас пошевелить рукой.
Иногда она прибегала к другого рода оправданиям:
— Вообще-то, я никогда не владела левой рукой так же хорошо, как и правой, доктор.
Наблюдение за такими пациентами подобно наблюдению за природой человека через увеличительное стекло; это напоминает мне обо всех аспектах человеческой глупости и о том, насколько все мы склонны к самообману. Ибо здесь, в одной пожилой женщине в инвалидном кресле, я вижу комически преувеличенную версию всех тех механизмов психологической защиты, о которых говорили Зигмунд и Анна Фрейд в начале двадцатого века — механизмов, используемых вами, мной и всеми остальными, когда мы сталкиваемся с тревожными фактами о себе. Фрейд утверждал, что наш разум применяет эти психологические трюки для «защиты эго». Его идеи обладают такой интуитивной притягательностью, что многие из предложенных им терминов проникли в повседневный язык, хотя никто не думает об этих явлениях как о подлинной науке, ибо сам Фрейд никогда не проводил экспериментов. (Мы еще вернемся к Фрейду позже, когда будем обсуждать роль анозогнозии в экспериментальном изучении неуловимых аспектов психики.)
В самых крайних случаях пациент не только отрицает, что рука (или нога) парализована, но и настаивает, что рука, лежащая на постели рядом с ним, его собственная парализованная рука, принадлежит не ему!
Недавно в реабилитационном центре Ривермид в Оксфорде (Англия) я схватил безжизненную левую руку одной женщины и поднял ее с одеяла.
— Чья это рука?
Она посмотрела сначала на руку, потом мне в глаза и воскликнула:
— Что эта рука делает в моей постели?
— Чья это рука?
— Это рука моего брата, — заявила она.
Но ее брата не было в больнице. Более того, он жил где-то в Техасе. Выходит, я стал свидетелем одного из характерных симптомов так называемой соматопарафрении (отрицания владения собственными частями тела), которая иногда наблюдается в сочетании с анозогнозией. Излишне говорить, что оба расстройства довольно редки.
— Почему вы думаете, что это рука вашего брата?
— Потому что она большая и волосатая, доктор, а у меня руки не такие волосатые.
Анозогнозия — уникальный синдром, о котором почти ничего не известно. Пациент явно находится в здравом уме, но «видит», как его безжизненная конечность действует — хлопает или касается моего носа, и не понимает всей абсурдности своих утверждений. Что же вызывает это любопытное расстройство? Неудивительно, что для объяснения анозогнозии были предложены десятки теорий[82]. Большинство из них можно разделить на две основные категории. Одна из них — фрейдистский взгляд, согласно которому больной просто-напросто не желает признавать факт паралича. Вторая — неврологическая точка зрения, предполагающая, что отрицание является прямым следствием синдрома неглекта, который мы обсудили в предыдущей главе, — общего безразличия ко всему, что находится на левой стороне мира. У обеих категорий есть много недостатков, но каждая из них содержит самородки инсайта, которые мы можем использовать для построения новой теории отрицания.
Одна из проблем с фрейдистским подходом заключается в том, что он не объясняет разницу в интенсивности механизмов психологической защиты у пациентов с анозогнозией и у нормальных людей. Другими словами, почему эти механизмы, как правило, незаметны у вас и у меня и дико преувеличены у больных с отрицанием? Допустим, я сломал левую руку и повредил нервы. Вы спрашиваете, могу ли я обыграть вас в теннис. Наверное, я немного приуменьшу последствия травмы и скажу: «О, да, я могу вас обыграть. Знаете, моя рука стала гораздо лучше». Тем не менее я точно не стал бы заключать пари, что смогу победить вас в армрестлинге. Или, если бы моя рука была парализована и беспомощно висела сбоку, я бы точно не сказал: «О, я вижу, как она касается вашего носа» или «она принадлежит моему брату».
Вторая проблема с фрейдистской точкой зрения заключается в том, что она не объясняет асимметрию данного синдрома. Разновидность отрицания, наблюдаемая у миссис Доддс и других пациентов, почти всегда связана с повреждением правого полушария, что приводит к параличу левой части тела. При повреждении левого полушария (в этом случае парализована правая сторона тела) синдром отрицания наблюдается крайне редко. Почему? Эти люди так же обездвижены и разочарованы, как и люди с повреждением правого полушария. Однако, несмотря на аналогичную «потребность» в психологической защите, они не только осознают паралич, но и постоянно говорят о нем. Такая асимметрия подразумевает, что мы должны искать ответ не в психологии, а в неврологии, а именно в специализации двух полушарий. В этом смысле синдром отрицания — своеобразный мостик между двумя упомянутыми дисциплинами (кстати, это одна из причин, почему его изучение так увлекательно).