В погребальной камере стоял сладкий запах вянущих роз, которыми был усыпан саркофаг. Клеопатра смахнула их, чтобы увидеть образ Антония, отлитый в бронзе. Его руки были сложены на груди, и он не мог протянуть их и обнять ее. Царица взяла кувшин с вином, принесенный сюда специально для этого, и опрокинула его над саркофагом.
— Ты готов встретиться со мной, любовь моя? Я иду к тебе и не желаю застать тебя в объятиях Персефоны или кого-нибудь из нереид или муз, которые могли бы привлечь твое внимание в ином мире. Как и Гера, я ревнива.
Смочив пальцы в вине, Клеопатра провела по полным губам изображения, как часто делала при жизни Антония; она почти ждала, что холодная маска оживет и поймает ее пальцы теплыми губами. Интересно, кто ждет ее там, в подземном мире, и не придется ли ей выбирать между Цезарем и Антонием? Продолжатся ли там прежние испытания или правы философы и там она будет свободна от всех земных забот? Атараксия, спокойствие духа. Так они это называют.
— Нам нужно спешить, — напомнила Хармиона. — Ты скоро увидишься со своим супругом.
Да, время не ждет. Каждый новый ее вздох подвергает опасности жизни Селены, Александра и Филиппа.
Клеопатре приходилось положиться на заверения Ираса о том, что он умеет обращаться с ядовитыми змеями. Царица сомневалась в этом, но у нее не было другого выбора, кроме как поверить, что его восхищение египетскими заклинателями змей привело к такому необычному результату. Решив не полагаться на случай, царица спрятала в узел волос на затылке флакон с быстродействующим ядом. Однако даже врач Олимп, с которым Клеопатра посоветовалась в последний момент, признал, что никакая другая смерть не может быть такой же быстрой и почти безболезненной, как смерть от яда кобры. «Когда-то египтяне применяли такую казнь для осужденных, — пояснил он, — но затем сочли эту гибель слишком милостивой для преступников».
Олимп пользовал царское семейство со времен рождения Цезариона, и у Клеопатры не было повода сомневаться в его верности. Даже если он согласился примкнуть к тем, кому платил Октавиан, потребовалось бы время, чтобы его сердце переметнулось вслед за мошной. Со слезами на глазах Олимп обещал царице, что она почувствует сильную боль от укуса. «Сначала нестерпимая, эта боль быстро сменится онемением. Я видел, как жертвы укуса смеются точно в опьянении, так что, должно быть, в смерти от яда даже таится некоторое удовольствие. Скоро твои глаза закроются, и ты погрузишься в дрему, которая быстро перейдет в вечный сон смерти».
Ирас же говорил ей, что тот, кого укусила кобра, уходит прямиком к богам, потому что в яде змеи содержится эликсир бессмертия. Ведь это — божественная кобра, чья голова вздымается над короной Египта, в течение тысяч лет охраняя фараонов. Когда египтяне узнают, каким путем царица отправилась к богам, они будут знать: Клеопатра VII не умерла, но заняла свое законное место среди бессмертных.
Клеопатра настороженно смотрела на корзины, в которых таились ядовитые гады.
— Вам не обязательно присоединяться ко мне, — обронила она своим спутникам. — Это мой путь, моя судьба.
Хармиона просто покачала головой. Ирас отозвался:
— Думаешь, я позволю своей царице предстать перед богами с неуложенными волосами и в измятом платье? Я пойду вместе с тобой к богам как твой божественный прислужник.
Хармиона взяла царицу за руку.
— Нам уже много лет не нужны слова, Клеопатра. Ты была моей жизнью здесь, на земле, и я буду с тобой там, в смерти. Такое обещание я дала царю.
— Моему отцу? — спросила Клеопатра.
— Двум царям, твоему отцу и императору, — ответила Хармиона. — Такова была его последняя просьба ко мне: «Храни ее, пока мы не встретимся снова». Я вручу тебя ему лично, иначе его разгневанный дух вечно будет преследовать меня.
— Никогда бы не подумала, что услышу, как ты называешь императора царем.
— Он был царем, потому что его избрала великая царица.
Клеопатре не верилось, что мягкосердечный евнух, который так нежно причесывал гребнем ее волосы, так ловко и любовно вплетал драгоценные камни и золотые булавки в ее локоны, сможет взять в руки огромную смертоносную змею. Однако он отважно открыл корзину и осторожно убрал гирлянды, хранящие секрет.
— Почему они не шевелятся? — спросила Клеопатра.
— Страх и хитрость заставляют их оставаться недвижными, пока они не смогут нанести укус жертве наверняка.
Глаза Ираса блестели, словно орехи, вымоченные в масле. Ради торжественного случая он накрасил лицо, обведя глаза тонкими черными линиями и нарумянив щеки, точно девушка. Клеопатре показалось, что он слегка пьян. В последние месяцы евнух надевал черный паричок, чтобы прикрыть плешь на затылке.
Хармиона была облачена в тот же греческий хитон, который носила с тех пор, как Клеопатра помнила ее. Гречанке не пришлось менять облачение, прическу или косметику для большего соответствия своему возрасту, потому что она всегда выглядела величавой женщиной преклонных лет.
В мавзолее было прохладно, хотя стоял десятый день августа, одного из самых жарких месяцев в Египте. Солнце жарило даже у моря. Утренний свет проникал в высокие окна, струясь над головами, словно белая занавесь. Клеопатра лежала на золотом ложе, где Антоний испустил свой последний вздох. Она устала от слов. Каждая прожитая ею минута могла стоить жизни одному из ее детей.
