Примерно год назад, когда я прочитал лекцию об Артуре в больнице Ла-Хольи, один невролог выдвинул против моей теории весьма любопытный аргумент. Как быть с людьми, спросил он, у которых миндалевидные тела (ворота в лимбическую систему) кальцифицируются и атрофируются из-за врожденной болезни? Я не сразу нашелся, что ответить. А с людьми, продолжал он, которые лишаются миндалевидных тел (у каждого из нас их два) в результате хирургического вмешательства или несчастного случая? Такие люди существуют, но они не страдают синдромом Капгра, хотя при предъявлении любых эмоционально значимых стимулов их КГР остается плоской. Аналогичным образом, у многих больных с повреждением лобных долей (которые обрабатывают информацию из лимбической системы и строят подробные планы на будущее) тоже отсутствует КГР. Тем не менее и они не страдают синдромом Капгра.
Почему нет? По всей видимости, для таких больных характерно общее притупление всех эмоциональных реакций, а значит, и отсутствие контрольной линии для сравнения. Подобно чистокровному вулканцу из «Звездного пути», они вообще не знают, что такое эмоция, тогда как пациенты с синдромом Капгра наслаждаются вполне нормальной эмоциональной жизнью.
Здесь мы вплотную подходим к основополагающему принципу функционирования мозга, а именно, что все наше восприятие — и, возможно, все аспекты нашего разума — управляются сравнениями, а не абсолютными значениями. При этом не важно, судите ли вы о чем-то очевидном, например о яркости газетного шрифта, или о чем-то более неуловимом, допустим, о горах и долинах эмоционального ландшафта. Это важный вывод, который помогает проиллюстрировать всю мощь нашего подхода — точнее всей дисциплины, которая теперь называется когнитивной нейронаукой. Другими словами, вы можете выявить общие принципы работы мозга и изучать глубокие философские вопросы с помощью относительно простых экспериментов с правильными пациентами. Мы начали со странного состояния, предложили диковинную теорию, протестировали ее в лаборатории и, столкнувшись с возражениями, приумножили наши знания о том, как на самом деле работает здоровый мозг.
Рассмотрим любопытное расстройство под названием синдром Котара, при котором больной утверждает, что он мертв, чувствует запах гнилой плоти и даже ощущает, как по его коже ползают черви. Опять же, большинство врачей, даже неврологов, тут же сочтут, что такой человек сумасшедший. Однако это не объясняет, почему бред принимает именно такую, а не какую-нибудь другую форму. Я бы сказал, что синдром Котара — преувеличенная разновидность синдрома Капгра и, вероятно, имеет аналогичное происхождение. При синдроме Капгра от миндалевидного тела отключена только область распознавания лиц, тогда как при синдроме Котара от лимбической системы отключены все сенсорные области, что приводит к полной потере эмоционального контакта с миром. Вот вам еще один случай, когда диковинное нарушение мозговой деятельности из области психиатрии можно объяснить с точки зрения известных нейронных сетей. Повторю: все эти гипотезы можно проверить в лаборатории. Рискну предположить, что у больных синдромом Котара будет отсутствовать КГР на все внешние раздражители — а не только на лица. Такие люди как будто живут на необитаемом острове, где нет никаких эмоций вообще; вероятно, это состояние — самый близкий аналог смерти при жизни, который только может испытать человек.
Артур, казалось, наслаждался визитами в нашу лабораторию, а его родители были искренне рады, что его состоянию нашлось логическое объяснение, не имеющее никакого отношения к «безумию». С самим Артуром я никогда не говорил на эти темы, ибо не знал, как он отреагирует.
Отец Артура был человеком рассудительным, и, улучив момент, когда сын отсутствовал, он спросил меня:
— Если ваша теория правильная, доктор, если информация не доходит до его миндалевидного тела, как вы объясните тот факт, что он без проблем узнает нас по телефону?
— Ну, — ответил я, — от слуховой коры — зоны слуха в височных долях — к миндалевидному телу ведет отдельный путь. Не исключено, что он остался неповрежденным. Скорее всего, в результате аварии от миндалевидного тела отсоединились только зрительные центры.
Этот разговор заставил меня задуматься о других хорошо известных функциях миндалевидного тела и зрительных центров, которые с ним связаны. В частности, ученые обнаружили, что, помимо выражения лица и эмоций, нейроны миндалевидного тела реагируют на направление взгляда. Например, если другой человек будет смотреть прямо на вас, сработает одна клетка; если его взгляд сместится на несколько миллиметров — другая; а если он вообще отведет взгляд — третья.
В свете важной роли, которую играет направление взгляда в социальных коммуникациях приматов, это неудивительно. Когда мы чувствуем вину, стыд или смущение, мы предпочитаем смотреть в сторону. Любовники обычно смотрят прямо, враги — пристально и угрожающе. Мы склонны забывать, что эмоции, хотя они и возникают у нас внутри, часто связаны с взаимодействием с другими людьми и что один из способов такого взаимодействия — зрительный контакт. Неожиданно мне в голову пришла интересная мысль: может, у Артура нарушена способность судить о направлении взгляда?
