Он следовал за автоцистерной, сверкающей никелем и разноцветными лампочками до съезда 111а, затем переехал на правую полосу. Немного впереди себя доктор Хуссейни заметил автофургон марки «понтиак» с номерами штата Индиана, который ровно двигался со скоростью сорок миль. Он подумал, что это должен быть его человек.
Хуссейни увидел, как фургон свернул на выезд 115а без пяти минут одиннадцать и заехал на стоянку у магазина вин, после чего утвердился в своей догадке.
Он сделал глубокий вдох и остановился рядом, оставив габаритные огни. Человек вышел из автомобиля и на несколько секунд неподвижно замер в центре пустынной стоянки. На нём были джинсы, кроссовки для бега рысцой и куртка с поднятым воротником. На голове красовался берёт болельщика «Чикаго Буллз».
Хуссейни показалось, что новоприбывший огляделся, чтобы удостовериться, что находится в нужном месте, и увидел, что он опускает что-то на своё лицо... подшлемник. Быстрым и лёгким шагом незнакомец приблизился к автомобилю, открыл дверцу и забрался внутрь.
— Салям алейкум, Абу Гадж, — сказал он, усаживаясь. — Я — номер один из группы два и принёс тебе привет от Абу Ахмида. Извини, что замаскировался до неузнаваемости, но это — необходимая мера предосторожности, которой нам приказано придерживаться. Только Абу Ахмад видел нас в лицо и в состоянии узнать нас.
Именно ему принадлежал металлический голос, который говорил по телефону. Хуссейни рассмотрел его: у незнакомца была манера поведения, голос и осанка молодого человека, возможно, немногим старше двадцати пяти лет, крепкое телосложение, длинные и сильные руки. Он обратил внимание на его движения, когда тот подходил к автомобилю и открывал дверцу: непринуждённые, плавные, уверенные, но осмотрительные, — и на взгляд, который поблескивал в тени подшлемника, казавшийся безразличным, но, напротив, сосредоточенный на слежении за окружающей его средой. Этот мужчина явно был военной машиной, необычайно надёжной и точной.
— Я имею честь, — продолжил он, — действовать под руководством великого Абу Гаджа. Твои подвиги всё ещё служат предметом восхищения во всех странах ислама, и ты являешься образцом для подражания для любого воина джихада.
Хуссейни не спешил с ответом, а ожидал, что пришелец скажет дальше.
— Наша операция близка к завершению. Три осла, купленные на рынке Самарканда, должны прибыть к месту назначения. Один из них находился в автоцистерне, которая ехала впереди тебя на автостраде, помнишь?
— Помню, — подтвердил Хуссейни.
— Послушай меня, Абу Гадж, — с жаром продолжил собеседник, — группа один будет в месте назначения через двое суток, группа три — через трое суток, группа два... уже на позиции. Три осла могут быть осёдланы в любой момент.
Хуссейни подумал, что его страхи становятся всё более обоснованными: «оседлать ослов» было, по-видимому, закодированным выражением для обозначения сборки взрывных устройств, и использование этого языка также и в столь секретном разговоре явно было предписано страхом перед подслушиванием. Или же являлось следствием стиля цветистого восточного языка...
— Абу Ахмид приказал передать тебе, что ты должен послать сообщение через двадцать четыре часа после того, как последний осёл будет загнан в своё стойло.
«Общим счётом четверо суток», — сверкнуло в мозгу у Хуссейни. Скорость изменения ситуации возрастала с неумолимой быстротой. Мания величия Абу Ахмида достигала своей абсолютной точки. Однако ему всё ещё не удавалось понять, почему старик выбрал именно его и в первую очередь почему Абу Ахмид был так уверен, что он выполнит то, что от него потребуется сделать. Хуссейни опустил стекло и повернулся к молодому человеку, сидевшему подле него.
— Тебе не помешает, если я закурю? — спросил он, опуская ладонь на пачку сигарет.
— Нет, — ответил тот. — Но это губительно, во-первых, для тебя, не говоря уже о том, что вредит окружающим.
Хуссейни покачал головой.
— Невероятно, — протянул он, — ты рассуждаешь как американец.
— Я и должен, — не моргнув глазом отпарировал его собеседник.
Хуссейни откинулся на спинку сиденья, сделал длинную затяжку дыма и выпустил его из окна вместе с облачком пара.
— Что ещё сказал тебе Абу Ахмид?
Молодой человек странным образом не повернулся к нему, а засунул руку во внутренний карман куртки, вытащив конверт.
— Он попросил передать тебе это и спросить, узнаешь ли ты его.
Хуссейни стряхнул с себя странное оцепенение, охватившее его, и протянул руку за конвертом. Это было нечто неожиданное.
Он открыл его: в конверте находились три фотографии, на которых был изображён один и тот же человек в детстве, отрочестве и юности.
Молодой человек продолжал созерцать ночную мглу перед собой. Он ещё раз механически повторил:
— Абу Ахмид спрашивает, узнаешь ли ты его.
Хуссейни продолжал рассматривать фотографии в молчании, вначале ничего не понимая, а потом, как будто его поразило ударом тока, со смятенным выражением и просветлевшими глазами пролепетал:
— Это мог бы быть... но... это невозможно... Мог бы быть... мой сын? Разве не так? Это мой сын?
