— Что ты наделал, Нехо? Из-за твоей болтовни я рискую своей головой.
Я передал Пинехасу изумрудный аграф фараона и попросил дать мне порошку и мази. Он, обрадованный, принес из своей комнаты большую банку мази и ящик, наполненный порошком.
— Скажи фараону, — прибавил он, — чтоб в эту ночь он удалил всех лишних людей из комнат царевича. Я сам приду лечить его, а потому позаботься, чтобы часовые беспрепятственно меня пропустили.
Я поспешно вернулся в царские палаты и нашел Сети спящим тревожным сном.
Но дыхание его стало свободнее, и окружающие передали мне, что он несколько раз просыпался и жадно пил тростниковый сок. Смешав собственноручно привезенный порошок с вином, я предписал давать больному каждый час по полчашки этого лекарства, показал, как следовало намазывать мазью чумные пятна, и пошел уведомить фараона об обещанном приходе Пинехаса.
Мернефта очень обрадовался привезенным мною известиям. Он приказал мне идти на половину царевича, куда и сам прибудет, как только отдаст необходимые распоряжения.
Наступала ночь, и Пинехас должен был скоро прийти. Немного погодя в спальню Сети пришел фараон и выслал оттуда всех, кроме меня и нескольких благородных египтян, воспитанных вместе с царевичем с детства и преданных ему душой и телом. Наследник все еще был в беспамятстве, но состояние не ухудшалось. Мернефта сел у стола, выпил чашу вина и грустно заметил:
— В городе число больных растет с каждым часом, по меня чума не хочет коснуться. Может быть, это любезность со стороны Мезу, вероятно, он боится, что не останется никого, кто имел бы право отпустить евреев?
— О, государь, тебя хранит Ра, могущественный бог, от которого ты происходишь. Что сталось бы с твоим несчастным народом, если бы ты не заботился о нем и не поддерживал его мужество?
Доклад, что человек, призванный фараоном, ждет его приказаний, прервал наконец это тягостное ожидание. Царь приказал ввести его, и вскоре появился старик с белой бородой, закутанный в темный плащ, но по глазам и движениям я тотчас узнал Пинехаса. Отдав фараону земной поклон, он снял свой плащ, осмотрел царевича и объявил, что немедленно приступит к лечению, только просит государя и всех присутствующих не пугаться и не удивляться, что бы ни пришлось им увидеть.
— Будь покоен, врач. Никто не тронется с места и не подойдет к тебе, пока ты не объявишь, что мой сын вне опасности, — сказал Мернефта.
Тогда Пинехас приказал принести жаровню с раскаленными угольями и большой сосуд с водой и поставить их у постели царевича. Погасив все лампы, кроме одной, он вынул из-за пазухи мешочек с сушеной травой, горсть которой бросил на горячие уголья. Едкий, но благовонный дым распространился по комнате.
Тогда Пинехас нагнулся над огнем и несколько минут усиленно вдыхал дым, затем сел на пол возле сосуда с водой, скрестив ноги, и протянул руки к больному.
Мертвое молчание воцарилось в комнате. Мы все стали за креслом царя, едва осмеливаясь дышать.
Мало-помалу лицо Пинехаса покрылось мертвенной бледностью. Широко раскрытые глаза его не мигали и утратили всякое выражение. С безжизненным взором и вытянутыми вперед руками он имел вид каменной статуи. По прошествии некоторого времени по всему телу Пинехаса появились светлые, мерцающие искорки, которые то бледнели, то снова вспыхивали, а из кончиков его пальцев заструился дрожащий свет, исчезающий в сосуде с водою.
Вдруг, не изменяя позы и без всякого видимого содействия, Пинехас тихо поднялся на воздух, до уровня кровати, где лежал Сети, неподвижный и обнаженный. Вскоре мы увидели, что из конечностей больного, из темени и из подложечной области начали выделяться какие-то черные крупинки, похожие на мошек. Все они превращались в темноватый дым и улетучивались в воздухе, а светлые искры непрерывным каскадом сыпались из пальцев Пинехаса.
Изумленные, мы, едва переводя дух, глядели на это необычайное зрелище. Наконец все прекратилось. Пинехас опустился на пол, и через несколько минут глубокий вздох вылетел из его груди.
Он осмотрелся кругом усталым взглядом, встал и расправил свои онемевшие члены. Затем он отлил часть воды, в которую падали искры, в другой сосуд, остальной вымыл себе лицо и руки, намочил в ней же чистое полотенце, вытер им лицо, ноги и руки царевича и, обратясь тогда к фараону, сказал:
— Подойди и убедись, мой могущественный государь, что черные пятна исчезли, а с ними и ужасная болезнь. Наследник твоего престола будет жить, теперь уже нет никакой опасности, и осталась только одна чрезвычайная слабость. Пусть исполняют в точности все, что я назначу, и к сыну твоему вскоре вернутся прежнее здоровье и красота.
Фараон подошел и, убедившись, что царевич спит глубоким и спокойным сном, потрепал Пинехаса по плечу и сказал:
— После Мезу ты величайший маг в Египте. Возьми это в знак моей благодарности за спасение жизни наследника.
Он снял со своего пальца перстень с дивным сапфиром, на котором была вырезана голова Аписа, и передал ему.
