Я зажмурилась, пытаясь остановить слезы. Ненавижу плакать, но не могу остановиться.
Прячу лицо в ладони, заглушая стоны. Тушь, блестки, все хорошее с конвента стирается с моей кожи, оставляя мокрые полосы. Когда я наконец поднимаю взгляд, синие глаза Кэтрин сверкают в свете фар. Она долго ничего не отвечает. Но в конце концов наклоняется и улыбается, словно пытается быть нежной.
– Я пыталась любить тебя, дорогая, но ты усложнила задачу.
У меня перехватывает в горле.
– Твое увлечение превратилось в болезнь, – резко говорит она. – Для папы это тоже ничем хорошим не кончилось, он жил в воображаемом мире. И это все, что он делал. Жил только этим. Для него существовала только ты, и он, и «Звездная россыпь». Я ненавижу то, насколько ты на него похожа.
Рука падает сама собой. Я смотрю на нее, пытаясь разглядеть ложь за тональником и темной тушью, но губы у нее сжаты в тонкую линию, а глаза темные. Однако, похоже, она не врет.
– Я очень многое хотела в нем изменить и в тебе тоже.
– Изменить? Зачем? – спрашиваю я, не успевая остановиться. – Чтобы иметь идеальную дочь? Чтобы иметь копию себя? Кого-то, достойного твоей любви? Почему я должна доказывать, что чего-то достойна?
– Даниэлль, я хотела для тебя только лучшего.
– Нет, ты хотела лучшего для себя, – я срываюсь на крик. – Я никогда не была тебе нужна, признай это! Я лишь обуза после смерти папы. Ты ненавидишь меня за то, что я на него похожа, хорошо. Но ведь во мне лучшие черты папы. Он вырастил меня, чтобы я боролась за то, во что верю, была хорошим человеком. Он научил меня видеть лучшее в людях! – я говорю громко, голос сбивается. – Я позволила тебе растоптать все хорошее, что он мне дал. Но только не сегодня, сегодня на конвенте я впервые почувствовала себя на своем месте. Я никогда не чувствовала этого здесь. В доме моих родителей. В доме, который ты продаешь!
Она прищуривается.
– «Звездная россыпь» не настоящая, Даниэлль. Чем раньше ты это поймешь, тем лучше для тебя.
Конечно, не настоящая. Я знаю, что она не настоящая. Она такая же искусственная, как их бутафория из пены, и декорации из картона, и игрушечные лазеры, и машина для мороженого, которую они пытаются выдать за систему хранения данных. Я знаю, что все это ненастоящее. Но персонажи: Карминдор, Принцесса Амара, Юци, даже Король Мглы – остались моими друзьями, когда в реальном мире все лишь распускали сплетни у меня за спиной, называли чудачкой, запихивали в шкафчик, говорили, что я красивая, только для того, чтобы потом выставить меня на посмешище. Персонажи никогда не предовали меня. Они были верными, честными, заботливыми и умными.
Но тут я понимаю, что пытаться объяснить «Звездную россыпь» Кэтрин – все равно что пытаться объяснить глубоководной рыбе, что такое небо. Ей несвойственны все эти качества, и она никогда этого не поймет.
– А теперь ты пойдешь наверх и снимешь этот дурацкий наряд, – приказывает она.
Я поворачиваюсь, чтобы уйти побежденной, но Кэтрин не закончила:
– И еще ты отдашь мне свой телефон.
Я останавливаюсь как вкопанная.
– Даниэлль!
Я достаю телефон из кармана. В какой-то короткий момент сумасшествия я вспоминаю сон обо мне и Франко. О том, как мы уезжаем на запад и не оглядываемся. Я знала, что это только мечта. Этот дом не может передвигаться, а без него я не уверена, что останусь собой.
Однако это место скоро перестанет быть моим домом. Я останусь без своего уголка. У меня не будет своего места. Но если мне некуда идти, какой смысл бороться? Словно сдирая пластырь, я отдаю телефон. Наманикюренные пальцы хватают его.
– Хорошо. А теперь иди в свою комнату.
Слезы наворачиваются на глаза прежде, чем я могу их остановить. Я перепрыгиваю через две ступеньки. Кэтрин не идет за мной. Я не стою усилий, а отбирать у меня уже больше нечего. У себя в комнате я прижимаюсь лбом к двери и плотно зажмуриваюсь.
Не могу этого больше выносить. Я должна уехать прямо сейчас. Но у меня нет телефона. Я не могу позвонить Сейдж и рассказать, что случилось.
А Карминдор? В конце концов, даже он понял, что со мной не стоит разговаривать.
Когда Дэриен назвал меня а’блена, я чуть было не подумала, что это он, Дэриен Фримен, и есть мой Карминдор. Но этого не может быть. Вселенная не может быть так жестока. А Дэриен, как и Карминдор, не стал бы разговаривать с кем попало.
Я сжимаю китель папы и опускаюсь на ковер, рыдаю, уткнувшись в костюм, еще сильнее, чем раньше. Потому что теперь сияющие созвездия надо мной выглядят как фальшивки. Китель пропах потом. В старом скрипучем доме холодно. И в гостиной никогда больше не будут вальсировать.
Вот почему это вселенная невозможного: ничто хорошее нельзя удержать. Вселенная всегда все забирает.
Оказывается, в Чарлстоне не так уж легко найти автокафе.
– Кажется, вот оно, – говорю я и стучу по спинке сиденья Лонни.
Он сворачивает на обочину дороги. Похоже, он чувствует облегчение. Мы уже побывали в трех фудтраках, прежде чем кто-то в кафе, торгующем креветками и овсяными шариками, намекнул, где можно найти оранжево-желтый фургон.
