Гнев Мернефты достиг высшей степени, когда наконец появились мудрецы, ступая по живой массе из мышей и крыс, не позволяющей им пасть ниц перед государем, как того требовал этикет.
— Глядите, что делается, и избавьте нас от этих мерзких тварей, которых наслал на нас еврей! — крикнул Мернефта, ударив кулаком по столу с такою силою, что кубки попадали на пол и амфоры с вином опрокинулись.
Мудрецы заявили, что им необходим для этого трехдневный срок.
— Три дня? — воскликнул фараон. — Да за это время они съедят нас живьем… Приказываю вам сейчас же найти против них средство.
— Великий государь, — сказал один из мудрецов, — Мезу применил особый корень и велел курить им повсюду: дым этот приводит животных в бешенство.
— Так отыщите другой корень, дым которого их отгоняет, — нетерпеливо возразил царь. — Я дам каждому из вас по два вавилонских таланта, если вы до утра освободите нас от этого бедствия.
— Могучий сын Ра, — печально ответил самый старый из мудрецов, — растение это везде уничтожено до последнего стебелька. Если мы замедлили явиться пред твои очи, то именно потому, что искали его, желая прежде всего очистить твой дворец.
Трепет смертельного ужаса пробежал по телу всех присутствующих.
Что же с нами будет? Мернефта встал, бледный от ярости, и голос его прогремел по зале, как громовой раскат:
— Ступайте, захватите с собой евреев и заставьте их искать это растение. Они должны знать, где оно еще находится… Скажите им, что если они не найдут его, то им отрубят головы и бросят на съедение крысам, которых наслал на нас их заступник. Такова моя неизменная воля!
Мудрецы вышли, сопровождаемые многочисленным конвоем. Воцарилось молчание, нарушаемое только писком грызунов либо каким-нибудь восклицанием царя или наследника. Каждый стоял на месте мрачный и унылый, ограничиваясь тем, что отрывал от своей одежды карабкавшихся по ней животных и убивал их.
Протекли долгие часы самого томительного ожидания, мудрецы не возвращались. Наконец я не выдержал: беспокойство пожирало меня при мысли о том, что делается дома. Я проскользнул во двор и вскочил на своего коня. На улицах народ был еще на ногах, повсюду горели костры, и я удивился тому, с каким мужеством и упорством защищались египтяне. Не только слуги, но и господа, вооруженные заступами, палками, крючьями, в поте лица избивали своих отвратительных врагов.
«Какой ужас! — подумал я. — О, если б этот злодей Мезу попался мне теперь, я бы тоже задушил его, как крысу».
Подъехав к нашему дому, я увидел, что главный двор ярко освещен большими кострами и факелами. Одни из рабов продолжали воевать с крысами, другие длинными метлами сметали в кучу убитых животных и бросали их в огонь; удушливый смрад наполнял весь двор.
Я осведомился об отце. Мне сказали, что он за садом, у амбаров с зерном и мукою, и я проворно побежал в ту сторону. Крики и громкие распоряжения доносились оттуда. Приблизившись к житницам, я увидел отца, который, стоя на опрокинутой вверх дном кадке, охрипшим от напряжения голосом раздавал приказания. К амбарам были приставлены лестницы, по ним рабы переносили мешки с хлебом в верхние помещения, еще не подвергшиеся нашествию, но враги следовали за ними и туда. Некоторое время я смотрел на все происходившее, в то же время сообщая отцу о том, что случилось во дворце. В заключение я сказал:
— Оставь, батюшка, это напрасный труд, пойдем лучше в дом.
— Нет, — отвечал он, — я останусь здесь. Может быть, мне удастся спасти хоть часть нашего добра. Ты же ступай к матери и сестре и постарайся ободрить их.
Я пошел в комнаты, вид которых производил самое тягостное впечатление. На столах, креслах, коврах — всюду кишели черные тени алчных тварей, с остервенением грызших все подряд. Входя в комнату матери, я увидел комическую картину, заставившую меня покатиться со смеху. На табурете, поставленном на стол, сидел Хам, бледный и расстроенный, одной рукой придерживая на коленях кошку, а другой держа вилы, которыми он размахивал во все стороны и убивал неприятеля, дерзавшего нападать на его крепость. Напротив Хама был воздвигнут настоящий монумент из столов, кресел и кучи подушек, на самом верху восседали мать и Ильзирис с распухшими от слез глазами, прижимая к груди своей толстых котов.
— Наконец-то ты пришел, Нехо! — с гневом воскликнула мать. — Я удивляюсь, как ты можешь смеяться, когда твои близкие чуть не до смерти загрызены крысами.
Продолжая хохотать, я вспрыгнул на стол и, усевшись возле Хама, рассказал все происходившее во дворце.
— О, если только не найдут этого растения, — всхлипывая, сказала Ильзирис, — мы будем заживо съедены или умрем с голоду. Представь себе, Нехо, что все съестное не только пожирают крысы и мыши, но еще изгажено жабами и лягушками. Кринки с молоком наполнены ими, а фрукты в шкафах и корзинах перепачканы их слизью.
— Да, — заметил Хам, не переставая вертеть своим оружием, — эта война хуже войны с ливийцами. А такой свадьбы, как у прекрасной Смарагды, не бывало никогда.
