цать три дня стресса и кроличьей еды. Элль. Все вместе. Почему все так сложно?
– Чтобы накачать пресс?
Я слабо улыбаюсь.
– Спасибо, но я – это не только мое тело.
Гейл сжимает мне плечо, и, хотя она всего на несколько лет старше меня, я чувствую прилив детской нежности, словно бы она – добрая няня, которая позволяет подольше не ложиться спать, когда рядом нет Марка.
– Я понимаю, о чем речь. Ты много работал, Дэриен. Ты очень много работал. – Она смотрит на Лонни, будто ожидая, что он тоже что-нибудь скажет.
К моему удивлению, он говорит:
– Это правда, шеф. А теперь пойдем.
Пять минут спустя я выхожу из фургона, костюм у меня в рюкзаке, следую за Гейл и Лонни к выходу со съемочной площадки. Еду домой. У выхода припаркован какой-то джип. Джесс опускает переднее пассажирское окно.
– Дэриен, придешь? Мы празднуем! – кричит она.
– Мы?
Окно позади тоже опускается. Там Кэлвин, и в кои-то веки он на меня не злится.
– Давай с нами, Карминдор. Хватит на нас сердиться.
Может быть, это прилив адреналина, вызванный переутомлением, может быть, напряжение оттого, что я в кои-то веки что-то сделал, что бы это ни было, но я хочу праздновать. Однако не могу просто взять и поехать. Я оглядываюсь на Гейл и Лонни, моих родителей де-факто. Гейл выглядит обеспокоенной, но Лонни хватает ее за плечо и что-то шепчет ей на ухо.
– Хорошо. Мы тебя прикроем, но только один раз, – говорит она.
Я вскидываю в воздух кулак.
– Ура! Я люблю тебя, Гейл! – и целую ее в щечку.
– Ага.
– Дэриен! Мы вечно ждать не будем! – снова кричат мне.
– Давай, хватит прикидываться маленьким, поторопись, – вторит Кэлвин.
– Но не забудь, если сегодня вечером появишься хотя бы в «Снэпчате»… – Гейл достает из моей сумки простую черную шапку и протягивает мне.
– Да знаю, знаю я, Марк меня убьет. – Я низко надвигаю шапку на брови. – Все будет хорошо, Гейл. Ты слишком много беспо…
Телефонный звонок прорезает наш разговор подобно ножу. Мы с ней переглядываемся, она пожимает плечами и говорит, что это не у нее. Я залезаю в карман толстовки. У меня особые рингтоны для каждого телефонного номера, а этот – по умолчанию. Единственный человек, которому я не присвоил специальный рингтон…
«Элль», – написано на экране.
Сердце подпрыгивает к горлу.
– Пойдем, ваше высочество! – кричит Кэлвин, пора праздновать!
– Возможно, она звонит не мне. Случайно набрала или еще что-то в этом роде.
– Отвечать будешь? – спрашивает Гейл.
– А надо?
Третий звонок. Четвертый.
– Не тяни, – Джесс и Кэлвин торопят меня. – Молодость бывает лишь однажды, Карминдор!
Я снимаю блокировку с телефона.
– Элль?
Жду секунду, две, три. Никто не отвечает. А потом звонок обрывается.
– Эх, – я отрываю телефон от уха. Звонок завершен.
– Ничего? – спрашивает Гейл.
– Видимо, нет, – покашливаю я, скрывая разочарование. – Обещаю, что не попаду в передрягу.
– А то я раньше этого не слышала. – Она не выглядит убежденной, все еще смотрит на мой телефон. Я крепче сжимаю его и внезапно чувствую себя глупо. Видимо, она не хочет сейчас говорить. К тому же будет завтра там. А сегодня просто обычный вечер, и надо выжать из него максимум.
– Вот. – Я протягиваю телефон Гейл. – Теперь я не смогу никому позвонить в пьяном виде. И не зайду в «Снэпчат». Только не потеряй его. И не просматривай. Можно мне теперь идти?
Она кивает, с облегчением убирая телефон в карман.
– Хорошо.
Я трусцой направляюсь к джипу. Ночной воздух свежий и ароматный. Груз «Звездной россыпи» остается позади. Со мной только то, что я хочу запомнить. Ощущение звездного ружья в ладони, мое состояние в тени «Просперо», ночи разговоров с девушкой, которая называет меня а’блен. Все остальное можно оставить позади.
Сейдж не поворачивает на дорогу к моему дому, потому что фургон слишком шумный, и останавливается у въезда на соседнюю улицу. Я перекидываю сумку через плечо. 21:31. Быстро же мне теперь придется бежать.
– Какие планы на завтра? – спрашивает она. – Встретимся на автовокзале? В шесть утра?
– В шесть ровно!
Она наклоняется и крепко меня обнимает. Я возвращаю объятия.
– Пожелай мне удачи! – кричу я, спрыгивая на тротуар.
В домах уже темно, все спят. Я бегу поперек лужаек. Фонари с датчиками движения вспыхивают по мере того, как мои ноги топают по траве, покрытой росой. Сердце колотится в ушах. Я не могу опоздать, не могу. Поворачивая на нашу подъездную дорожку, я осознаю с облегчением, что «миата» Кэтрин еще не на месте. Значит, никого нет дома. Какой сегодня день? Пятница?
Стоп. Пятница. День покупок. Благослови кредитные карточки, Бэтмен!
Я замедляюсь и прокрадываюсь к боковой стене дома. Надеюсь, что не разбужу Джорджио, когда буду карабкаться по скрипучим веткам груши сорта «Брэдфорд скай» рядом с окном в мою спальню. На полпути вверх у меня соскальзывает нога. Я ругаюсь, пытаюсь найти опору другой ногой. Останавливаюсь, убеждаюсь, что никто меня не слышал, карабкаюсь дальше. Когда проскальзываю сквозь окно, у меня подкашиваются ноги, я опускаюсь на пол, сердце все еще колотится в ушах. Получилось.
