– Ты желаешь исповедаться, сын мой?
– Ну… я… ну, вообще-то да… – сказать про чемодан у меня язык не повернулся. А, может, и в самом деле пришло время очистить душу.
– Я слушаю тебя, сын мой.
– Падре, скажи: жажда мести – это грех?
– Это целое полчище грехов, – голос священника был негромким и спокойным, шуршал, как вода. – Здесь и ненависть к ближнему своему, и гордыня, и неверие… По какому праву один человек может брать на себя роль судии другого? Уверен ли ты, что ты много лучше того, кому собираешься мстить? Если столь сильны его прегрешения, то не лучше ли уповать на Господа, который сам воздаст каждому кару по делам его?
– Но если Господь не спешит карать?
– А откуда ты знаешь об этом, сын мой? Или ты утверждаешь, что тебе известен замысел Божий? Может, кара Господня уже свершилась и она гораздо страшнее той, которую ты способен придумать?
Свершилась, значит? Я вспомнил лицо Феликса. Не ту шутовскую маску, а то настоящее, что я успел заметить за минуту до его ухода.
– Падре, ты говоришь о мести вообще или ты что-то знаешь про мою месть?
– Лушенька рассказала мне о тебе… – сказал отец Пётр после небольшой паузы. – И о Феликсе. И я скажу тебе, сын мой, – не губи свою душу местью. Тебе не заставить его страдать больше, чем он страдает сейчас…
– К чёрту его страдания! Не хочу об этом знать! – разозлился я, забыв о том, где нахожусь. – И вообще, они не люди! Разве может служитель Бога поддерживать таких чудовищ, как они?
Я осёкся. Они – чудовища. Глория – чудовище? Бред, просто бред! Но… Я лучше других знал, что они могут сделать. И что они делали… А впрочем, разве они совершали что-то такое, чего не совершали бы обычные люди? Кого же считать чудовищем?
– Я знаю, кто они, – голос священника был усталым. – И сам не раз спрашивал себя: правильно ли я поступаю, давая их душам приют? Тем более большинство из них не нуждается в этом приюте – в этом они так похожи на людей. Всё же думаю, я прав: путь к Господу открыт для каждого, кто хочет идти. Пусть и они идут с миром. И ты иди с миром. Научись прощать, Дэвид. Не позволяй маске ненависти прирасти к своей душе. Не ради Феликса – ради самого себя. Иначе как обрести тебе покой?
Прощать… Я заставил себя вспомнить умирающую Глорию.
– Я не могу простить его…
– Нет, ты не хочешь… – из-за перегородки раздался тяжёлый вздох. – Не хочешь, а это ещё хуже.
На парковой скамейке напротив церкви сидела Эль, держа на коленях маленький красный чемоданчик. Увидела меня, замахала рукой.
– Эй, Дэвид, ты нашёл свои вещички?
– Как видишь, – я присел рядом с ней.
– Как славненько! А чего ты такой грустный? Тебя кто-то обидел?
Она смотрела на меня, как на потерявшегося щенка, и мне стало не по себе.
– Да нет. Всё в порядке.
– Вот и хорошо! Тогда давай возьмём по мороженке? Вон там стоит автомат. Я люблю клубничное, а ты?
– Мне всё равно.
Монета звякнула, проваливаясь в щель автомата, и в руки мне выскользнули два вафельных рожка.
– Ой, спасибочки! Какой ты миленький, Дэвид! – Эль захлопала в ладоши, а потом быстро чмокнула меня в щёку.
Упс! – это ещё что за дела такие?! Но всё же… Да, это было приятно… Словно возвращение в далёкое детство. Девочка-соседка с длинными косами, такой же быстрый поцелуй в висок над учебником математики, робкое пожатие руки под партой… Это было? Со мной? Неужели у меня была жизнь до Глории? Были другие радости и другие огорчения? Я совсем забыл об этом. Впрочем, Эль – не девочка из моего детства. Прямо говоря, она вообще не девочка.
– Эль, что такое маска? – спросил я.
Она не удивилась, откусила мороженое, причмокнула.
– Вкусненько! Посмотри сюда, Дэвид. Это, – она лизнула сливочно-клубничную массу, – Сущность. А это, – отгрызла кусок вафельного стаканчика, – Маска. А всё вместе такое вкусненькое!
Что ж, доходчиво. Но это не ответ.
– А зачем они нужны, эти Маски?
– Какой ты глупенький! Если стаканчика не будет, то мороженка потеряет форму и растечётся. – Она помолчала немного, а потом добавила со взрослой серьёзностью: – Для любой Сущности Маска – это ограничитель сложности. И для вас, и для нас. Но наши с вами цели при использовании масок – противоположны. В одном человеке так много всего разного… Люди порой даже сами не понимают, что в них есть. А когда всё так сложно, то можно запутаться. Вот и приходится надевать маски и играть роль. Чтобы было проще. Маска начальника и маска подчинённого, маска матери и маска дочери, маска Золушки и маска прекрасного принца… Когда роли расписаны, гораздо легче строить отношения в мире, правда? А если надо изменить тип отношений – просто меняешь маску. Вы все так живёте.
– А вы?