— Ах, — вздохнула мать, — я надеялась хорошо повеселиться на этой свадьбе, и вместо того — какой конец. Туалеты наши испорчены, и, что меня больше всего огорчает, в этой суматохе я потеряла великолепный браслет со скарабеем из настоящего мафкатского камня (изумруда), который подарил мне Ментухотеп в день нашего брака.
Я старался утешить их, и таким образом проходили в разговорах эти тяжелые часы бедствия.
Ближе к утру я решился опять съездить во дворец и узнать, не вернулись ли туда мудрецы с утешительными известиями.
Я сел на коня и простился с отцом; тот, измученный, весь в поту, держался твердо и продолжал защищать наши хлебные запасы от прожорливых грызунов. Гнев и злость кипели в моей душе при мысли о страшных убытках, причиненных нам проклятым чародеем; но, проезжая мимо нескольких еврейских домов, я с удивлением увидел, что в них царствовало полное спокойствие. Вдруг дверь одного из этих домов отворилась, и из него вышли два старых еврея. Увидев меня, они быстро скользнули в переулок и скрылись, но в голове моей блеснула одна мысль.
Я соскочил с лошади и стал стучать кулаком и рукояткой меча в двери того еврейского дома. Сначала полное молчание было мне ответом, но когда доски затрещали под ударами моих сильных рук, дверь приотворилась, и из нее высунулась лысая голова старого еврея. Не дав ему возможности заговорить, я ударил его но голове рукояткой меча. Оглушенный, он повалился на землю как сноп, а я вошел в дом и очутился в узком темном коридоре, по которому быстро побежал вперед. В глубине его полуоткрытая дверь вела в довольно большую залу, оттуда выходил острый, но приятный запах. С первого взгляда я убедился, что ни одна крыса или лягушка не проникала туда. Посреди комнаты стояла жаровня с раскаленными угольями, на которые как раз в эту минуту молодая еврейка бросала горсть какой-то травы. Несколько корзин с этой травой стояли возле нее на полу. На галерее, выходившей во двор, виднелись еще другие жаровни, у которых также сидели женщины, занятые окуриванием.
— А, — воскликнул я, одним прыжком очутившись у жаровни, — вы защищаете себя от крыс, поганые твари?
Женщина и несколько мужчин, прибежавших со двора, хотели на меня броситься. Но я обнажил меч и, размахивая им во все стороны, закричал громовым голосом, что искрошу их всех в куски.
Трусы завыли от страха и попятились, а женщины разбежались. Тогда я захватил две корзины с травой и мешок с белым порошком и, выскочив на улицу, во весь дух поскакал домой с драгоценной добычей. Едва успев доехать, я громкими криками стал звать отца и, когда он прибежал, рассказал ему все, что видел у евреев.
Мигом принесли жаровню с горячими углями, отец бросил в нее горсть травы и немного порошка… Затаив дыхание, смотрели мы на клуб дыма, поднимающийся с жаровни, и — чудное дело — едва успел распространиться сильный ароматический запах, как крысы, мыши и жабы бросились бежать и с необычайной быстротой скрылись в свои неведомые норы. При виде этого даже не крик, а прямо рев восторга вырвался из груди каждого зрителя, люди полетели доставать жаровни и расставлять их повсюду.
Но я не стал дожидаться окончательного очищения нашего дома и, взяв с собой одну из корзин с травой и полмешка белого порошка, опять вскочил на коня и помчался во дворец. Там не произошло никакой перемены: мрачное отчаяние выражалось на всех лицах, а перед Мернефтой стояла депутация жрецов из города мертвых. В разодранных одеждах и с натертыми грязью лбами, они докладывали царю, что крысы наводнили склепы и мастерские бальзамировщиков и грызут мумии; весь город и храмы наполнены отчаянными воплями людей, которых охватывал ужас от одной мысли, что драгоценные останки их близких могут стать добычей нечистых животных.
Пот катился по мрачному лицу фараона, когда я пробился к нему сквозь толпу окружающих. Сложив мешок и корзину на ступень царского трона, я в коротких словах доложил государю о своем приключении. Чело Мернефты прояснилось и разгладилось.
— Ты достойный египтянин, — сказал он, — и велика будет твоя награда, если ты действительно нашел средство от постигшего нас бедствия. Подайте сюда жаровню.
Он приказал поставить перед собой принесенную жаровню с раскаленными углями, и я бросил на них траву и порошок. Как и у нас в доме, действие было поразительное: едва по комнате распространился густой и острый дым, противные твари бросились во все стороны, ища выхода, и исчезли, словно по мановению волшебного жезла.
Царь от радости захлопал в ладоши и обратился к жрецам города мертвых:
— Возьмите большую половину этой травы и порошка и отправляйтесь как можно скорее в храм. Мертвые составляют самое драгоценное наше сокровище и сами не могут защитить себя, — следовательно, мы должны позаботиться об их спасении.
Жрецы вышли с просиявшими лицами и у выхода встретили мудрецов, которые возвращались во дворец. Они также несли спасительную траву, хотя и в небольшом количестве. Царь приказал им разойтись по всем городским кварталам, раздать людям найденное средство и проконтролировать, чтоб курение было совершено по тем местам, где нашествие крыс грозило наибольшей опасностью.