– А, вы ищете «Тыкву», – сказала пожилая женщина, вытирая жирные руки о фартук с надписью «О.В.Е.С.: очень вкусная естественная снедь». – Кажется, старушка сегодня где-то на рынке. Это в том направлении. – Она показала в сторону Кинг-стрит и дала указания.
Совет для путешественников: если направляетесь в Чарлстон, заранее выясняйте, куда вы едете. Здесь очень много улиц с односторонним движением, и если повернуть не туда, вам уже никогда не вернуться в этот город. Наконец, преодолев марафонское расстояние и хорошенько поджарившись, мы нашли оранжево-желтый фургон, припаркованный в глубине рынка, напротив одного из туристических баров.
Лонни зажигает свет в салоне.
– Я могу подождать. А могу пойти с тобой.
– Думаю, я справлюсь.
– Уверен? – громыхает он, оглядываясь на меня в зеркало заднего вида.
– Если только ты сам хочешь со мной пойти. Для моральной поддержки.
– Все в порядке, босс.
– Ты отличный парень. Я позову тебя, если понадобишься.
Я вылезаю из машины и смотрю, как Лонни отъезжает, а потом иду к «Волшебной Тыкве». Она чудовищно оранжевая. Зато видно за милю, наверное, в этом и смысл. Весь фургон раскрашен так, чтобы походить на тыкву, с желтыми, черными и красными полосками на нарисованных изгибах и углах. Девочка с яркими сине-зелеными волосами выглядывает из-за прилавка, сердце у меня уходит в пятки, потому что я ее узнаю. С ней уехала Элль.
– Пончики закончились, – говорит она, не отрываясь от журнала, когда я подхожу ближе.
– А мне пончики не нужны.
– Ну, надеюсь, ты не за сладким картофелем. Его тоже нет.
– Я вообще не за едой. – Девочка меня слегка пугает.
– Да ну? – Она по-прежнему не поднимает головы. – А что же тебе нужно? Я голодная и злая.
Я пытаюсь заглянуть в дальний конец фургона. Где Элль? Она должна быть где-то здесь, разве нет? Не помню, чтобы она говорила, что у нее бывают выходные.
– Вообще-то думал, что могу найти здесь Элль, – я сглатываю. Это привлекает ее внимание. Она наконец смотрит на меня.
– Ого.
– Что «ого»?
Она показывает мне журнал. В нем фотографии с фотосессии после программы «Доброе утро, Америка». Я моргаю.
– Отфотошопленный ты выглядишь лучше.
– Впервые слышу. В смысле мне это впервые говорят.
– Наверное, все так думают. – Она опускает журнал и наклоняет голову. – Что ты здесь делаешь?
– Ты не поверишь, даже если я расскажу.
Она поднимает бровь.
– И правда.
Я делаю глубокий вдох и достаю потерянную туфельку. У нее расширяются глаза.
– Хорошо. Заинтересовал.
Я объясняю все, от первого сообщения на номер Робина Виттимера до недель разговоров с Элль, от «ЭкселсиКона» до бала и того момента, когда уехал фургон.
– Я хочу ее найти, рассказать правду, извиниться.
Она сильнее наклоняется над прилавком.
– Зачем? Очистить совесть? Ты же снова сбежишь, Карминдор?
В этом есть своя ирония, и мы оба это знаем. Карминдор никогда ни от чего не сбегает. Он остается и борется, разбирается с последствиями. И, наверное, у всех у нас есть шансы им стать. И сейчас мой шанс.
– Нет, я больше от нее не сбегу. Разве только она будет меня преследовать, и даже тогда я, наверное, побегу с ней, а не от нее.
Девочка с сине-зелеными волосами задумывается, жует ярко-розовую жвачку.
– Элль бросила работу. Точнее, ее заставила мачеха. Она не отвечает на телефон, и она не дома. Я не могу с ней связаться. – Сердце у меня уходит в пятки. Но она поднимает палец. – Думаю, я знаю, где она. И если тебе интересно, могу тебя туда отвезти.
Я раздумываю.
– Сейчас? А разве ты не…
– Это ресторан на колесах, Карминдор. Он и должен перемещаться.
Она закрывает окошко, пробирается через середину фургона, открывает пассажирскую дверь ногой. Я забираюсь на сиденье. Весь автомобиль пропах тыквенными пончиками, маслом и двадцатилетними кожаными сиденьями.
– Кстати, меня зовут Сейдж, – говорит она, заводя этот фургон-монстр. – И предлагаю тебе пристегнуться.
«Волшебная Тыква» с ревом оживает и начинает тарахтеть, словно разваливается по швам. Я быстренько следую совету Сейдж и пристегиваюсь ремнем безопасности. Она трогает с места фургон и жмет на газ, сворачивая в одностороннюю улочку на скорости профессионального гонщика. Я бросаю взгляд в зеркало заднего вида и вижу, что Лонни следует за нами. Сейдж проносится через историческую часть Чарлстона, распугивая толпу, и направляется из города.
– Куда мы едем? – спрашиваю я, когда убеждаюсь, что не умру.
– В Айл-оф-Палмс есть загородный клуб. Он совершенно ужасный.
– Почему же она там работает?
– Потому что ей нельзя было ехать на конвент, – отвечает Сейдж. Фургон перекатывается по одному из множества мостов, ведущих из города, над головой проносятся белые тросы. – Ее мачеха не хотела этого, но мы сели в фургон, кстати, мне за это тоже очень сильно досталось. Под домашним арестом, пока солнце не встанет на западе. Размечталась, – добавляет она тихо и продолжает: – Но мы уехали и поучаствовали в конкурсе. Мы думали, что успеем вернуться домой, но…