– Мы… Для нас Маски – это попытка обособить свою личность. Мы слишком близки между собой: оставшись без масок, наши Сущности начинают уподобляться друг другу, сливаться в одну структуру. Поэтому нам и приходится создавать себе маски, чтобы быть собой. Но, оставаясь постоянно в одной и той же маске, Сущность не развивается, костенеет, перестаёт быть гибкой. Поэтому нам приходится менять их один раз в год. – Она доела мороженое, облизнулась и добавила: – Знаешь, мы похожи на обитателей типовых комнат. Стремимся украсить своё жилище как можно ярче, чтобы выделиться. А вы – как владельцы огромных дворцов, которые обжили три-четыре комнаты, а на изучение остальных богатств не хотите время тратить…
Она поболтала ногами. Очаровательный ребёнок, да?
– А какая ты на самом деле, Эль?
– Миленькая! Какой мне ещё быть? – Она рассмеялась.
Я подумал о Глории. Мы были вместе полгода. Я знал только одну её маску. Эта маска и была для меня Глорией. Я любил маску?
– Кого же я любил на самом деле? – произнёс я вслух.
– Ну, это уж тебе самому виднее. Если ты не способен отличить маску от сущности, то разве ты любил? – Эль по-детски улыбнулась и снова поболтала ногами. – Иногда мне кажется, что любовь – это единственные отношения, в которых можно освободиться от масок. Я имею в виду настоящую любовь, а не то, что вы, люди, обычно этим словом зовёте: манипуляции, самоутверждение, защищённость…
«Вы, люди»… Ну да. На что тут обижаться? Мы – люди. А они – нет. Что ни говори, это правда. Им действительно доступны такие отношения между собой, какие нам и не снились… Я понял это ещё пять лет назад, когда отказался от борьбы за сердце Глории.
– Да, вам манипуляции ни к чему, – вздох вырвался сам собой. – Вы можете «читать» друг друга. Так это у вас называется?
– А разве вы не можете? – Эль искренне удивилась. – Когда любите? Разве ты не мог угадать по одному её случайному взгляду, по улыбке, что творится с её Сущностью? Разве влюблённые не способны улавливать оттенки настроений друг друга, понимать друг друга без слов? Когда вы любите без масок, вы приближаетесь к нам, к нашей лучшей стороне. Когда мы забываем про любовь, мы надеваем самые страшные человеческие маски, становимся воплощением ваших кошмаров.
Она зябко обхватила себя за плечи, а потом вдруг привалилась ко мне, положила голову на плечо, словно маленькая сестрёнка.
– Эль?
– Знаешь, – её голос был едва слышным, без привычных детских ноток, – с тех пор как мы пережили агонию Глории, я почти перестала чувствовать Феликса. И остальные тоже не могут больше его читать. Он надевает идиотские маски – одна глупее другой! Иногда он становится опасен, слишком нестабилен… Тогда плохо нам всем… Потерять дуала, да ещё и по собственной вине – это страшнее смерти… – Эль содрогнулась. – Может, так будет действительно лучше, если ты убьёшь его. Да, Дэвид?
Она наклонила голову и лукаво посмотрела на меня, снова став очаровательной малышкой.
– Ты жестокая…
– А вот и неправда! – Она выпятила нижнюю губу, как и положено обиженному ребёнку. – Я – хорошая. Просто кто-то должен избавить его от этого кошмара!
Вот даже как… Именно это они и называют «ирония судьбы», не так ли?
– Эль, я отомстить ему пришёл, понимаешь? А теперь ты говоришь, что моя месть будет для него спасением? Я хотел заставить его страдать так, как страдала она… Какое право он имеет страдать без моего вмешательства?! И ради чего я жил тогда эти пять лет: узнавал, учился, тренировался, модифицировал себя, прошёл через все круги Ада? Чтобы принести ему избавление?! Ха!
– Ду-ра-чок! – Эль легко шлёпнула меня пальцем по носу.
Словно ледяной душ. Глупо, как всё глупо! Но… Разве я могу по-другому? И я уже не в силах остановиться.
– Я жил после её смерти только потому, что у меня была цель… А теперь – зачем мне жить?
Эль нахмурилась, спрыгнула со скамейки и встала напротив меня.
– Ой, Дэвид, какой ты скучненький, всё одно и то же… Зачем? Почему? Ерунда какая-то! Взрослые такие глупые! Не хочу взрослеть! – Она топнула маленькой ножкой.
– Говоришь так, будто бы на самом деле маленькая девочка, – буркнул я.
– Ну, знаешь! Для нас маска – это отражение Сущности. Я – Маленькая Девочка, и точка! А вот кто ты? Надел маску мистера Разбитое Сердце и ходишь в ней пять лет! А под маску даже и заглянуть боишься. Потому что там есть другой Дэвид, который умеет улыбаться. И умеет любить! Не только Глорию, но весь мир, и себя тоже! Сними свою маску! Тебе не надо ждать для этого заката!
Она стояла прямо, подол сарафанчика плясал на ветру, а в глазах отражалось покрасневшее солнце. Что мне ей сказать? Разве что улыбнуться.
– Хочешь, куплю тебе ещё мороженого?
– Хочу! – Она улыбнулась в ответ. – Спасибочки.
Когда я вернулся, держа в руке вафельный стаканчик, то увидел, что Эль увлечённо копается в своём чемоданчике.
– Что у тебя там? – Я протянул угощение и сел рядом.
– Сек-рет! – Она хитровато улыбнулась, а потом сказала серьёзно: – Там воспоминания. О моих масках. Вы, люди, меняете свои маски по сто раз в день и не задумываетесь. А для нас это, как заново родиться… Интересно, кем я буду завтра? Буду ли я такая же миленькая и хорошенькая, а? Как ты думаешь, Дэвид?