— Кроме того, я прибавляю еще три меры золота к обещанным прежде, и дарю тебе трех оседланных коней с моей конюшни, сто коров и сто молодых овец из моих стад. Нехо, ты слышишь мои приказания? Позаботься же, чтобы все это было доставлено Пинехасу.
Пинехас сложил на груди руки, преклонился до земли пред царем и, передав ему записи с предписаниями для выздоравливающего, завернулся в свой плащ и ушел.
Через несколько минут Сети открыл глаза и попросил напиться. Все присутствующие подошли к нему.
— Как ты себя чувствуешь, дитя мое? — спросил Мернефта, наклонившись к нему и целуя его в лоб.
— Совсем хорошо… Только я еще очень слаб, — тихо отвечал царевич. — Мне снилось, будто надо мной витал в воздухе человек, из рук которого струилась на меня свежая и душистая вода. По мере того как она лилась на мои пылавшие члены, я чувствовал, что возрождаюсь к жизни.
— Да, сын мой. Боги послали тебе правдивый сон. Здесь был сейчас великий маг, он возвратил тебе здоровье. Страшная болезнь твоя прошла. Теперь лежи спокойно и не разговаривай, потому что тебе предписаны полный покой и молчание.
Царь ушел, а немного спустя и я отправился домой с замирающим от беспокойства сердцем.
Дома я узнал от старого невольника, что несколько человек из прислуги заболели чумой. Я осторожно прокрался в комнату отца: он спал тяжелым и беспокойным сном. Не желая его тревожить, я прошел к себе и крепко уснул от усталости.
Утром старый слуга разбудил меня и сказал, что отцу плохо. Я побежал к нему и, увидев его распухшее лицо, дикие мутные глаза, судорожное подергивание конечностей, понял, что он подвергся заразе.
Приняв все должные меры в отношении заболевшего отца, я пошел в комнаты матери.
Мать сидела в своей спальне, облокотившись на стол и подперев голову обеими руками. Заслышав мои шаги, она печально взглянула на меня.
— Это ты, Нехо? — произнесла она усталым голосом. — Отец твой также заболел чумой, я знаю… Бедный Ментухотеп. Но я чувствую, что скоро и меня постигнет та же участь: голова кружится, и я не в силах держаться на ногах.
При этих словах я совсем упал духом.
Ильзирис, отец, мать… Неужели я всех их потеряю?
— О, матушка! Не говори так, — воскликнул я, — может быть, это только пустая слабость от огорчения и хлопот… А что Ильзирис?
— Она жива… Разве ты не пройдешь к ней? — сказала мать, в изнеможении падая на подушки дивана.
С тяжелым вздохом я встал и прошел в соседнюю комнату с завешанными окнами.
Там лежала моя сестра, исхудалая и измученная страшною болезнью. Щеки ее и глаза еще пылали горячечным жаром, но чумные пятна уже исчезли. Акка в эту самую минуту заворачивала больную в свежую простыню, намоченную в оливковом масле.
— Как ты себя чувствуешь, Акка? — спросил я, видя, что Ильзирис снова закрыла глаза.
— О, мне-то хорошо, — отвечала старуха, вытирая слезу, — я пью все лекарства, натираюсь оливковым маслом и ем порошок с хлебом. Я сильна, только бы спасти моих добрых господ…
— Милая Акка, — сказал я, потрепав ее по морщинистой щеке, — мы никогда не забудем твоего самоотвержения в эти несчастные дни.
Я возвратился к матери и, видя, что лицо ее горело как огонь, предложил ей выйти на террасу подышать свежим воздухом.
Опираясь на мою руку, она с трудом дотащилась до террасы, но не успела сделать по ней и несколько шагов, как остановилась и схватила себя за бок.
— Ох, как жжет. Точно нож воткнут у меня здесь, — проговорила она, откидывая покрывало, чтобы показать мне больное место.
Но, увидев у себя на боку большое фиолетовое пятно, она пронзительно вскрикнула и без чувств упала ко мне на руки.
Я отнес ее в постель и позвал Акку. Так как матери необходимо было тотчас же оказать помощь, а у старухи не хватило бы сил ухаживать за тремя больными, то я ударил в металлический гонг, которым призывали служанок. Но на зов мой явились только две.
— О, молодой господин, — со слезами сказала одна из них, — никто больше тебя не услышит. Половина невольниц в чуме, а остальные так обезумели от страха, что ничего не способны делать.
Облокотившись на стол, я принялся размышлять.
Что было делать? Скоро не хватит людей присматривать за больными. Тут я вспомнил о Кермозе. Не согласится ли она уступить мне на время какую-нибудь служанку, достаточно умную и опытную, чтобы помогать Акке ухаживать за моими родными? Я охотно заплатил бы за это какую угодно цену.
Не теряя времени, я взял маленькую шкатулку, наполнил ее драгоценностями, какие только мне попались под руку, и поехал к Кермозе.
Она встретила меня с обворожительною любезностью.
— Помоги мне, — сказал я ей, подавая шкатулку, — все мои родные слегли, и, кроме того, заболело более тридцати невольников и слуг. Прочие же до того перепуганы, что от них нет никакой пользы. Одолжи нам на время какую-нибудь дельную и расторопную служанку, чтобы присматривать за больными.
Кермоза, уже успевшая окинуть глазом содержимое шкатулки, сочувственно пожала мне руку.