Чтобы это выяснить, я подготовил серию фотографий одной и той же модели, которая смотрела либо в объектив, либо в точку, расположенную правее или левее камеры. Задача Артура состояла в том, чтобы определить, куда смотрит модель: прямо на него или нет. Хотя вы и я можем обнаружить даже малейшие сдвиги во взгляде, Артур был безнадежен. Только когда глаза были явно смещены в сторону, он понимал, что модель смотрит не на него.
Само по себе это интересное наблюдение, но не такое уж неожиданное, учитывая известную роль миндалевидного тела и височных долей в определении направления взгляда[102]. Однако на восьмом испытании Артур сделал кое-что невероятное. Своим мягким, почти извиняющимся голосом он сообщил, что модель изменилась. Теперь это был совсем другой человек!
Получается, бред Капгра вызвало простое изменение в направлении взгляда. Для Артура «вторая» модель была просто похожа на «первую».
— Раньше была дама среднего возраста, — заявил Артур, пристально глядя на оба изображения. — А это девушка.
Позже Артур произвел еще одно дублирование: одна модель была старой, другая молодой, а третья еще моложе. В конце сеанса он продолжал настаивать на том, что видел трех разных людей. Через две недели мы повторили эксперимент с новым набором фотографий, но получили те же результаты.
Как Артур мог видеть лицо одной и той же женщины и утверждать, что на самом деле это три разных человека? Почему изменение направления взгляда порождало неспособность связывать последовательные образы?
Ответ кроется в механике формирования воспоминаний, а именно в нашей способности генерировать устойчивые репрезентации лиц. Предположим, что однажды вы идете в продуктовый магазин, и друг знакомит вас с неким Джо. Вы создаете воспоминание об этом эпизоде и прячете его в дальний уголок своего сознания. Проходят две недели, и вы сталкиваетесь с Джо в библиотеке. Он рассказывает вам забавную историю о вашем общем друге, вы вместе смеетесь, и ваш мозг записывает воспоминание о второй встрече. Проходят еще несколько недель, и вы снова встречаетесь с Джо в своем кабинете — он исследователь и носит белый лабораторный халат, — но вы сразу узнаете его, потому что видели раньше. Во время этой встречи создаются новые воспоминания, так что теперь у вас в голове есть целая «категория» под названием «Джо». Эта ментальная картинка постепенно становится более четкой и обрастает новыми подробностями всякий раз, когда вы сталкиваетесь с Джо. В конце концов у вас складывается точная и надежная концепция Джо — он рассказывает чудесные истории, работает в лаборатории, заставляет вас смеяться, много знает о садоводстве и так далее.
Теперь посмотрим, что происходит с человеком с редкой формой амнезии, вызванной повреждением гиппокампа (другой важной структуры в височных долях). Такие люди абсолютно неспособны к формированию новых воспоминаний, хотя прекрасно помнят все события, которые произошли до травмы. Логический вывод, который подсказывает нам данный синдром, заключается не в том, что воспоминания фактически хранятся в гиппокампе (отсюда сохранность старых воспоминаний), но что гиппокамп жизненно необходим для формирования новых следов памяти. Если такой человек встретится с незнакомцем (Джо) три раза подряд — в супермаркете, в библиотеке и в своем кабинете — он не вспомнит, что видел Джо раньше. Он просто не узнает его. Каждый раз он будет уверен, что видит его впервые, независимо от того, сколько раз они уже встречались, беседовали, обменивались историями и так далее.
Но действительно ли он не помнит о Джо совсем-совсем ничего? Как ни странно, эксперименты показывают, что пациенты с амнезией могут формировать новые категории, выходящие за рамки последовательных встреч с Джо. Если наш пациент столкнется с Джо десять раз и каждый раз Джо будет его смешить, при следующей встрече он почувствует смутное ощущение веселья, но все равно не будет знать, кто такой Джо. Хотя у него не останется никаких четких воспоминаний о предыдущих встречах, он признает, что Джо делает его счастливым. Это означает, что пациент с амнезией, в отличие от Артура, может связывать последовательные эпизоды для создания новых концепций (бессознательное ожидание веселья), хотя и забывает каждый эпизод, тогда как Артур помнит все эпизоды, но не может их связать.
Таким образом, Артур в некотором смысле является зеркальным отражением пациента с амнезией. При встрече с совершенно незнакомым человеком, например с Джо, его мозг создает файл для Джо и сопряженных с ним переживаний. Но если Джо выйдет из комнаты на тридцать минут, а потом вернется, мозг Артура — вместо того, чтобы восстановить старый файл и добавить к нему новую информацию — просто создаст новый.