— Мне больше нечего сказать, — обратилась она к Хармионе и Ирасу. — Подойдите и поцелуйте меня.
Ирас преклонил колени и уткнулся головой ей в живот, словно ребенок. Он пытался не плакать, и царица сказала ему, что он должен быть отважным. Он не может подвести ее. Ставки слишком высоки.
— Я тоже люблю малышей, государыня, — сквозь слезы промолвил он и поднял лицо.
Клеопатра увидела, что тушь потекла по щекам черными ручейками. Ирас понял это и вытер глаза тыльной стороной ладоней.
Хармиона поцеловала Клеопатру в щеку.
— Я скоро увижусь с тобой. Как будто я просто отлучилась, чтобы принести тебе одеяло.
— Ты была матерью для девочки, потерявшей мать, — прошептала ей Клеопатра, неожиданно осознав, что она никогда прежде не понимала этого и не была благодарна Хармионе за материнскую заботу.
Но та прижала палец к губам царицы.
— Мне было довольно находиться подле тебя, — заверила гречанка.
Впервые Клеопатра ощутила всю силу любви Хармионы. Она, Клеопатра, была единственным предметом этой любви и в течение многих лет принимала это как должное. Сама Клеопатра дарила любовь мужчинам, детям и народу Египта. Хармиона же изливала весь водопад любви на одну Клеопатру.
Клеопатра парила в этой любви и плакала. Она уговаривала Ираса поспешить, но он, казалось, больше не слышал ее. Все его внимание было приковано к твари, таящейся в корзине.
Евнух держался совершенно спокойно. Казалось, ничего не происходит — до тех пор, пока Клеопатра не увидела, как миндального цвета голова поднялась из корзины, словно просыпаясь от ночного сна. Ирас опустился на колени, не сводя глаз со змеи. Клеопатре хотелось зажмуриться; она не желала видеть, что делает Ирас, и вместе с тем боялась, что он сделает что-то не так. Однако зрелище было слишком завораживающим — человек и змея, неотрывно глядящие друг на друга. Клеопатре показалось, что у нее останавливается сердце.
Хармиона взяла руки царицы и широко развела их, открывая уязвимую белую плоть, в точности как было оговорено. Клеопатре не хотелось видеть скользкую тварь у своего лица, поэтому укус будет направлен в ее левую руку возле плеча — поближе к сердцу, чтобы смерти не пришлось идти далеко. Клеопатра знала: если она закричит, воспротивится, вымолвит хотя бы слово, то изменит текст этой драмы. Поэтому она молчала и ждала.
В какой-то только ему известный миг Ирас протянул руку и взял змею за туловище. Она не бросилась на него, а позволила себя схватить. Даже если кобра сбежит, это не будет иметь значения, потому что в корзинах спрятаны еще две змеи и каждая из них готова отнять жизнь.
Теперь Ирас крепко держал змею обеими руками, подальше от себя, и осторожно приближался к царице, словно предлагая ей некий нечестивый дар. Клеопатра попыталась рассмотреть змею получше: ромбовидные чешуйки на шкуре, бледно-золотые глаза, раздувающийся капюшон на шее, раздвоенный язычок. Точное подобие того украшения, которое она много лет носила на голове. Клеопатра пыталась не шевелиться, хотя ее сердце снова ожило и теперь неистово колотилось в груди.
Она все-таки закрыла глаза, чтобы не спрыгнуть с ложа в естественном безрассудном желании спасти свою жизнь.
Тяжелое дыхание Ираса обожгло кожу.
— Да, — произнес он.
И Клеопатра почувствовала укус в руку. Это ощущение напомнило ей о худшей боли, какую она испытывала в жизни, — о боли деторождения. Рука болела так сильно, что царице захотелось позвать хирурга, чтобы тот отрезал пораженную конечность. Но она вспомнила, что, когда испытывала такую боль в последний раз, она подарила миру новую жизнь. На сей раз эта боль позволит тем, кого она любит, остаться в живых. Укус горел невыносимо, однако Клеопатра попыталась улыбнуться, а потом осознала, что мышцы ее немеют.
Она должна еще раз посмотреть на мир. Подняв веки, царица встретила взгляд Хармионы, и в глазах старой женщины не было слез. Хармиона стояла, словно мясник на бойне или жрец во время жертвоприношения. Без малейших эмоций гречанка исполняла свою роль. Когда Клеопатра будет мертва, Хармиона станет следующей жертвой змеиного яда, а потом и Ирас подставит свою плоть змеиным зубам. Втроем они уйдут в обитель богов.
Ирас просил Клеопатру подождать его, чтобы он мог уложить ей волосы прежде, чем она встретит кого-нибудь из небожителей.
— Достойная ли это смерть для вашей царицы? — спросила своих спутников Клеопатра.
— Да, — ответила Хармиона. — Достойная смерть для царицы, в чьих жилах течет кровь царей.
Клеопатре все еще было больно, но она ощутила сильную усталость. Она чувствовала, как Хармиона подкладывает ей под голову шелковую подушку, поправляет ее корону. Чьи-то пальцы укладывали локоны вокруг ее лица. Клеопатра еще слышала свое дыхание, а в следующий миг не осталось вообще ничего. Она погружалась в сон, в тот сон, где был ее отец. Клеопатра видела его лицо, хмурое от сосредоточенности и благоговения. Авлет поднес к губам свою флейту. Отец уже надул губы, но, увидев Клеопатру, улыбнулся.