— Это так, Абу Гадж. Абу Ахмид говорит, что это твой сын.
— Где он? — Хуссейни опустил голову, в то время как слёзы непроизвольно полились по его щекам.
— Мне это неизвестно.
Хуссейни кончиками пальцев ласкал личико ребёнка, которого он столько лет считал погибшим. По приказу Абу Ахмида ему много лет назад принесли маленький гроб с не поддающимися опознанию останками ребёнка, которого разорвало гранатой при обстреле лагеря беженцев. Он был таким, каким его изображали эти фотографии; таким, каким он представлял его каждый раз, когда пытался мечтать, каким он стал бы подростком, юношей, если бы только человеческая жестокость позволила ему вырасти. А Абу Ахмид все эти годы прятал его, держал в тайне, чтобы однажды использовать в качестве заложника... Вот сегодня и настал этот день для того, чтобы вынудить его, Омара-аль-Хуссейни, беспрекословно повиноваться. И вот почему Абу Ахмид был так уверен в том, что его приказы будут исполнены...
Теперь, имея своего сына во власти наиболее циничного и безжалостного человека, которого он когда-либо знал, даже самоубийство не могло стать способом побега... Хуссейни угодил в ловушку.
— Абу Ахмид говорит, что у мальчика всё в порядке и не надо волноваться.
В холодном автомобиле воцарилась гробовая тишина. Некоторое время спустя молодой человек поинтересовался:
— Разве ты не доволен, Абу Гадж? — И его не окрашенные чувствами слова прозвучали так, как будто были произнесены тоном жестокой насмешки.
Хуссейни утёр слёзы тыльной стороной руки и вернул фотографии.
— Абу Ахмид сказал, что ты можешь оставить их у себя, — пояснил молодой человек.
— Мне нет в этом нужды, — хрипло промолвил Хуссейни. — Его лицо навсегда запечатлелось в моей памяти.
Собеседник взял конверт и наконец повернулся к нему. Хуссейни мог теперь на мгновение заглянуть ему прямо в лицо, но встретился только с неподвижным ледяным блеском.
— Возможно, ты растревожился, но, поверь мне, это бесконечно лучше пустоты, ничего. Я скорее всего погибну, но у меня нет ни отца, ни матери, ни братьев, ни сестёр. Нет даже друзей... Никто не будет оплакивать меня. Окажется так, как будто я никогда не существовал. Прощай, Абу Гадж.
Молодой человек направился к своему автомобилю, и, когда он уехал, Хуссейни надолго вперился взглядом в оставленные им следы на снегу, как будто они принадлежали какому-то призрачному существу. Затем запустил двигатель и уехал.
Уильям Блейк медленно спустился в подземелье, подождал, пока Сара также ступила на его дно, затем зажёг свет и направился к той точке, в которой он начал разгребать завал, освобождая деревянную панель.
— Здесь сокрыта тайна этой могилы, — объяснил он, повернувшись к Саре. — Но прежде чем я продолжу, ответь на мои вопросы: здесь нас никто не услышит, у Салливэна в ушах только шум генератора и лебёдки.
Сара оперлась спиной о стену и ничего не сказала.
— Ты знаешь, что мы в Израиле, и ничего мне не сказала; ты также знаешь, что Мэддокс занимается не только геологоразведкой полезных ископаемых. С ним этой ночью были двое вооружённых людей в маскировочной форме, когда вы вернулись, и ты следила за ними на своём вездеходе до этого момента.
— То, что я скрывала от тебя до сих пор, делалось для твоего же блага: знание того, где ты находишься, возбудило бы опасное любопытство...
— Тогда я не пошёл бы ложным путём. Я считал, что пребываю в Египте.
— Египет находится на расстоянии всего нескольких миль к востоку...
— Египет, который имею в виду я, располагается на Ниле.
— А узнать то, чем занимается Мэддокс, было бы для тебя ещё опаснее.
— Для меня значение имеет не это. Но теперь я хочу узнать это, и узнать от тебя. Мы были вместе в постели: ты не считаешь, что это достаточный повод?
— Нет. Я так не считаю и продолжаю думать, что ты не должен быть замешан во всём этом. Уже есть одна загадка для выяснения, тебе должно хватить этого.
Блейк уставился на неё непреклонным взглядом. Атмосфера внутри мавзолея начала нагреваться, становясь насыщенной и тяжёлой.
— Если ты не ответишь на мои вопросы, то я скажу Мэддоксу, что этой ночью ты шпионила за ним, а вчера вошла в его кабинет и скопировала файлы с компьютера.
— Ты не сделаешь этого.
— Сделаю и могу доказать это, тем более что имею копию исходного файла, который украла ты. И уверяю, что тебе не стоит рисковать. Я не блефую.
— Ты — сукин сын!
— И это ещё не всё, я способен и на большее.
Сара приблизилась к нему:
— Ты действительно веришь, что можешь испугать меня этими угрозами? Тогда я скажу тебе такую вещь: в этом лагере на твоей стороне одна я. Если твоё присутствие по какой-либо причине станет обременительным, никто не остановится перед тем, чтобы убрать тебя с дороги и похоронить под какой-нибудь кучей песка и камней. Мэддокс не будет колебаться ни минуты, а Поллэк с удовольствием поможет ему.