Вздыхаю с облегчением, подтягиваю колени к груди, прижимаюсь к ним лбом, пытаюсь восстановить дыхание. Это было невыносимо глупо. И именно сегодня вечером. Так глупо, что я дрожу. Я настолько близко к «ЭкселсиКону». Настолько близко к отцу, что почти вижу его фигуру в отдаленной дымке. «Еще одну ночь, – убеждаю я себя. – Всего несколько часов». А потом в моей комнате загорается свет. Я ошеломленно протираю глаза, сердце замирает. На компьютерном стуле сидит Хлоя, скрестив ноги, и терпеливо ждет. Взгляд у нее настолько острый, что, кажется, может разрезать стекло.
– Смотрите-ка, ты уже дома, – холодно замечает она.
– А ты что делаешь у меня в комнате?
– Почему ты проникаешь в дом через окно? Неужели уже так поздно? – Она делает вид, что смотрит на воображаемые часы, и шикает. – Ох ты, действительно уже поздно.
Внизу открывается дверь гаража, и Кэтрин кричит, что она дома.
– Мама была у клиента, – просто говорит Хлоя. Это разумно и объясняет, почему Хлоя дома, а Кэтрин – нет. – Но, похоже, ты вернулась вовремя.
Я не понимаю:
– Вовремя для чего?
Она наклоняется вперед.
– Я знаю, что ты пытаешься сделать, чудачка. Думаешь, такая умная, делаешь все втихаря. А вот интересно, как отреагирует мама, если узнает, что ты шатаешься с этой ненормальной после работы? Ты лгала ей. После всего того, что она для тебя сделала.
У меня пересыхает во рту.
– Но ты ведь знала, – я сказала, что я ничего не скажу, если…
– Хватит меня шантажировать! – кричит она, хлопая ладонями по ручкам кресла. – Где оно?
Я оглушенно поднимаюсь.
– Где что?
– Сама знаешь что! Это ты его взяла. Сама знаешь, что это ты. Так где оно?
– Где что?
– Не строй из себя дурочку! – Она слезает со стула.
– Не знаю, о чем ты говоришь!
– Платье, – шипит она.
Никогда в жизни я не видела ее такой злой.
– Куда ты его засунула-то? Думаешь сама его надеть? Не смеши меня.
Мой взгляд останавливается на сумке, брошенной рядом с кроватью. Она подбегает к ней, я быстро хватаю лямку, не хочу отпускать, но Хлоя слишком шустрая.
– И что здесь? – она издает победный клич.
– Хватит, там ничего нет! – Я бросаюсь за сумкой, но она отскакивает, расстегивает молнию, хватает ткань и вытаскивает из сумки. Я замираю в ужасе. Боже, боже мой. Она знает, теперь она все знает.
Удивление быстро трансформируется в ярость, она вертит в руках ткань.
– Ничего себе, – она снова смотрит на меня.
– Ты собиралась участвовать?
– Я не… – У меня сжимается горло.
– Собиралась! Ты собиралась участвовать! И взяла второе платье, чтобы мы не смогли победить. Ну и лузер же ты. Боже, до чего же ты жалкая.
Что-то во мне обрывается. Может быть, потому, что она назвала меня жалкой, и за то, что я хотела участвовать. Или потому, что ее когти впились в китель моего папы, словно это дешевый костюм на Хеллоуин. А может быть, этот ее насмешливый взгляд, напоминающий мне тот день прошлым летом, когда я наконец осознала, что люди не добры и добрых людей вообще не бывает. Что все врут, а мое сердце – всего лишь жетон, и эта вселенная в Черной Туманности. В безнадежной, жуткой вселенной. Где никто не хочет оставаться.
Я бросаюсь к ней, хватаю куртку за воротник.
– Верни! Он не твой!
– Но и не твой! – Хлоя отстраняется от меня. Воротник выскальзывает у меня из рук.
– Он был в нашем доме, значит, он наш!
– Ваш? – рыдаю я. – Ничто из этого никогда не было вашим!
Я хватаюсь за рукав и тяну его на себя. Он сопротивляется, пытаясь вывернуть ткань, тут что-то рвется и выскальзывает у меня из рук. Услышав это, я роняю рукав, словно обжегшись, смотрю на него. Нет, нет, только не это.
– Ой, – бормочет Хлоя, роняя куртку. – Дешевый мусор.
Я собираю детали и прижимаю все к груди. Страстно хочу, чтобы все снова стало целым.
– Подожди-ка секунду, – она поворачивается. – Если ты собиралась на конвент, значит, у тебя есть пропуск, верно?
У меня холодеют жилы. Я трясусь.
– Да, конечно, есть. – Она сдирает плакат со стены, он сходит полосами. – Упс, не здесь. А может, здесь.
Она сбивает рамку с крючка, открывает ящики, вываливает одежду на пол. Я наблюдаю за ней, все еще трясусь, все еще обнимаю себя руками, потому что не хочу отпустить китель. Мой прекрасный уничтоженный китель папы.
– Хм, и куда ты их положила? – Хлоя поворачивается и замечает плакат, видит, как я бледнею, снова смотрит на плакат и срывает его со стены. За ним, засунув руку под рамку, находит мои пропуска на конвент.
Я подпрыгиваю.
– Верни!
– А иначе что? Побежишь жаловаться маме? – дразнится она и видит худшее: мои сбережения, перехваченные резинкой, и автобусные билеты в Атланту.